Любовь Муры

Уже два дня как Идишка с тобой. Я ей завидую. Выезжала она в состоянии опьянения, так была счастлива своей поездкой в Москву. Боюсь, чтобы она в таком состоянии не попала под машину, тем более она рассеяна.

Очень тебя прошу, голубка, спрятать её паспорт и в день от’езда вложить его в мешочек (на груди), она может его потерять.

Я неожиданно и в суматохе отправляла её, не успела многое сказать, а нужно было многое передать тебе.

Хочу тебя видеть хоть на один денёк.

Как бы ты, дорогая, не получила бы оскомину от своей гостьи. В быту она может вызывать раздражение, а мне так не хотелось бы, чтобы ты охладела к ней.

Она непутёвая и непосредственная, с чистой хорошей душой.

Ужасно смущают вопросы материального характера: тебе будет накладно. Через семь дней отправляй её, пожалуйста, домой. Ей надо ещё работать до начала занятий в Ин-те.

Расскажи ей, голубонька, всё-всё о себе, чтобы она могла передать мне.

Спасибо тебе за устроенную поездку Идишки и постарайся простить ей все её шероховатости, какие могут быть в обиходе.

Нежно тебя целую, родная моя. Пиши, жду письма. Мура.

P. S. Пусть Идочка расскажет тебе о своих неприятностях в Ин-те.

29/VIII. 12 ч. ночи.

Мои дорогие, добрый вечер!

Только сейчас немного освободилась от дневных забот. Вот окончу письмо и лягу с книгой. Это самая блаженная минута дня. Чтение, какое это утешение! Читаю: «Моё поколение» Горбатова.

Ужасно взволнована сообщением о твоей болезни, Идишка. Взбудоражена так, что не засну. Если достать ультрасептил, иначе ты можешь расхвораться. Напугана я этим сверх меры. Теперь я жалею, что отпустила тебя в Москву.

Судя по твоему письму, Ксюшенька очень устаёт. Твоё присутствие, бесспорно, утруднило жизнь. Ты, Идишка, не болтай так много, это тоже утомляет. Я уж знаю, как много ты можешь говорить!

Сколько же раз ты побывала в Третьяковке?

Родная моя, уже пора возвращаться домой.

Сегодня приехал к нам Володя. Он говорит, что не следует тебе ехать из Москвы в Нежин, т. к. поезд приходит туда поздно. Итти к ним ночью опасно, да, кроме того, в первый раз искать в незнакомом городе «Косой пр.» невозможно.

И я очень хочу тебя видеть, расспросить о московской жизни. Поэтому обязательно из Москвы выезжай домой. Уже из Киева поедешь спокойно в Нежин, где и останешься подольше. Володя приехал за тобой. Он очень огорчён, что тебя не застал. Он тронул меня фразой: «я так привык к Идочке и мечтаю, чтобы она всегда жила с нами!». Навряд ли его мечты разделит Катюша, если ты у них поживёшь.

Но не обижайся на меня, дорогая, за эту фразу. Я сама очень жду твоего приезда.

Целуй от меня Ксюшеньку, мою родную, и впитывай в себя эту короткую близость с ней.

Ксюшенька, голубка моя, отправляй уже Идишку «до дому». Я представляю только, как ты устаёшь, я боюсь за тебя, твоё здоровье, тебе никак нельзя переутомляться. Жду Идишку, а от тебя, дорогая, письма.

Крепко целую. Любящая вас — ваша Мура.

 [Письмо Иды.]

8 сентября 1948 г. Киев.

Добрый день, дорогая Ксюшенька!

Счастлива ли ты сейчас, как некогда был счастлив старый еврей, прогнав из комнаты свой домашний скот?

Ехала хорошо. Болела голова. Правду говоря, в последние дни у меня температура была 38 с десятыми, но в вагоне очевидно поднялась, было скверно, моя голова билась по деревянной полке, и я себя ужасно жалела: «Какая я бедненькая».

Дома — госпиталь. Мама серьёзно больна (лёгкие, катар горла, шепчет), бабушка, дрессированный кот «Майкин», даже тот тоже болен. И я немножко. Хожу на рентген. Заказываю лекарства. У нас госпитально чисто. Мама затеяла побелку и окраску. Отремонтировавшись, мы удовлетворённо продолжаем болеть в побеленных комнатах.

Я уже принялась за кисти-краски. Так, как у Серова и Левитана, у меня ещё не получается.

Мама очень больна. Начинается воспаление лёгких, плеврит, болит горло и нет голоса. Она начинает лечиться, як сiльська жiнка, коли дуже припече. Всё время расспрашивает о тебе, о твоём здоровьи, о Москве. Завидует мне. Ей очень хочется поехать.

Ксюшенька, большое спасибо за приют и ласку. Прошу прощения за беспокойство и дурное настроение. Долгожданная Москва сквозь насморочные слёзы! Мечта и насморк! Было от чего снижаться весёлому настроению.

Всё же я поездкой очень довольна. Очень. Сейчас я скучаю по Москве. Успела полюбить. Правда, Киев меня очень ласково принял в свои зелёные, солнечные, уютные улицы. Если будет когда-нибудь IV Рим, наверное им будет грязный, в лушпайках подсолнечника, кавунов, дынь, гористый приднепровый мой город.

Сейчас пишу и вижу, как ты приходишь с работы. Включаешь свет, радио. Спишь. Просыпаешься. Ставишь на плитку «хлопья». Спишь. Просыпаешься. Кушаешь. Слушаешь радио. Тушишь свет. И спишь.

Ксюшенька, передавай привет Олёнке. Очень жалею, что не видела её. И ещё привет всем соседям и Гале.

Целую тебя крепко. Не сердись за упрямство. Очень тебе благодарна. Твоя И.

Макс Влад, не приезжал ещё к нам. [Насколько я понимаю, это муж Оленьки.]

11/IX.

Да, дорогая, у тебя должно быть приятное чувство освобождения от киевской гостьи. Она невыносима в повседневной жизни. Меня берёт оторопь от всего. Не обвиняй меня — я не принимаю на себя вины за её лень, разгильдяйство, неряшливость. Это что-то патологическое.

В общем, мне неудобно, стыдно, думается мне, что она «проняла» тебя. Но «du е’а voulu, Dordin!» (кажется так написано). Я благодарю тебя за всё.

Я много расспрашивала о тебе, о твоей жизни. Очень огорчена от всего, что услышала о тебе, моя родная. Неужели ты не можешь не работать или найти поближе работу? Ты чрезмерно устаёшь. Самое же ужасное, что ты, как я поняла, еженощно принимаешь Luminal. Отсюда — пояснение очень многого, т. е. всего твоего физ. состояния. Необходимо вернуть естественный сон, а для этого надо (есть ли такая возможность?) оставить работу и, будучи днём свободной, основательным образом приняться за «восстановление» своего сна.