Любовь Психеи и Купидона

Безусловно, мне можно бросить еще немало других упреков, и я готов со всеми ними согласиться, ибо отнюдь не считаю свое произведение совершенным: я старался только, чтобы оно доставляло удовольствие, будучи настолько же приятным, насколько убедительным.

Для этого я разбросал во многих его местах стихи, равно как и ввел многие другие прикрасы, как например поездку четырех наших друзей, их разговор о сострадании и смехе, описание ада и одного из уголков Версаля. Последнее не вполне соответствует нынешнему состоянию местности; я ее изобразил в том виде, в каком она предстанет нам через два года. Может случиться, что повесть моя не проживет столько времени; но как бы мало ни был писатель уверен, что произведение его будет услаждать потомство, он должен, насколько возможно, стремиться к этому.

Книга первая

Четыре приятеля [1] , сведшие знакомство на Парнасе, образовали своего рода кружок, который можно было бы назвать Академией [2] , если бы только он был несколько шире и если бы все его члены столь же ревновали о Музах, сколь пеклись о своих наслаждениях. Первым делом они изгнали из своих собеседований педантические рассуждения и все то, что попахивает академическими диспутами. Когда они собирались вместе и успевали вдоволь наговориться о своих забавах, то, если речь заходила о чем-нибудь, имеющем отношение к наукам или к литературе, они пользовались таким случаем. При этом они не задерживались долго на одном и, том же предмете, а с легкостью перебрасывались с одного сюжета на другой, подобно пчелам, встречающим на своем пути множество разных цветов.

1

«Четыре приятеля» — под античными именами скрываются здесь Буало (Арист), Расин (Акант), Шапель (Геласт) и сам Лафонтен (Полифил).

2

Академия — название местности в окрестностях древних Афин, предназначенной для гимнастических упражнений. Она была засажена деревьями, и в ее аллеях собирались ученики и друзья Платона для бесед с учителем.

Зависть, недоброжелательство, интриги были им чужды. Они преклонялись перед творениями древности, но не скупились на похвалу и новым произведениям, когда те этого заслуживали. О собственном творчестве они отзывались со скромностью и откровенно высказывали свое мнение, когда один из них, заразившись болезнью века, выпускал в свет книгу, что случалось, впрочем, довольно редко.

Полифил (назовем так одного из наших четырех друзей) был подвержен этому недугу больше, чем другие. Похождения Психеи представлялись ему весьма подходящим сюжетом для приятного рассказа. Он уже давно работал над ним, никому в этом не признаваясь; наконец, он все же поведал о своем замысле трем друзьям, — не для того, чтобы спросить у них совета, стоит ли ему закончить начатое, но чтобы узнать, как, на их взгляд, ему следует продолжать свой рассказ. Друзья высказали свои мнения, и Полифил последовал тому из них, которое более пришлось ему по вкусу. Когда труд его был окончен, Полифил спросил, где и когда он может его прочесть.

Акант, по своему обыкновению, предложил совершить загородную прогулку в местах, где бывает мало гуляющих; там, по крайней мере, их не будут прерывать, и они прослушают всю историю без помех и с большим удовольствием. Он необыкновенно любил сады, цветы, тенистые уголки. Полифил в этом отношении разделял его вкусы, но можно сказать, что ему нравилось решительно все. Страсти, нежно волновавшие сердца обоих, наполняли их произведения, составляя основное их содержание. Они оба тяготели к лирике, с тем лишь различием, что Акант был склонен в стилю трогательному, тогда как Полифил отдавал предпочтение стилю цветистому.

Из двух остальных друзей, которых звали Аристом и Геластом, первый был весьма серьезен, не будучи докучным, а второй — неизменно весел.

Предложение Аканта было принято. Арист заметил, что Версаль обогатился новыми красотами, которые следует посмотреть; для этого надо отправиться туда утром, чтобы осталось время погулять после того, как они прослушают рассказ о похождениях Психеи. Незамедлительно было поставлено: начиная со следующего дня приступить к выполнению плана. Дни были еще длинные, погода отличная. Происходило все это минувшей осенью.

Приехав в Версаль рано утром, наши четыре приятеля пожелали прежде всего заглянуть в зверинец. Там они увидели множество птиц и насекомых разных пород, а также четвероногих, по большей части очень редких и доставленных из далеких краев. Они подивились тому, сколько разновидностей насчитывает одна и та же порода птиц, и воздали должное изобретательности природы, которая проявляется в разнообразии как животных, так и цветов. Весьма восхитились они строением «нумидийских барышень» [3] и некоторых птиц-рыболовов, имеющих необычайно длинные клювы с отвисшей под ними, наподобие мешочков, кожей. Их оперение превосходит белизной лебединые перья. На близком расстоянии оно кажется телесного цвета, а у основания их перья имеют розоватый оттенок. Невозможно вообразить себе что-либо более прекрасное. Они очень похожи на бакланов.

3

«Нумидийские барышни» (Ardea virgo) — род африканских журавлей.

Времени у наших приятелей было довольно. Поэтому они заглянули еще в оранжереи. Нет слов, чтобы описать красоту и многочисленность апельсинных деревьев и других растений, которые наполняют их; среди них есть такие, которые выдержали сотню зим.

Акант, видя возле себя лишь трех своих приятелей (ибо их провожатый удалился), не удержался и прочел несколько строф, относительно которых его друзья припомнили, что уже видели их в поэме, по манере, сильно напоминающей его музу.

Как, неужели мы на юге? Вечнозеленую листву Здесь подчинить не могут вьюги Зимы суровой торжеству. Жасмин, цвети, благоухая. Тебе не страшен ветер злой. Моя Аминта дорогая С тобою схожа белизной. Что сладостнее тешит взоры? Какой блаженней аромат? Я все владенья нежной Флоры Отдам за апельсинный сад. Плод с кожурой лоснистой, твердой. Нас чистым золотом дарит. Такие же сияли гордо В саду блаженных Гесперид. [4] А в этом солнцу вместе рады Осенний плод и цвет весны, Здесь пышной зрелости услады С надеждой юной сплетены. И здесь вокруг дерев не мощных, не ветвистых, Но опьяняюще-душистых Играет легкий ветерок. Пускай огромный дуб, раскидист и высок, Лишить нас солнца может, И тень огромных рук своих Он на арпан [5] земли наложит, Куда ему до них!

4

Геспериды — в античной мифологии — нимфы, обитавшие в садах на островах блаженных и хранившие чудесные золотые яблоки.

5

Арпан — старинная французская мера площади, равнявшаяся в зависимости от местности 0.042—0.051 гектара.

Пробудившийся аппетит принудил их покинуть это прелестное место, но в продолжение всего обеда они только и говорили, что обо всем виденном ими и о монархе, для которого здесь было собрано столько прекрасных вещей. Воздав хвалу его великим добродетелям, ясности его разума, героической доблести и уменью повелевать, — словом, наговорившись о нем вдосталь, друзья вернулись к своей первоначальной теме и сошлись на том, что только один Юпитер способен беспрерывно управлять делами мира сего. Человеку же необходима некоторая передышка: Александр Великий распутничал; Август играл на сцене; Сципион и Лелий [6] развлекались иногда тем, что метали плоские камешки в воду; наш государь находит утеху в сооружении дворцов — занятии, вполне достойном монарха. В некотором смысле он даже способствует общему благу, ибо дает подданным возможность принять участие в удовольствиях государя и с восхищением взирать на то, что создано не для них. Множество прекрасных садов и роскошных зданий приносит славу их родине. А как восхищаются всем этим иностранцы! Как будут восторгаться наши собственные потомки, любуясь шедеврами всех родов искусства!

6

Сципион и Лелий — один из наиболее знаменитых представителей римского рода Корнелиев Сципионов — Публий Корнелий Сципион Африканский младший (род. около 185 г. до н. э., ум. в 129 г. до н. э.) и его современник и друг консул Кай Лелий Мудрый (ум. в 140 г. до н. э.).

Размышления четырех наших друзей кончились вместе с их обедом. Они вернулись во дворец и осмотрели его убранство, которое я не стану здесь описывать, ибо оно одно составило бы целый, том. Среди прочих красот их внимание особенно привлекли постель короля, гобелены и кресла в королевском кабинете. Стены здесь обтянуты китайской тканью, рисунок которой заключает в себе всю религию этой страны. Так как поблизости не оказалось брамина [7] , наши друзья ничего во всем этом не поняли.

7

Брамин — здесь в значении «восточного жреца» вообще.

Из дворца они проследовали в сады и попросили провожатого оставить их одних в гроте, пока не спадет жара; они велели принести им стулья; их пропуска были подписаны столь влиятельным лицом, что всякое их желание исполнялось; дошло до того, что, дабы сделать место, где они находились, более прохладным, приказано было пустить там фонтаны. Грот этот устроен так: он имеет у входа три аркады и соответственно три решетчатые двери. Посреди одной из аркад находится изображение солнца, лучи которого служат затворами для дверей. Трудно придумать нечто более изящное и искусное. А наверху, над аркадами, красуются три барельефа.

На первом — светлый бог у самых врат заката. Лучи, которыми и пышно и богато Врата раскрашены — как сноп блестящих стрел, Ваятель мастерски изобразить сумел. По сторонам плывут Амуры на дельфинах. Они, резвясь, шаля на их широких спинах, К Фетиде [8] божеству прокладывают путь, Чтоб гостю милому скорее отдохнуть. Зефиры стаями над волнами порхают, То появляются Тритоны, то ныряют. Такие чудеса скрывает этот грот, Что кругом голова у всякого пойдет. В нем украшения — какая радость взорам! — Заставят первенство признать то за скульптором, То за искусником, что воссоздать здесь мог Всё, чем прославился морских богов чертог. На сводах и полу мозаика цветная: Те камешки, что нам дарит волна морская, И те, что прячутся в глубоких недрах гор, Пестро сплетаются в диковинный узор. На каждой из шести больших опор — по маске И страшной и смешной, как чудище из сказки. Какой-то странною изваяны мечтой, Над нишею они застыли чередой, А в нише с двух сторон, выпячивая губы, Сирена и тритон победно дуют в трубы, Чтоб дальше удалось пустить усилью их Струю воды из труб — из раковин витых. У маски изо рта с журчанием потока Вода течет в бассейн, поставленный высоко, И в нижний падает, уже как пелена, И из него бежит, прозрачна и ясна. Она звенит, поет, и ровен блеск зеркальный, И эта пелена нам кажется хрустальной, И наш восторг из ста восторгов состоит. Когда же нет воды, когда фонтан закрыт, Коралл и перламутр, ракушки, сталактиты, Окаменелости, что струями омыты, И так причудливо сверкают и горят, Становятся еще пленительней на взгляд. Под аркой в глубине таинственного грота Мы видим мраморы искуснейшей работы. Там гений этих скал, над урною склонен, В убежище своем вкушает долгий сон. Из урны бьет поток, и под уклон стекая, Весь этот грот поит волна его живая. Лишь в малой степени мой стих передает Все то, чем славится дворец журчащих вод, А прочих совершенств он, жалкий, не изложит. Но ты, чья благодать мой дух усилить может, Бог света и стихов, Феб, окрыли меня, Ведь о тебе сейчас хочу поведать я. Как солнце, утомясь, конец пути завидя, Для отдыха от дел спускается к Фетиде, Так и Людовик наш приходит в этот грот, Чтоб сбросить хоть на миг тяжелый груз забот. Когда б мой слабый дар был этого достоин, Король предстал бы здесь как победитель-воин: Чужие племена у ног его лежат; Он мечет молнии — враги его дрожат. Но пусть в других стихах, у музы величавой Людовик, бог войны, гремит победной славой, Пусть ею весь Парнас священный потрясен — Мной будет он воспет, как светлый Аполлон. Феб отдыхает здесь, под сводами пещеры, У нереид. Они — как юные Венеры. Но прелесть этих нимф, не доходя сейчас До сердца Фебова, чарует только глаз. Фетиду любит он. Куда им до Фетиды! Ухаживать за ним стремятся нереиды: Вот на руку ему Дорида льет струю, И чашу Клелия подставила свою. Дельфира подошла омыть ему колена, И с вазой расписной за ней стоит Климена. Она вздыхает, ждет, но равнодушен бог. Один зефир — увы! — подхватит этот вздох. Порою вспыхнет вдруг лицо ее тревожно (Насколько покраснеть для статуи возможно). Я, правда, не скульптор, но тщусь по мере сил, Чтоб мой читатель все в уме вообразил. Да, на прелестниц Феб глядит невозмутимо. Душа его полна единственной, любимой. Он жаждет одного: забывши обо всем — О власти, о делах — остаться с ней вдвоем. Достойно описать чей стих имел бы право Изящество его осанки величавой, Столь удивительной и непостижной нам, Что мы издревле ей курили фимиам? И кони Фебовы здесь отдых свой вкушают. Амброзию они, усталые, вдыхают: Их дышащих ноздрей мы ощущаем дрожь — Да, совершеннее искусства не найдешь. Есть в гроте, по концам, две ниши углубленных С двумя прелестными фигурами влюбленных. Одна из них — юнец пленительный Акид. Все волшебство любви его свирель таит. Он, стоя у скалы, мелодией своею Как будто приманить стремится Галатею. [9] Манит не только звук, манит и красота… Какая нега здесь повсюду разлита! Вслед за певцом любви стараются и птицы Искусства своего переступить границы. Хоть из пружин стальных, покорных току вод, Здесь сделан соловей, он все-таки поет, И нимфа скорбная, не знающая смеха, На песни и слова ответит в гроте Эхо. Легко звенит свирель и с нею в лад ручей, И подпевает им согласно соловей. Две люстры каменных здесь с потолка свисают И жидким хрусталем, как пламенем, сверкают: Огонь в них заменен прозрачною струей, Причудлива игра с послушною водой: Вот с яшмовой плиты взлетел фонтан-ракета, Чтоб жемчугом опасть, росою, полной света. И этот яростный неукротимый взлет Густыми брызгами по лепке сводов бьет: Не так стремительно летят из ружей пули. Свинцом напор воды мы сжали и стянули, И с ревом ярости бежит она из труб. Он может оглушить, зато зевакам люб. Со всех сторон летят, рассеиваясь, струи И каждому дарят так щедро поцелуи, Что сторонись иль нет, жаль платья иль не жаль, А вымочит тебя расплавленный хрусталь. И в хаосе они еще пышней играют — Бегут, встречаются, друг друга обгоняют, Теряются в камнях, кипят меж скал седых, Сочатся каплями с крутых откосов их. Нигде от их игры нам не найти спасенья. Смогу ли описать я этих вод кипенье? И если б даже твердь мой стих, как гром, потряс, Всей этой красоты не передаст мой глас.

8

Фетида — одна из морских богинь античной мифологии.

9

Акид и Галатея — сын лесного бога Пана и нереида (морская нимфа), мифологические любовники.