Любовь к таинственности, или Плохая память (Нимб над Мефистофелем)

– Обещаю...

Ирина сделала еще одну попытку устроиться на кровати рядом с ним, но Саша сдержал слово и был вознагражден. Лидочка проводила ночи у него, возвращалась в свою комнату на рассвете и спала до обеда. Конечно, Ирина не могла не заметить в ней перемен, падчерица перестала язвить и грубить, в ней появилось нечто новое, сугубо женское. А то, что Саша отверг ее, Ирину, явилось новым поводом к подозрениям.

Однажды все вместе пошли к морю. Мужчины поплыли в открытое море, Лидочка разделась и улеглась на полотенце. Вот тогда до Ирины многое дошло.

– Ты отдалась Александру...

Нет, она не спрашивала – утверждала. Лидочка подобного откровения не ожидала, приоткрыла веки и взглянула на мачеху безучастно.

– С чего ты решила? – произнесла она, переворачиваясь на живот.

– По твоему телу. Когда девушка отдается мужчине, в ее теле появляются особенные признаки. У тебя женский живот. И ноги стали женскими.

– Вот как... – усмехнулась Лидочка. Что ж, настал момент отплатить Ирине. – Да, я отдалась Саше. И мне нравится отдаваться ему, целовать его губы, обнимать его тело. Разве ты не то же самое делаешь... с отцом?

– Опомнись, что ты несешь? – Удар достиг цели, Ирина бело-зеленой стала, а губы у нее посинели. Видимо, подобная реакция и родила фразу «позеленела от злости». – Ты забыла, сколько тебе лет! А он... Как он мог! Развратник!

– Ты любовь называешь развратом? – делано удивилась Лидочка. – Но ведь когда мама была жива, ты тоже занималась с отцом развратом. Или я чего-то не понимаю?

– Ты слишком много понимаешь для своих лет, – окрысилась Ирина. – Тебе хоть известно, что от этого беременеют?

– Но ты же не забеременела. А если я забеременею, так от любимого человека. Скажу тебе как подруге: когда он во мне, я задыхаюсь от счастья, – добивала ее Лидочка. – Мне хочется кричать от восторга, а потом хочу, чтоб все повторилось снова и снова. Скажи, ты испытывала подобное?

– Боже мой... – едва не умерла Ирина. – Это говорит юная девочка... Я расскажу твоему отцу, он должен принять меры...

– Попробуй, – с угрозой прошипела Лидочка, мстительно прищурившись. – Ты сделаешь большую ошибку.

Через несколько дней приехал отец. Как всегда, с дядей Федором. Сначала они переговорили с Сашей, потом вышли к обеду. Лидочка ждала натиска со стороны Ирины и готовилась к отпору, не чувствуя страха ни в малейшей степени. Но мачеха, позеленевшая от злости, как болотная лягушка, не уводила отца, чтобы сообщить ему о происшествии.

Отец позвал Лидочку после ужина. Она успела шепнуть Ване:

– Послушай у окна. Там растет дерево, залезь на него. Только тихо, чтоб никто не заметил.

– Ты что! – вытаращился Ванька. – Это же... неприлично.

– Неприлично? Все, что у нас произошло – неприлично. Иди, я сказала!

И помчалась в кабинет. Ее не обрадовало присутствие там дяди – дядя Федор оставался единственным человеком, которого она уважала и любила, которого стеснялась и не хотела бы огорчить. Он сидел в кресле, Ирина на тахте, отец расхаживал из угла в угол. С нехорошим лицом расхаживал– губы поджал, скулы свел, брови нахмурил. Лидочке предоставили стул возле стола, она села.

– Ирина сказала, что ты... – начал сквозь стиснутые зубы отец, но не смог сразу закончить фразу, потупился, набрал воздуха в грудь, – что ты спишь с Александром. Это правда?

– Нет, – сказала Лидочка, глядя на отца невинными глазами. Они, взрослые, и научили ее лгать.

– Она тебе лжет, – бросила с тахты Ирина. – Если бы ты слышал, как она описывала свои утехи с ним... Такие подробности может знать только женщина, испытавшая их, а не девчонка.

– Лжет твоя жена, – невозмутимо заявила Лидочка.

– Своди ее к врачу, и ты без труда узнаешь, кто из нас говорит правду, – выпалила мачеха.

Поход к врачу грозил позором. Сразу же в городке, похожем на поселок, станет известно, зачем папа привел дочь, заговорят: уважаемые люди, а дочь у них шлюха. Лидочка к такому не была готова, но сейчас ее интересовало, что скажет отец, и она выжидающе уставилась на него. А он сказал:

– Хорошо. Завтра же с утра я отвезу тебя к врачу.

Теперь Лидочка разозлилась. О, как она разозлилась – непередаваемо! Отец не только не поверил ей, но готов вынести на всеобщий суд поведение своей дочери. А это уже предательство. Кивнув в сторону мачехи, она процедила:

– Ты веришь этой?

– А почему я должен верить тебе? Хочу убедиться, что ты, Лидия, держала себя в строгости, как и подобает...

– Например, тебе, – вставила она, перебив отца. – А как ты проверишь свою жену? Спроси у нее, она хранила тебе верность? Спроси.

– Боря, я пойду, – встала Ирина. – Не хочу слушать оскорбления.

– Сядь, святоша, – елейно произнесла Лидочка. – Да, я спала с Сашей. А что в этом особенного? Ты, папа, изменял маме. Ведь из-за твоей измены она и отравилась, правда? Почему же меня упрекаешь? Я никому не изменила.

– Лидия! – побагровел отец. – Ты забываешься! Да как ты посмела? Вон из моего дома, мерзавка!

– Я ничего не забываю и не забываюсь, – парировала она. – Так вот, раз уж меня тут судят самым строгим образом, слушай, пока я не ушла из твоего лживого дома. Это было в лесу. Ты же знаешь дорогу к морю, которая ведет через скалу, она короче, но трудней. И когда переходишь скалу, чуть внизу есть площадка... – Отец замер, уж он-то хорошо знал то место. А Лидочка спокойно продолжала: – Я видела, как твоя жена на этой площадке лежала голой, а на ней лежал мужчина. Тоже неодетый. Она дергалась под ним, как полоумная, и стонала. Незабываемое зрелище. Поучительное. Я беру пример с твоей жены.

– Врешь! – закричала Ирина. – Не верь ей! Она назло говорит. Она ненавидит меня...

– Да, я ненавижу тебя, – призналась Лидочка. – Потому что ты убила маму. Но говорю я правду. Ты мне не веришь, папа?

– Боже мой... – опустил голову дядя Федор. – Какая это все гадость.

– Ну и с кем я была, с кем? – Ирина надеялась, что падчерица не посмеет назвать имя своего любовника, то есть Саши, следовательно, ей нечем крыть.

– А я не рассмотрела, – не обманула ее ожидания Лидочка. Ирина не знала, что у падчерицы есть другой козырь против нее. – Видела только его голый зад и спину. Но под ним видела тебя. Мне этого было достаточно, а уж кто на тебе – неважно.