Любовь Онегина к бабушке Кларе

Мама думает, что Ольга заболела, и начинает волноваться, когда Ольга ищет узкие пространства, чтобы спрятаться, например, в бельевой шкаф. Если я случайно оставляю дверцу шкафа открытой, Ольга тотчас влезает в него и сворачивается клубочком в темноте среди одежды, и я не могу понять, откуда она отвечает мне, когда я её зову. «Её нигде нет!» – говорю я маме.

Больше всего мама не любит, когда Ольга прячется под стол, потому что туда она залезает, когда она в самом деле плохо себя чувствует. Мама сует голову в темноту: она пытается выяснить, как там Ольга. Мама встаёт на коленки, оттопырив попу так, что видны её бледные ляжки, похожие на бабушкино дрожжевое тесто, когда она готовит беляши [2] .

2

По-русски в оригинале.

«Оленька! Оленька, масюпунечка моя! – восклицает мама. – Ну что ты там сидишь? Посмотри, какая пыль!» – произносит она жалобно, пытаясь добраться до Ольгиного носа и определить, сухой он или нет. Потому что если у кошки сухой нос, значит, она больна. Это даже я знаю. Но Ольга не обращает внимания на маму. Она продолжает лежать, растянувшись, как селёдка, в прохладной и пыльной темноте.

«А ты достань её коробку с едой и увидишь, как она тут же вылезет», – говорит папа вроде бы безразличным тоном, но немного насмешливо, а мама сердится, что он отказывается беспокоиться за Ольгу вместе с ней. Мама говорит, что мужчины не понимают, что такое болезнь, и вместо того чтобы заботиться о своём здоровье, они не признают её. «Они отрицают само существование болезни!» – говорит мама. Я не знаю точно, что это значит, но начинаю по-настоящему тревожиться, когда Ольга долго не вылезает из-под кровати. Мне её очень не хватает. Я люблю, когда она со мной рядом. Мне хочется погладить её и почесать ей за ушком.

«Может быть, надо сводить её к ветеринару? – говорит мама. – Нельзя же так пренебрегать кошкиным здоровьем. Это же живое существо!» – восклицает она, закусывая нижнюю губу.

Однако на папу это не производит никакого впечатления. Не отрываясь, он продолжает смотреть на экран своего компьютера, в который он погружен на протяжении всей субботы. После того как мама повторяет эти слова несколько раз, он отвечает ей тихо и сдержанно, но чувствуется, что он раздражён: «А ты включи ей кондиционер…»

Мама сжимает губы и выдвигает челюсть: она злится. Потому что мама не любит кондиционер, а папа – да. Обычно они приходят к компромиссу в виде вентилятора, но, видимо, Ольге этого недостаточно. Кроме того, мама не любит, когда папа сидит за компьютером всю субботу, вместо того чтобы ехать с ней на море или идти навестить бабушку Клару.

В конце концов, когда папа засыпает ненадолго после обеда, мама не выдерживает. Она включает кондиционер, и в самом деле, не проходит и пяти минут, как я вижу мою толстенькую Ольгу безобидно лежащей на ковре! Ничто не нарушает её спокойствия, её пузик цвета слоновой кости беззащитно оголён.

«Ольга здорова! Ольга здорова!» – кричу я. Я бросаюсь к ней, склоняюсь над её маленьким тельцем и окунаю лицо в мягкую тёплую шерсть живота. От неё вкусно пахнет, и тёмные лапки на фоне светлого животика похожи на маленькие дождевые тучки на небе.

3. У папы под веками

«Снова спина…» – простонал папа, ковыляя в ванную.

Он держался за поясницу, как старик, и вся верхняя часть его туловища была согнута и направлена по прямой вперёд.

«Что? Опять?» – тихо спросила мама, закусив нижнюю губу.

«Не беспокойся, мама, – мне хотелось ей сказать, – это пройдёт». Но я быстро ускользнул в кухню, потому что знаю, что такие случаи всё-таки лучше наблюдать издалека.

Мне не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в своей правоте: мама встала у двери в ванную и начала читать папе лекцию о том, что он пренебрегает своим здоровьем. Что он не делает упражнений, которые ему предписал ортопед, и не занимается спортом. Что ему уже не двадцать лет, и что он не может продолжать относиться к себе, как будто он молод и здоров, как раньше. «Организм тебе сигнализирует, а ты не прислушиваешься», – отчаянно восклицала она.

Но когда папа открыл дверь ванной и она увидела, с каким трудом он передвигается, то жалость охватила её сердце. Она замолчала и мелкими шажками прошла вслед за папой в комнату.

Глубоко вздыхая и издавая неопределённый скрипучий звук, папа подошёл к постели. Ему не удалось просто лечь, как обычно, поэтому он сначала лёг на живот и прополз немного, а потом тяжело перевернулся на спину. Он подвигал направо и налево своими длинными массивными ногами серо-сизого цвета, потому что папа никогда не носит шорт. После нескольких таких движений, которые папа называет «упражнениями», тонким, как у ребёнка, голосом он позвал маму: «Чинчинуля…» Так он называет её, когда его обуревает особо сильный прилив нежности или когда ему что-нибудь надо. «Чинчинуля, свари мне кофе…»

Его голос был таким слабым и несчастным, что мамино сердце на минуту сжалось. Она вздохнула и не мешкая пошла в кухню готовить ему кофе, хотя мама не любит просьб, связанных с кухней. Пока вода закипала, она не открывала рта. В её случае это говорит о глубоких размышлениях, так как обычно мама говорит не умолкая. Только вернувшись в комнату и присев на край кровати с чашкой кофе в руке, она снова обрела дар речи: «Чинчинуля, Чинчину-ля-ле, – произнесла она, – ведь доктор Брук и хиропракт Арон тебе сказали…» Слова срывались с её губ не в тоне публичной речи, они скорее напоминали колыбельную. Но продолжения не последовало.

В ответ папа только простонал что-то неопределённое и подтянул одеяло к подбородку.

«Твоя лень тебя доведёт, милый мой Чинчину-ля-ле…» – грустно закончила мама. Её голова опустилась, и она тихонько погладила папину руку, лежащую поверх одеяла.

«Хочешь, помажу тебе мазью?» – нетвёрдо предложила она.

«Гммм…» – простонал папа, пытаясь повернуться на бок.

«Может быть, примем горячую ванну…» – продолжала мама.

Папа помотал головой.

Я уверен, что папа не прикидывается, однако вместе с тем, я знаю, что он не против поболеть, потому что рад не идти на работу. Иногда мама старается скрыть улыбку, когда утром он остаётся дома: «Я же не Дганит Кармели. Ты можешь сказать мне правду…»

Дганит Кармели – это папина начальница.

Когда папа остаётся дома, он лежит на спине, прищурив глаза. Он не закрывает их, как человек, который собирается заснуть. Его веки чуть-чуть вздрагивают, как будто что-то под ними движется. Я уверен, что он там что-то видит! Я знаю! Это точно! Я много раз ловил его на этом: он видит картины! Множество разных картины роятся там у него под веками!

Даже Ольга знает, что папа не спит. Она сидит на коврике около кровати в ожидании, как будто знает, что скоро, совсем скоро что-то произойдёт, а не лезет под одеяло, как она это делает, когда все засыпают.

«Папа, – говорю я, – ну расскажи мне, что ты там видишь! Я же знаю, у тебя там кино! Ты смотришь кино! Я тоже хочу! Ну пожалуйста…»

Чтобы смотреть картины у себя под веками, папа говорит Дганит Кармели, что у него мигрень. Но когда я возвращаюсь из школы, он уже не помнит, что болел. Он сидит у компьютера и рисует на экране картины, которые видел утром у себя под веками. Он только и размышляет, как бы ему остаться дома и чтобы все ушли. Он добирается до компьютера, опираясь на швабру, а потом сидит и рисует свои картины, такие чистые и тонкие, что мне хочется притронуться к ним и погладить, как Ольгин животик.