Любовь на острове чертей

Когда он узнал Б-га, его отношение к промыслу жены резко изменилось. Праведник постеснялся рассказать раввину об источнике доходов, отделавшись общими фразами о Софьиной работе в художественном кооперативе. Он говорил абсолютную правду: реставрационный бизнес изначально оформили как кооператив на имя неизвестного инвалида, чтобы воспользоваться всеми причитающимися скидками и льготами.

«Мало ли чем люди зарабатывают на жизнь», — утешал себя Праведник, но беспокойство глубокой занозой сидело в сознании. Самым простым и логически правильным решением было попросить Софью поискать другое приложение своему трудолюбию. Но об этом Праведник даже думать боялся: засыпать собственными руками единственный родник, увлажняющий семейную почву, казалось немыслимым.

Однажды ему приснился странный сон. Он понимал, что спит, но события прорисовывались четко и выпукло, точно наяву. В комнате-мастерской, прямо под огромной иконой, привезенной из Далматовского монастыря, сидел на стуле Ребе. Праведник видел его только до пояса, ниже белело непонятное марево, скрывающее ножки стула и ноги Ребе.

— Посчитай, сколько это весит, — произнес Ребе, протягивая Праведнику полоску листового золота.

Тот стал лихорадочно соображать, как выйти из положения. Кажется, нужно определить объем и умножить его на удельный вес. Вес можно отыскать в справочнике, а объем вычислить, измерив штангенциркулем ширину, высоту и длину листика. Но где отыскать справочник и откуда взять штангель!?

— С Б-жьей помощью, — уклончиво ответил Праведник, почтительно принимая листик, — я все выясню в самое ближайшее время.

— Нет! — решительно отказал Ребе. — Есть вещи, которые нужно знать самому. Без всякой помощи.

Он обернулся и ткнул пальцем в икону. Из пальца вылетела молния, раздался страшный грохот, икона рухнула на пол и разлетелась на куски.

— Уф, — Праведник сел на постели. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Светящиеся стрелки будильника показывали половину второго ночи.

— Ох, — поднялась рядом Софья.

— Ты чего подскочила? — спросил Праведник, опуская ноги на пол.

— Тут только глухой не проснется. Там взорвалось что-то, — Софья испуганно указала на дверь в мастерскую.

— Идем, посмотрим.

В мастерской все было по-прежнему, кроме огромной иконы из Далматовского монастыря, той самой, с выжженными огоньками лампад язычками вдоль нижней лузги. Софья долго колебалась, оставить их или восстановить левкас и закрасить прожженные места. В конце концов, она решила ничего не менять. Хоть икона была сравнительно новой — лет сто, не больше — подпалины придавали ей вид древнего, намоленного образа.

Удалив слой грязи и копоти, Софья повесила ее сушиться на стену. Для этого ей пришлось прибегнуть к помощи мужа — самой поднять толстенную доску размерами полтора метра на метр она не могла.

Икону подвесили на толстой бельевой веревке, клочки которой валялись на полу, а сама икона, вдребезги разбив табурет, стояла, прислонившись к стене. Поглядев на лик, Праведник совершенно четко увидел, что его глаза закрыты.

Выслушав рассказ Праведника, раввин несколько раз потер лицо ладонями, словно хотел избавиться от прилипшей грязи.

— Значит, это ваш единственный источник пропитания? — наконец спросил он.

— Да, — подтвердил Праведник.

— Почему ты раньше ничего не рассказывал?

— Стеснялся.

— А сейчас почему решился?

— Так ведь Ребе велел, — удивился Праведник.

— Понятно, — раввин вел себя, как человек, получивший ошеломительное известие. — Понятно.

Сделаем так, — сказал он после долгой паузы. — Во-первых, твоя жена немедленно заканчивает все дела с этими, — он поморщился, словно забыв слово.

— Иконами, — подсказал Праведник.

— Да-да, — снова поморщился раввин. — На первый месяц я вам помогу выкрутиться.

— А дальше? — спросил Праведник.

— Дальше посмотрим. А пока напишем Ребе, попросим совета.

Когда подробное письмо улетело по невидимым интернет-проводам, Праведник отправился домой. Разговор обещал быть не из легких.

Выслушав мужа, Софья презрительно оттопырила нижнюю губу.

— И сколько он тебе даст? А что будет в следующем месяце? И как долго ты предполагаешь существовать на подачки?

Праведник молчал. Сказать было нечего. Спасти его мог только Ребе.

Ответ пришел на следующее утро.

— Переезжайте на Святую Землю и в заслугу этого поступка Всевышний пошлет вам достойное пропитание и полное выздоровление сыну.

Потрясенная Софья сама позвонила раввину и долго уточняла подробности. Она не могла поверить, будто про хворь ее мальчика Ребе узнал не из письма мужа, а догадался сам, по закрытым для нормального человеческого восприятия каналам.

Мальчик страдал врожденной болезнью Крона. О полном исцелении речь даже не шла, врачи пытались лишь облегчить протекание недуга. О будущем Софья старалась не думать, перспективы прорисовывались самые мрачные. И вот, прямое обещание.

Ребе попал точно в центр материнского сердца. Казавшийся непосильным процесс выкорчевывания Софьи из иконного промысла занял всего несколько часов. На следующее утро они начали собирать документы, а спустя три месяца приземлись в тель-авивском аэропорту.

«Земля Израиля покупается страданиями», — повторял раввин на прощальной вечеринке. Так оно и есть на самом деле или его слова случайно угодили в пересечение мировых линий, но затоварилась семья Праведника по максимуму. Цена была установлена высокой и оплачена до последней слезинки.

Слова Ребе сбылись — мальчик выздоровел, и это огромное чудо уравновесило горечь покупки. Что же касается пропитания то оно, несомненно, имело обещанный вид, хотя, совсем не совпадало с ожиданиями.

Через месяц после прилета Софья устроилась на работу. В том садике, куда они отдали детей, требовалась помощница воспитательницы. Работа грязноватая и скудно оплачиваемая, но все-таки работа. Главным, конечно, была возможность целый день находиться с собственными детьми, получая за это деньги. Дети выросли, пошли в школу, а Софья так и осталась менять перепачканные подгузники.

— Лучше вытирать попки еврейским детям, — философски рассуждал Праведник, успокаивая жену в минуты отчаяния, — чем восстанавливать иконы.

— Тошно! — причитала Софья, колотя руками по столу. — Ради этого я живу, ради этого столько училась, тошно!

Тошной была и нищета, относительная, разумеется, но нищета. По сравнению с питерским житьем-бытьем, устроилась семья Праведника вовсе недурно. Но стоило перевести взгляд на соседнюю улицу, застроенную двухэтажными виллами, послушать тихий рокот моторов роскошных автомобилей, на которых родители привозили детей в садик, прогуляться мимо витрин, одуревающих от японской электронной всячины, и фокус сразу смещался.