Любовь… любовь?

— Нет, ты можешь не жениться на мне, если не хочешь, — неожиданно говорит она. — Я не стану принуждать тебя к этому.

Смешно! Даже если она не будет принуждать меня, а все остальные? Могу себе представить, что поднимется, если я хоть на секунду дам им понять, что не хочу идти на это. Я уже сейчас вижу, как они навалятся на меня всем скопом. Нет, чтобы такое выдержать, нужен парень покрепче, я на это не гожусь.

— Но ты же не укажешь мне на дверь, ты сама прекрасно это знаешь, черт подери, — говорю я, и, если это звучит нахально, ей-богу, я не виноват. Не такое уж это счастье знать, что она меня любит. Если бы она меня не любила, мы, может, никогда не влипли бы в эту историю. Мои слова вызывают новый поток слез.

— Нет, конечно, — говорит она, — конечно нет. Я же всегда мечтала о тебе. Ты сам знаешь.

Я отворачиваюсь и снова смотрю в парк.

— Ну вот, — говорю я спокойно, — теперь ты меня получила.

Я стою, смотрю в парк и жалею — жалею так, как никогда и ни о чем на свете не жалел, — что она попалась мне однажды на глаза.

Глава 5

I

Я наблюдаю, как вода уходит в сток раковины. Против часовой стрелки. Это зависит от притяжения Земли к Солнцу или чего-то в этом роде. В южном полушарии она течет по часовой стрелке. Интересно, что она делает на экваторе? Течет не крутясь, прямо вниз, должно быть. Мне приходит в голову, что было бы шикарно провести отпуск, разгуливая по Африке и наблюдая везде, где только сделаешь остановку, как уходит в землю вода. Сразу можно будет определить, когда ты пересек экватор: вода потечет в обратную сторону. Может, посчастливится попасть в такой город, который плюхнулся как раз на самый экватор, и в одном конце какой-нибудь улицы вода будет течь по часовой стрелке, в другом — против часовой стрелки, а посредине — прямо вниз. Пока ты будешь так разгуливать по Африке, тебе не грозит опасность попасть в беду — времени не хватит. На такую прогулочку уйдет, пожалуй, не один год…

— Виктор, чай на столе.

— Иду.

Сегодня понедельник, и на кухне тепло и уютно, оттого что наша Старушенция гладит белье. Возле моего стакана с чаем кусок горячей пикши, и обычно, когда она такая золотистая и хрустящая лежит на тарелке, а большие шарики хорошего сливочного масла тают на ней и она почти плавает в этом растопленном жире, у меня от одного вида ее слюнки текут. Но сегодня я жую ее и жую, точно какую-то картонку, и никак не могу проглотить. Наша Старушенция наблюдает, как я единоборствую с пикшей, которую всегда убираю единым духом, и говорит:

— Ты что не пьешь чаю, Виктор?

— Да не хочется.

— Ты вроде как любил раньше пикшу?

— Да я и люблю. Просто я не голоден, вот и все.

Половина седьмого. А в четверть восьмого я должен встретиться с Ингрид, и она ждет, что я ей что-нибудь сообщу. И подумать только, что было время, когда я, наевшись пикши и напившись чаю, разваливался на стуле, и единственный вопрос, который меня занимал, — куда бы лучше смотаться в кино, на какую картину.

Старик расчистил противоположный конец стола и разложил свои лотерейные билеты. Он любит заполнять их заранее, чтобы потом не позабыть.

— Ты что, напичкался сегодня всякой дряни? — спрашивает наша Старушенция.

— У меня ни крошки во рту не было.

Сегодня я пойду с Ингрид к ней домой, но сначала должен поговорить со Стариком и с матерью — я Ингрид это пообещал… Гладильная доска поскрипывает, когда наша Старушенция с силой налегает на утюг. Сейчас, в любую минуту, этот утюг может полететь мне в физиономию…

— Я к тебе обращаюсь, Вик, — доносится до меня голос Старика.

— Да? Что?

— Как ты полагаешь, говорю, может Шеффилдская сборная выиграть на этой неделе?

— А почем я знаю? — восклицаю я, давая некоторую разрядку своему напряжению. — Что я, пророк, что ли?

— Потише, потише! — говорит Старик. — Я вас, кажется, вежливо спросил, молодой человек.

— Но я же ни шута не смыслю в футболе. Пора бы уж тебе научиться разбираться самому, вместо того чтобы вечно спрашивать меня.

Брови Старика лезут вверх над оправой очков, и он вопросительно смотрит на мать.

— Чего это ты, белены объелся? — спрашивает она. — У тебя неприятности на работе или еще что?

— У меня все в порядке.

Я встаю из-за стола, беру вечернюю газету и сажусь в сторонке. Я собирался немного умаслить их, прежде чем оглоушить своей новостью, а сам взял и сделал как раз обратное. Мне сейчас позарез нужен какой-нибудь предлог, к которому можно прицепиться, чтобы преподнести все это как бы невзначай. Я просматриваю газету от первой до последней строчки, не понимая ни единого слова, и вижу что уже без десяти семь. Больше тянуть нельзя. Это должно произойти сейчас, сию минуту. Старик тяжело дышит и бормочет что-то себе под нос, увековечивая шариковой ручкой свои футбольные прогнозы из лотерейных билетов. Гладильная доска поскрипывает, наша Старушенция все гладит и гладит.

Минуты две-три протекают в полном молчании, и я слышу голос, который произносит — словно кто-то просунул голову в дверь и сообщает новость:

— Я собираюсь жениться.

На мгновение все звуки замирают, воцаряется мертвая тишина, и я понимаю, что это произнес я.

Наша Старушенция застыла с поднятым утюгом в руке, и даже Старик позабыл про свои билеты. Наконец наша Старушенция с громким стуком ставит утюг на подставку: она так ошарашена, что еще не может произнести ни слова.

— На ком же это ты собираешься жениться? — спрашивает она, когда к ней возвращается дар речи.

— На одной девушке, ее зовут Ингрид Росуэлл. Она живет на Парковом проспекте.

— Как же мы до сих пор ничего об этом не знали?

— Я и сам не знал раньше. Я только сейчас это надумал.

Наша Старушенция иной раз неплохо ворочает мозгами, она уже, по-видимому, сразу раскумекала что к чему.

— Похоже, тебе пришлось это надумать, так, что ли?

Я ерзаю на стуле. Не могу взглянуть ей в глаза. Она следит за мной, и Старик тоже, но он пока еще не сказал ни слова.

— Ты хочешь не хочешь, а должен жениться, так, что ли, Виктор? — спрашивает она напрямик.

Я открываю рот, пытаюсь что-то сказать, но не могу вымолвить ни слова. Вижу, что она ступает на коврик перед камином и направляется ко мне, съеживаюсь в комочек и прижимаюсь к спинке стула. Одна рука у нее приподнята, и я уверен, что сейчас получу затрещину. Но она опускает руку и вместо этого дает волю языку.

— Срамник ты, — говорит она. — Срамник и дурак набитый. Когда у тебя все впереди, связался с какой-то потаскушкой, с гулящей девчонкой, которая рада лечь под первого встречного…

— Она не такая. Не такая вовсе. Вот ты обзываешь ее черт знает как, а сама ведь даже и не знаешь ее совсем.

— Я знаю достаточно — знаю, что она ловко тебя заарканила. Подумать только, что ты мог бы жениться на любой хорошей, порядочной девушке! А вместо этого он, видите ли, хочет жениться на какой-то шлюхе, которая сумела подцепить его на крючок…

Я вскочил со стула и ору. И сам удивлен, с каким жаром бросаюсь я на защиту Ингрид.

— Она не такая, говорю тебе! Ты же ее не знаешь!