Любовь Орлова

Александров слепил ее именно по образцу Марлен Дитрих. Скажем, в «Веселых ребятах» у нее был знаменитый цилиндр – и только в конце 1960-х годов стало ясно, что это тот самый цилиндр, в каком выступала Марлен Дитрих в «Голубом ангеле». В «Цирке» Орлова снимает свой черный парик и остается блондинкой – у неё половина головы черная, а половина платиновая, – это тоже кадр из фильма Марлен. Но советский зритель не знал, кто такая Марлен Дитрих. Очень узкий круг людей, в том числе людей искусства, видели западные фильмы, когда их для избранных показывали в Управлении кинематографии в Гнездниковском переулке. Страна этого не знала. Страна любила Орлову…

Никому из западных звезд она не завидовала. Неприязнь у нее вызывала только Марлен Дитрих. У Дитрих была какая-то недоступная Орловой форма женского мироощущения, дерзкое свободомыслие… Они встречались в Америке и фотографировались вместе, но Орлова не любила говорить о Дитрих.

Виталий Вульф

Во время съемок «Цирка» Любовь Орлова встретила на студии Владимира Канделаки, своего партнера по концертному танцевальному номеру. Он по-прежнему работал в Музыкальной студии Немировича-Данченко и сейчас в соседнем павильоне снимался в фильме «Поколение победителей», где у него большая роль.

– Если согласишься сыграть в «Цирке» крошечный эпизод, я поговорю с мужем, – предложила она, имея в виду заключительную сцену, когда люди разных национальностей бережно передают друг другу чернокожего сынишку Марион и поют ему колыбельную песню.

Канделаки согласился и сыграл в предложенном эпизоде крохотную роль грузина. Его партнерами были известные в то время артисты – украинец Павел Герага, Лев Свердлин, изображавший лицо неопределенной среднеазиатской национальности, и евреи Соломон Михоэлс и Вениамин Зускин. Через десять лет, в период борьбы с «безродными космополитами», которая фактически была антисемитской кампанией, фрагмент с Михоэлсом и Зускиным вырезали, однако после смерти Сталина опять вернули.

Сама Орлова говорила, что сцена колыбельной для нее была самой сложной в фильме. Причин у этого несколько. Прежде всего, Александров требовал, чтобы она пела спящему у нее на руках ребенку. Как большинство мужчин, он слабо представлял себе, что такое малыш, так что в результате вся съемочная группа несколько часов ждала, пока ребенок настолько устанет, что заснет в шумном, ярко освещенном павильоне киностудии.

«Чтобы маленький Джимми не проснулся и не разревелся во время съемок, в ход пустили довольно сложную систему сигнализации жестами, – пишет Дмитрий Щеглов. – Вокруг посапывающего на руках Мэри мулатика бесшумно и плавно перемещались ассистенты и операторы, размахивали руками актеры; едва слышалась фонограмма, под которую шла съемка, и Орлова шепотом скорее обозначала, чем выговаривала, слова колыбельной: “Спи, мой беби, сладко, сладко”…»

Между прочим, найти черного ребенка в Советском Союзе удалось не сразу. Международные фестивали молодежи и студентов, после которых в Москве рождались разно цветные малыши, еще не проводились. Александровские ассистенты облазили цыганские таборы под Москвой – подумывали о перекраске какого-нибудь маленького цыганенка с вьющимися волосами, но вовремя появившаяся чета Паттерсонов согласилась на участие в съемках их маленького сына Джимми.

Во-вторых, Дунаевский настаивал на определенном звучании песни. Даже отдыхая в Ялте, он все время обдумывал музыку к фильму. «Проверяя колыбельную из “Цирка”, я прихожу еще раз к убеждению полной необходимости низкого звучания голоса, – писал он. – Пусть это и трудно для связок Л. П., но достигает цели целиком и категорически. Конечно, я вовсе не делаю отсюда никакого принципа. Но где нужен интим, теплота, там высокий регистр мешает; он придает нарочитый концертный характер».

Ну и, наконец, была еще проблема акцента. По сценарию Марион Диксон должна была говорить по-русски чисто, но с акцентом и временами подбирая неправильные слова. Ну, текст ей, конечно, написали, а вот акцент пришлось разрабатывать самой. Тут Орловой очень помог Ллойд Паттерсон – отец двухлетнего чернокожего Джима, «сыгравшего» в «Цирке» сынишку главной героини. Паттерсон только недавно эмигрировал из США и еще плохо знал русский язык. Орлова с ним подолгу разговаривала, прислушивалась и старалась копировать его произношение. Но если в речи оно ей далось достаточно легко, то сохранить акцент в песнях было труднее. В некоторых сценах, например, когда Марион напевает «Широка страна моя родная», Ллойд Паттерсон стоял рядом с режиссером и оператором и выполнял в некотором роде суфлерские функции – произносил некоторые слова из песни, чтобы Орлова слышала, как они должны звучать с акцентом, и копировала их.

Джим Паттерсон, исполнитель роли сына Марион Диксон в фильме «Цирк»

Любовь Петровна взволнованно рассказывала о том, как она работала над трудной и любимой ею ролью Марион Диксон, героини фильма «Цирк». Что ей только не приходилось делать: и тренироваться на турнике, и жонглировать, и отрабатывать акробатические трюки, и т. д. и т. п. Все это требовало длительной подготовки, огромных человеческих сил…

Мне потом рассказывали немало интересных историй, связанных со съемками фильма «Цирк».

В фильме, например, есть сцена, когда над пробуждающейся первомайской Москвой льются аккорды замечательной песни «Широка страна моя родная…».

Любовь Петровна – актриса Марион Диксон – напевает ее, но никто даже не догадывается, что в эту самую минуту за кадром, тут же в студии, находится мой отец, подсказывающий Любови Петровне, как следует произносить с необходимым «неправильным» акцентом то или иное слово…

И вот работа над фильмом завершена! «Как мы все были счастливы!» – вспоминала Любовь Петровна, создавшая удивительный, незабываемый образ актрисы, образ женщины-матери.

По количеству как забавных, так и опасных казусов съемки «Цирка» не уступали «Веселым ребятам». Так, например, в массовых сценах Александров использовал метод, который увидел в Голливуде, – чтобы не тратиться на большое количество статистов, он сажал их только в первые ряды, а остальные заполнил бутафорскими куклами. И вот однажды, после сложной ночной съемки, когда все уже были усталыми и не очень внимательными, он заметил, что одна из кукол оказалась слишком близко к камере. Это была крупная пожилая кукла с назойливо подведенными глазами, Александрову она показалась ненатуральной, и он раздраженно сказал:

– Это очень неестественная кукла, пересадите ее куда-нибудь подальше.

Но кукла вдруг ответила обиженным тоном:

– Зачем же меня пересаживать, я и сама перейду.

Оказалось, он принял за куклу одного из статистов.

А во время подготовки съемки эпизода с проходом львов по огражденному металлическими прутьями коридору случился другой казус, который уже нельзя назвать смешным. Съемочная группа работала в постоянном окружении цирковых животных, некоторые из них были так отлично выдрессированы, что перестали казаться опасными. Но вскоре один из львов напомнил, что рядом с хищниками нельзя расслабляться ни на секунду.

«Оператор Борис Петров, – рассказывал Александров, – был занят проверкой состояния декораций и готовности массовки к сцене, в которой «безумно храбрый» Скамейкин (артист А. Комиссаров) с помощью букета цветов укрощает полдюжины львов. Он совершенно забылся в пылу работы и отдавал приказания, стоя в непосредственной близости от стальной клетки, где Борис Эдер репетировал царей природы. Одного из хищников почему-то раздражала фигура, маячившая возле клетки, и он, просунув сквозь железные прутья когтистую лапу, в клочья разодрал пиджак оператора, оставив на теле зазевавшегося Петрова кровавые отметины. От более печальных последствий Петрова спас предостерегающий выстрел дрессировщика».

С самой же Орловой тоже произошло несколько неприятностей. Так, на станции Суково (ныне это станция Солнечная), когда снимали пролог фильма, в котором Марион, держа в руках черного ребенка, бежит от разъяренной толпы американских расистов и едва успевает вскочить на последнюю ступеньку уходящего поезда, она споткнулась о камень и упала на угольный шлак. В кровь разбила себе коленки, разорвала чулки, да еще зацепилась юбкой за какую-то железку. Ну и, конечно, уронила куклу, изображавшую ребенка.

«Поднялась она, – описывает М. Кушниров в книге “Светлый путь, или Чарли и Спенсер”, – в плачевном и, прямо скажем, неприличном виде. Но в момент подавила и боль, и стыд, и злость, только сморщила досадливую, чуть нарочитую гримаску. И, деловито оправляясь, кинула растерянной толпе мосфильмовских “расистов”:

– Ребенок-то жив?»

Можно себе представить реакцию членов съемочной группы.

– Держи ее, держи! – несется в прозрачном воздухе весны.

А сердце Мэри птицей бьется, глаза безумием полны.

К груди ребенка прижимая, несется вдоль по мостовой.

И на ходу в экспресс влетая, кричит: «Спаси, меня, родной!

Я Марион… Я Мэри… Маша. Могу из пушки я летать.

Бежим от них… Я буду ваша, я буду с вами выступать!»

А поезд, змейкой извиваясь, вперед по рельсам все скользит.

К Стране Советов приближаясь, в столицу Красную летит.

Из писем поклонников после выхода фильма «Цирк».