Любовь к трем цукербринам

Вот и сейчас в телевизоре возник горящий танк – и заиграла музыка. Мужские голоса затянули скорбное и певучее «у-у-ууу». А следом на экране появился знаменитый Ян Гузка. Кеша сразу узнал знакомое лицо, хоть сегодня оно выглядело слегка шутовским – ко лбу философа была косо приклеена танковая пушечка.

– Вы только что слышали музыку, – сказал Гузка, – которую заводили в старину после поражения команды танкистов. По замыслу авторов она должна была вызывать в сердце вихрь националистических эмоций. Но что это? Русские виртуальные танкисты отпевают своих боевых друзей с такими амбивалентными интонациями, что немедленно понимаешь глубинную причину их интереса к танкам – лежащую, разумеется, в предельной маскулинности и фаллоцентричности этого агрегата, позволяющих игрокам хоть украдкой, хоть косвенно, пусть даже втайне от самих себя, реализовать свою подавленную гомосексуальность в символическом группенсексе, кое-как закамуфлированном лязгом виртуального железа. Не будем в этой связи окончательно отрицать мерцающую «русскую Европу» в пространстве культуры и духа. Возможно, правы те, кто говорит – нельзя огульно обвинять в гомофобии народ, подаривший миру Чайковского и поговорку «Нас *** [12] , а мы крепчаем»…

12

Слово на букву «е», глагол мн. ч. настоящего времени. – Примеч. авт.

Гузку тут же закрыл поп-ап сериала «Крейсер «Чайковский»». Это была мыльная сага про Россию двадцать первого века: Совет Европы в последний раз требует допустить геев к армейской службе, и Россия делает медвежий пиар-маневр – собирает всех флотских геев на новейшем стратегическом крейсере, призванном служить витриной якобы уже достигнутой в стране толерантности. Но у подводников-геев много врагов среди стремящихся начать ядерную войну националистов-хардлайнеров в штабе флота, и не меньше – среди православных мракобесов в аквалангах, шныряющих мимо иллюминаторов с абьюзными плакатиками в резиновых пальцах…

Поп-ап, однако, появился не на самом экране телевизора, а прямо в воздухе перед ним – отчего несколько нарушилась историческая достоверность танкового ангара.

Кеша в очередной раз подивился, как гладко и неприметно профессионалы культуры подводят разговор к точкам контекстной прокачки. Но на то они, собственно, и интеллектуалы… Или это не Гузка, а он сам? Он ведь только что вспоминал про «Чайковского»…

Пошел фрагмент сериала: штормовое море, внешняя палуба радужной подводной лодки, мужественный выступ ракетного отсека, похожий на огромный гульфик… Крепкой раскорякой замерший у ограждения боцман затянулся последний раз сигаретой, сморщил обветренный булыжник лица и бросил невидимому за спиной партнеру суровое:

– Ну люблю, люблю…

Лубрикативный баритон тут же запел аутентичный древний шлягер из «Чайковского»: «Глубиной своего погруженья я любовь измеряю твою…»

Сериал, как утверждалось, был настоян на золотых крупицах сохранившегося русского гей-фольклора – и передавал быт эпохи с предельной точностью. Но к тому моменту, когда камеру захлестнула символическая пена, Кеша уже исключил из зоны осознаваемого и Гузку, и промо-ролик. Он пошел по ангару мимо стоящих в боксах танков, обдумывая предстоящий выезд.

Легкие танки, которые Кеша когда-то коллекционировал, все были разбиты и сожжены: в боксах чернели их обгорелые каркасы, чуть пованивающие соляркой и гарью. Тратиться на ремонт не хотелось, а внутриигровой валюты, заработанной в боях, у Кеши в последнее время хватало только на снаряды. И то на обычные – за голду, пробивающую все на свете, нужно было отдавать шэринг поинтс.

На ходу оставались две машины – тюнингованная «Пантера» с длинной скорострельной пушкой и тяжелый «Ягдтигр» с толстенной лобовой броней. Этих двух агрегатов, собственно, было достаточно: на «Ягдтигре» Кеша ездил бомбить, а на «Пантере» – катался для души. В «Пантере» было припасено несколько всепробивающих голдовых снарядов – на случай, если сердце попросит. Лезть в групповуху Кеша сегодня не хотел – возможно, после комментариев Гузки. Хотелось чего-то интимного, камерного и недорогого.

Кеша залез в «Пантеру» (он любил мускулистую пружинистость, появлявшуюся у его тела, когда оно карабкалось по броне), взялся за ручки управления, пару раз кивнул распускающимся спискам игровых меню – и выехал на поле под Прохоровкой.

Остановившись на невысоком пригорке, откуда открывался хороший обзор окрестных холмов, он стал ждать, не зайдет ли кто в его индивидуальную вселенную обменяться болванками. Обычно желающие находились минут за десять. Прошло целых пятнадцать, но никто так и не нарисовался.

Кеша высунулся из люка и поглядел по сторонам.

Июльский вечер был хорош до дрожи. Прогретый воздух нес в себе ароматы тысячи неизвестных трав. Склоняющееся к закату красное солнце грело так нежно и ласково, как умеют только старые звезды (солнце, понял вдруг Кеша, каждый вечер становится большим и красным, как бы репетируя будущую старость и смерть). Живые голоса мира, долетавшие до Кешиных ушей, казались странными – Кеша не знал даже, насекомые это или птицы.

Не выдержав, он вылез из танка, спрыгнул в траву и пошел в поле. Вокруг не было ни души – только несколько крошечных птиц чертили высокие круги в небе. Стрелять уже не хотелось.

Вечер был грандиозен, прекрасен – словно Кеша оказался перед багровыми и желтыми витражами древнего храма, бывшего одновременно всем миром. Не верилось, что красота, трогающая сердце за такие струны, про которые Кеша даже не знал, возникла просто как фон к случайной танковой битве.

Тут был какой-то подвох. И Кеша, уже понимая, в чем дело, пошел прямо в закат. Он знал, что сейчас произойдет – и не пытался бороться.

Время от времени цукербрины просвечивают каждую душу. Прятаться бесполезно. Лучше всего доверчиво шагнуть им навстречу.

Над горизонтом сверкнуло, и Кеше показалось, что к нему повернулись три ослепительных лица. В их огненные глаза можно было смотреть – но у Кеши такого желания не появилось. Ему просто сделалось хорошо и легко. Все ноши, кресты и хомуты, наброшенные на него судьбою, вдруг стали невесомыми.

Он ничего на самом деле не тащит на своем горбу, понял он – в какой уже раз понял!

Весь мир придуман специально для него. Но люди так устроены, что для правильного метаболизма души они должны таиться и трепетать, как делали это миллионы лет, поедая падаль в темных пещерах. Жизнь человека не должна быть слишком легкой, потому что он научится находить в любом комфорте положенную кармой муку, и чем мягче будет перина, тем сильнее станет впиваться в бок закатившаяся под нее горошина.

В самой счастливой судьбе должны быть боль и мрак – точно так же как внутри у прекраснейшей женщины должен быть кишечник. И все равно существование – это счастье, бесценный дар, поцелуй вечной весны. А сейчас самый источник счастья, не отрываясь, смотрел в его душу тремя парами глаз.

Ке чувствовал заливающую его любовь. Он знал, что ничего, совсем ничего нельзя утаить от этого света. Он и не хотел таиться. Свету было известно – вины на нем нет: он просто выполняет приказы раздающихся в его голове голосов, а что за ними стоит, он не знает, ибо мал и слаб. Кто он по сравнению со сгибающими его ум силами? Как он может противостоять им, если он сам – всего лишь их игра?

И свет соглашался. Свет все знал. Свет не упрекал его ни в чем. Но Кеша чувствовал, что происходит, в сущности, самое страшное из возможного.

Увы, среди ромашек, роз и лилий, на которые падал тройной луч, он не был самым красивым цветком. Он не радовал этот свет так, как другие, по-настоящему прекрасные растения. Он казался свету подорожником или лопухом… И это было невыносимо. Но свет любил его все равно.

Кеша провалился куда-то, где не было ни пространства, ни времени, а только счастье… Потом он почувствовал на щеках слезы – и вспомнил, что у него есть физическое тело.