Любовь на фоне кур

Мы оба молчали, поддавшись чарам тихого летнего вечера.

— И в воздухе торжественная тишь, — сказала она негромко. — Я люблю этот обрыв, мистер Гарнет. Самое умиротворяющее место в мире.

— Я в этом убедился сегодня вечером.

Она быстро взглянула на меня.

— Вы не очень хорошо выглядите, — сказала она. — Вы уверены, что не переутомляетесь?

— Нет, дело не в том.

Почему-то мы остановились, словно по взаимному согласию, и повернулись лицом друг к другу. В ее глазах было выражение, какого раньше я никогда в них не видел. Сумерки повисли между нами и остальным миром, точно занавес. Мы были вместе — одни в нашем собственном мире.

— А в том, что вы сердились на меня.

Она засмеялась высоким неестественным смехом.

— Я полюбил вас с той минуты, как увидел, — сказал я упрямо.

Глава XVIII УКРИДЖ ДАЕТ МНЕ СОВЕТ

Много часов спустя — во всяком случае, так мне чудилось — мы оказались у развилки, где наши пути расходились. Мы остановились, и у меня возникло ощущение, будто я внезапно и жестоко сброшен в скучный, полный будничных забот мир с какой-то дальней и несравненно более приятной планеты. Думаю, Филлис испытала похожее чувство, потому что мы внезапно стали чрезвычайно практичными и деловитыми.

— Но твой отец, — сказал я.

— В том-то и трудность.

— Он не даст нам своего благословения.

— Боюсь, никогда.

— Ты не могла бы уговорить его?

— Если бы речь шла о чем-то другом, то да. Но относительно этого — нет. Видишь ли, даже если бы ничего не произошло, ему было бы тяжело потерять меня именно сейчас. Из-за Норы.

— Норы?

— Моей сестры. В октябре ее свадьба. Не знаю, будем ли мы счастливы, как они.

— Счастливы! Да в сравнении с нами они будут слезы проливать! Хотя я и не знаю, кто он.

— Да Том же. Или ты хочешь сказать, что правда не знал?

— Том! Том Чейз?

— Ну да.

Я охнул.

— Будь я… не тем помянут, — сказал я. — Как подумаю, какие муки я терпел из-за этого негодяя, и понапрасну, просто не знаю, что сказать.

— Тебе не нравится Том?

— Очень нравится. С самого начала. Но я жутко ревновал к нему.

— Не может быть! Глупыш.

— Бесспорно. Он все время крутился возле тебя и называл «Филлис», и вообще вел себя так, будто вы с ним были героиней и героем музыкальной комедии. Так что мне было думать? Один раз я слышал, как вы распевали дуэты после обеда. И пришел к самому ужасному выводу.

— Когда это было? Что ты там делал?

— Вскоре после того, как Укридж подействовал на нервы твоему отцу и положил конец нашему знакомству в самом начале. Я каждый вечер приходил к изгороди напротив окна вашей гостиной и томился там час-другой.

— Бедный мальчик!

— Надеясь услышать твое пение. А когда ты пела, он тут же присоединялся, и я разражался проклятиями. Вероятно, вы обнаружите, что на дереве, к которому я прислонялся, вся кора обуглена.

— Бедный старичок! Но ведь теперь это все позади, правда?

— А когда я хотел щегольнуть перед тобой на корте, ты ушла, чуть только я вошел в форму.

— Прошу прощения, но я же не могла угадать? Я думала, это твоя обычная манера игры.

— Знаю. Я так и знал. У меня волосы чуть не побелели. Я просто не мог себе представить, чтобы девушка обратила внимание на такого мазилу.

— Людей любят не за то, что они отличаются в теннисе.

— Но на ЧТО обращает внимание девушка, чтобы полюбить? — без обиняков спросил я и умолк на пороге великого открытия.

— Ну-у, не знаю, — ответила она более чем неудовлетворительно.

И я не сумел вытянуть из нее ничего конкретнее.

— Но о папе, — сказала она. — Что же нам все-таки делать?

— Он меня не приемлет.

— Он в полном бешенстве.

— Дуй же, дуй, зимний ветер! Все равно добрее ты…

— Он никогда тебя не простит.

— …неблагодарности людской. Шекспир, как всегда, прав. Я спас ему жизнь. Рискуя собственной. Нет, я даже вправе предъявить ему иск! Кто когда слышал, чтобы человек, чья жизнь была спасена, не пришел бы в восторг, когда спаситель делает предложение его дочери? Твой отец под корень рубит источник скромных гонораров автора романтических рассказов. Этого нельзя допустить.

— Джерри!

Я вздрогнул.

— Еще! — сказал я.

— Что такое?

— Еще раз скажи это. Ну пожалуйста. Сейчас же.

— Ну хорошо. Джерри!

— Ты в первый раз назвала меня по имени! Конечно, ты и понятия не имеешь, как прекрасно оно звучит, когда его произносишь ты. В нем есть что-то поэтически прямо-таки священное.

— Джерри, прошу тебя!

— Еще, еще!

— Но будь же разумен. Неужели ты не понимаешь, насколько это серьезно? Мы должны думать о том, как уломать папу.

— Хорошо, — сказал я. — Займемся этой проблемой. Извини, что мне не хватает серьезности. Но я так счастлив, что ничего не могу с собой поделать. Ты дала мне согласие, и больше я ни о чем думать не в состоянии.

— Все-таки попробуй.

— Я возьму себя в руки… А теперь повтори еще раз.

— Мы не можем пожениться без его согласия.

— А почему? — сказал я, не испытывая особого почтения к капризам профессора. — Убегать в Шотландию для заключения брака по тамошнему древнему обычаю теперь не принято. Но есть же бюро гражданской регистрации.

— Никакого бюро, — сказала она решительно. — И кроме того…

— Что?

— Бедный папа этого не вынесет. Мы всегда были такими друзьями! Если я выйду замуж против его желания, он… ах, но ты же понимаешь! Навсегда захлопнет передо мной дверь и не будет мне писать. И будет страдать из-за этого. Без меня он умрет от тоски.

— Не он один, — сказал я.

— Видишь ли, Нора всегда была немножко другой. Она столько времени проводила, гостя у родных и друзей, что она и папа просто не понимают друг друга с такой полнотой, как он и я. Она постарается поддержать его, но она не знает папу, как знаю я. И кроме того, она останется с ним так недолго — всего лишь до своей свадьбы.

— Послушай, — сказал я, — это же нелепо. Ты говоришь, что твой отец откажется тебя видеть и так далее, если ты выйдешь за меня. Но это же чепуха. Я все-таки не какой-то социальный изгой. И мы были прекрасными друзьями, пока мерзавец Хок меня не выдал.

— Знаю. Но в некоторых отношениях он бывает крайне упрямым. Видишь ли, он считает, что был поставлен в смешное положение, и ему понадобится очень много времени, чтобы простить тебе это.

Я признал, что ее опасения справедливы. Можно простить любую нанесенную вам обиду, но только если она не уязвляет ваше тщеславие. Далее, даже при самом подлинном спасении, когда спасенный обдумывает произошедшее хладнокровно, он не может не почувствовать некоторой досады на своего спасителя. Бессознательно он воспринимает его, как антрепренер воспринимает ведущего актера своего театра: тот обязан ему средствами к существованию, но вызывает у него зависть из-за огней рампы, центрального положения на сцене, рукоплесканий. К тому же никому не нравится чувствовать себя перед кем-то в вечном неоплатном долгу. И если человек обнаружит, что переносил эти смешанные чувства напрасно, как случилось с профессором, его гневу не будет предела.