Любовь Муры

Да, самое верное доказательство, что ничего угрожающего для здоровья нет — является то, что я работаю, иначе я была бы на соцстрахе. Это тебя, надеюсь, убеждает.

Люблю тебя, моя родная. Будь здорова.

Как плохо идут письма, если ты моих не получила ещё.

16/III.

Моё золотко, голубка моя!

Да, верно не скоро мы свидимся. Я скучаю по тебе, и очень тянет к тебе. У меня неприятность: вчера вызвали меня телефонограммой в штаб округа и мне объявлено, что я… «мобилизована» на неопределённое время. Это означает, что меня в случае потребности будут отправлять в командировки. Я было пикнула о своей повышенной t°, о процессе в лёгких, но потом решила, что в одну командировку я поеду, а дальше предоставлю справку из тубдиспансера. И вот я еду в отдалённые 3 точки. Еду 19-го. Выехала бы уже сегодня, но задержала процедура оформления туда пропуска.

Выезжать ужасно как не хочу. Знаю, что этим я ухудшу своё здоровье, и беспокойство, как будут жить без меня дома, уже лишило сна. Теперь я дома необходима больше обычного. С трудом, и большим, достаю хлеб, булку. Сейчас я ругаю себя за своё малодушие, что не запротестовала решительно, не отказалась, мотивируя отказ болезнью. Но пока ходишь, ведь считаешься здоровой.

Странное у меня ощущение: тоска, как рана, разъедает меня от мыслей, что я должна оставить дом. Еду дней на 7–10 — всего лишь, а предчувствий, волнений, как будто бы отъезжаю в Арктику! Очевидно, засиделась. Пишу об этом, потому что охвачена целиком этим чувством. Самое паскудное оно, — убивающее остатки бодрости. В этом отношении завидней положение одиночек.

Сегодня я опять, будучи в штабе округа, собиралась говорить о невозможности выезжать именно теперь — в этот м-ц распутицы, но так и не решилась. Не ругай меня за это, я достаточно сама мучусь этим.

По приезде возьму отпуск на 2 недели и выеду в дом отдыха, тоже в Святошино. И там возвращу потерянное в поездке здоровье.

Ты мне напиши хоть одно письмо на такой адрес: г. Шепетовка, Гл. почтамт, до востребования. Если напишешь сейчас же по получении этого письма, то я захвачу ещё его.

Мне так грустно, что в это время и ты, очевидно, будешь готовиться к отъезду, что мы отъезжаем ещё дальше друг от друга. Твоё сегодняшнее письмо — ответ на мой план (наивный!) оздоровления — поступлением на временную работу в дет. туберкул, санаторий. Не помню, писала ли я тебе, что там никого не застала, таким образом я никому не сказала о своём плане. Он, конечно, не подошёл бы им.

Чтобы выехать на 2 недели в дом отдыха — заложу в ломбард свой материал на пальто. Это будет один из немногочисленных моих разумных поступков. Из Святошина я смогу через день наведываться домой — значит буду покойна.

Ничего не говоришь мне о своей руке, болит ли по-прежнему? Миленькая моя, между строк твоего письма читаю о грусти, о подавленности. Ты умеешь с большей покорностью, между прочим, чем я, относиться к тому, что нельзя переменить. Неужели так и не уладится вопрос с комнатой?

Спокойной ночи, Кисанька. Как бы рассеять эту тоску?

Горячо-горячо обнимаю тебя. Твоя Мура.

 [Первый лист письма отсутствует — вместе с датой. Сюда отнесено по смыслу.]

…мешает — мой долг. Но и это я ликвидирую по своём возвращении из д/отдыха. Есть вторая работа. С командировкой примирилась, не отношусь к ней с таким ужасом — и это хорошо. Увижу новые места. Еду в военные части — таким образом с питанием там будет улажено. Есть военный литер — значит не придётся мучиться с билетом.

Перестань же, моё дитятко, думать с таким надрывом о моём нездоровьи. Всё это очень далеко от тех бед, какие рисуются тебе. Ведь ты знаешь меня, я бы написала тебе, если б было что-либо опасно. Читая твоё письмо мне было просто неудобно — я поняла, что тебе гораздо хуже, чем мне. Да и больна ты серьёзней. Пожалуй, лучше ехать в А.-Ату, чем «лавировать», как ты пишешь.

Я не перестаю думать о тебе, о твоём нелепом и трудном положении. Дальше так тянуться не может. Неужели, неужели с деньгами нельзя найти в М-ве комнату?! Что же предпринять? Твоё сегодняшнее письмо совсем расстроило меня. С одной стороны ты совершенно напрасно волнуешься из-за меня, с другой — тебе по-настоящему плохо и я ничем не могу помочь тебе. Ты мне, Кисанька, сделаешь большое одолжение, если совершенно перестанешь думать обо мне, т. е. о моём нездоровьи. Ведь я же работаю, а это первый показатель, что мне ещё далеко до настоящей болезни. Меня страшно мучит, что ты напрасно загружаешь себя этим. Поверь, я бы написала тебе. Я себя гораздо крепче чувствую, чем в феврале м-це, и радуюсь, что бегаю с такой бодростью на работу и обратно. Даже в город я решила как можно реже выезжать, чтобы абсолютно не переутомлять себя. Результаты моего режима уже есть. Итак, ты успокоилась, не правда ли? Честное слово, мне намного лучше, чем тебе сейчас. Я совершенно спокойна за себя, т. к. вижу, чувствую, что я «на правильном пути». И в тубдиспансере мной довольны. А твоё положение не выходит из моей головы.

Напиши же наконец, получила ли ты 150 р.? Спрашиваю об этом уже не раз. Пишу тебе часто, о том же прошу убедительно и тебя. Если можно каждый день хоть по неск. слов, чтобы я знала, что ты думаешь. Пиши совершенно откровенно.

Горячо целую. Твоя Мура.

Уже окончила письмо и приготовилась ко сну. Однако ещё рано — только 10 часов! Могу ещё побеседовать с тобой. Эти 2 написанных листка — сплошной вопль — просьба к тебе не думать обо мне. Мне так досадно, что ты придаёшь значение малозначащему. Сегодняшнее моё состояние — пустяк по сравнению с позапрошлогодней болезнью. Обидно ещё потому, что в феврале мне было нехорошо (вот тогда я и написала тебе), а теперь дело идёт на поправку, а ты так остро переживаешь то, что уже почти «в прошлом». Д/отдыха мне окончательно поможет. Не стоит больше говорить об этом. Пишу правдиво всё как есть, и ты должна мне верить. Итак, оставим такие разговоры.

Слушаю сейчас Лемешева. Странно, что он не вызывает особенных эмоций. И специально на такой концерт я бы не пошла. У нас идёт «Иван Сусанин». Надо непременно повести Идочку на эту оперу. Читаю, верней прочитала «50 лет в строю» комбрига Игнатьева. Советую тебе достать его мемуары (журн. «Знамя» № 9). С наслаждением перечитала и с сожалением оставила книгу Диккенса, присланную тобой. Всегда, перечитывая Диккенса, ощущаю запахи детства.

Сегодня всё время нахожусь в приподнято-бодром состоянии. Не знаю, что так подействовало на меня, очевидно любимая пора года и хорошее физ. состояние. Обрадовало также сообщение, что смогу через некот. время получить веч. работу. Она кстати. Приблизительно через месяц приступлю к ней. Вот только омрачает моё настроение — твоё положение. Самое паршивое, что я беспомощна помочь тебе чем-либо существенным. Это действительно нехорошее сознание — не быть в состоянии быть «активной».

Ну а теперь спокойной ночи, голубка моя. Как-то тебе сейчас? Во всяком случае — всё проходит — минет и это, вот только ты не лечишь свою руку! Будь же здорова, моя любимая.

23/III.

Кисанька моя, вчера опустила тебе письмо. Так хочется утешить, успокоить. Уверена, что живётся тебе сейчас «неважно». Но ведь всё проходит, всё меняется. Не надо терять только устойчивости, спокойствия. Как решаешь с поездкой в А-Ату? Напиши об этом. Думала, что и сегодня получу твоё письмо. Пришло только письмо от Костика, пишет, что может быть приедет в Киев. [Эту фразу Ксения почему-то отчеркнула слева карандашом — вертикальной жирной чертой.] Может быть, мне удастся в это время поехать в д/отдыха.

Командировка оттягивается до 1/IV. Это меня совсем не устраивает. Я думала с 5-го числа уже быть в д/отдыха. Буду несказанно рада, если эта злополучная командировка отпадёт от меня.

Сегодня у меня такое гадкое настроение. Всё безразлично и противно. Даже не могла возмущаться Идиной четвертью, в которой все отметки «посредственно» и одна «плохо».

Проваливается моя вторая работа. Это просто невезение. Очень рассчитывала на неё. Надо к лету обязательно освободиться от долгов, чтобы они не испоганили мне летнего отпуска. Осталось совсем мало времени до лета. Чувствуешь ли это? Хотелось бы поехать в М-ву и побыть также у Кати.