Любовь оживает в саду под зимними вишнями

Марк скрипнул зубами, а потом стукнул кулаком по столу – не щадя себя. Выматерился в след удару, не выбирая выражений – грязно, а потом спокойно сказал, улыбаясь:

– Убью суку. Живым в землю закопаю.

И решение это было тверже стали.

Наутро голова разрывалась от боли. Ника так и не пришла к окончательному решению – не знала она, сможет ли жить, не выслушав Сашку. И сможет ли жить после того, что от него услышит.

Марк был неестественно бледен, а по сведенным у переносицы бровям, поняла, что еще и зол безмерно.

Провела рукой по его спине, ощутила, как напрягся от ее прикосновения. Отставил кофе, не глядя на нее, спросил:

– Что решила?

– Не знаю. В глаза бы посмотреть хотела, а с другой стороны – смысла не вижу. Ты что скажешь? – села напротив, закрыла лицо руками.

– Ничего не скажу – муж твой и решение принимать тоже тебе, - сказав это, поднялся, взял ключи от машины и уехал, не обернувшись, не поцеловав на прощание.

И Ника осталась одна в субботнее солнечное утро. Пустая, с пульсирующей болью в висках.

Решение пришло. Помаявшись несколько часов, поняла, что не сможет в неизвестности жить.

Позвонила Марку.

– Найди его, пожалуйста. Поговорить хочу.

Услышала, как выдохнул сигаретный дым – тяжело, гневно.

– Жди, - отключился.

Уже час как Марк знал его домашний адрес, с какой бабой спит, что ест на ужин. И все равно не смог ей сказать сразу – речь отняло.

Сидел в машине, курил, и уже тошнило от дыма сигаретного – изысканного, шоколадного. Солнце светило издевательски лучисто. Детвора моталась на роликах, слышался смех. Мамаши с колясками гуляли, у фонтана подростки кормили голубей московской булкой.

Марк не знал, что будет делать, если она решит уйти. Как он жить дальше будет – не представлял.

За такое короткое время Ника смогла стать незаменимой частью его личной Вселенной. Обосновалась прочно в его душе, пропитав собой ее всю. Он без нее дышать не мог – так остро чувствовал ее отсутствие. Самодостаточный, обеспеченный, в возрасте – мужчина уже, а не мальчик, он задыхался без ее прикосновений, присутствия, запаха. Даже от мысли, что она уйти может – загибался.

Посмотрел на свои руки – дрожащие, скривился. Затушил окурок в переполненной пепельнице, включил кондиционер. Подумал, что размяк на гражданке, совсем струсил. Решительно набрал номер.

– Хорошо подумала?

Услышал тихое «да» и велел собираться.

Заехал за Никой через полчаса. Она спустилась собранная, спокойная – как человек, твердо уверенный в принятом решении. Всю дорогу молчали – каждый в своих тревогах копался.

Приехали к высокому стеклянному зданию.

– Он в офисе сейчас. Двадцать третий этаж. Это его фирма – какая-то там шарашка. И зовут его теперь Ефимцевым Константином Александровичем. Удачи. Ну, что замерла – топай.

На удивление, Ника не чувствовала волнения. Все ее существо будто замерло – тишина в голове, ни единой мысли не мелькнуло. Вошла в лифт, нажала кнопку нужного этажа. Затаила дыхание, пока кабина мягко подымалась. Что скажет Сашке, не представляла – и не мудрено, при такой всепоглощающей пустоте.

На ресепшн сидела молодая девица, но Ника ее начисто проигнорировала. Прошла коридором, остановилась у массивной двери – начальственной, из мореного дуба. Повернула ручку, вошла.

Он сидел за столом, обложившись бумагами. Головы не поднял – не услышал видно, что не один уже. За его спиной находилось окно, и мягкий свет, обрисовывающий фигуру мужа, делал ее более массивной, тяжелой. Его вид – неприступный, и сам Сашка – чужой, отчужденный, показался ей ненастоящим. Будто в параллельной вселенной находилась.

Ника переступила с ноги на ногу, а потом решительно оттолкнулась от двери. И пусть ворс ковра скрадывал шаги, Сашка, наконец, отвлекся от документов. Глянул мутно сперва – еще затуманенными глазами, не узнавая, а потом встал резко – начальственное кресло качнулось слегка, а потом завалилось на спинку.

– Ну, здравствуй, Саша, - произнесла Ника бодрым голосом. Чего стоила ей эта бравада, только Бог знал.

А он дернул щекой, глаза его округлились. Рванул узел галстука. Слишком нервно, не ожидал, видать, ее еще когда-то встретить.

И на этом можно было завершить встречу – не ждать, что скажет, по глазам все поняла, по его реакции. Он действительно навсегда ушел. Окончательно их с Верой бросил. И Ника уже решила было повернуться, да выйти, только остался один важный вопрос. Без ответа на который, спать не сможет спокойно.

– Я не ругаться пришла, не скандалить, - махнула рукой, останавливая его зарождающуюся речь, заставляя помолчать, послушать. – Ответь мне коротко и честно – почему? Почему ты нас там оставил?

Саша вышел из-за стола, но не приблизился. Опустил глаза, на щеках появились неровные красные пятна – то ли нервное что-то, то ли от стыда.

Молчал. Да и что ему сказать было? Что пока бегал с автоматом, столько дерьма сожрал, на такие залежи гнуса насмотрелся, что враз воевать расхотелось. Примкнул к противнику, с потрохами сдал свой отряд – легко, красиво, словно и не хлебал с ними щи одной ложкой. На повышение пошел, выслуживался, как мог только. А когда война на спад пошла, и власть решила непокорные районы проволокой колючей обнести, блокпосты поставить, да плюнув, вычеркнуть отбросы сепаратистские из приличного общества, забыл упомянуть, что там у него – жена и дочка. Ибо негоже офицеру связи иметь родственные с приблудами непокорными. Вот и потерялся паспорт гражданский. И совесть тоже, ушла, махнув рукой – чего только не сделаешь ради жратвы повкусней солдатской похлебки. Время прошло, отрекся мысленно от «подвигов». Память, она же субъективна, выборочна.

Скопил деньжат, выгодно выпил водки с дружками - бизнес приобрел приличный, офисом обзавелся солидным. Подружку завел симпатичную – одну, другую, третью.

Просыпался ночью в поту холодном иногда. От того, что уползало сердце прочь – в пятки куда-то. Вспоминал ее – теплую ото сна, с распущенными золотыми волосами, улыбающуюся, и рука к петле тянулась. Но не тот характер был, чтоб руки на себя накладывать. Не тот, чтоб плюнув на все, взять да и вернуться за своей семьей. И дочку-то почти не знал – мельком увидел и на фронт отправился.

А теперь вот – спустя годы, не находил в себе сил проехать тысчонку километров и привезти их сюда – ноги не несли, отказывали.

Вот и сейчас – боялся глаза поднять. Тошно было от своей трусости. И когда только стал таким.

Ника все прочитала по нему, как по книге открытой. Затошнило опять. Переборола себя, подошла.

Он вскинул голову – та кругом пошла от Никиной близости. От запаха – родного, близкого, позабытого. Посмотрел на жену внимательнее, поразился, как изменилось ее лицо – каким непроницаемым стало – не узнать, что думает, не уловить даже отголоска эмоций.