Любовь, смерть и роботы. Часть 1

Перли вылезал наружу из этой штуки. Не знаю, как еще это описать, но он, казалось, выплывал из этой желеобразной шкуры; и когда его голова и тело вышли наполовину, он перестал двигаться и просто повис на месте. Тогда я кое-что понял. Оно было создано не только из мусора и тепла — оно жило за счет этого, и все, что стало его пищей, стало его частью. Как этот щенок и старый Перли, которые теперь стали частью его.

Не пойми меня неправильно. Перли, он ничего об этом не знал. В каком-то смысле он был жив, он двигался и корчился, но, как и этот щенок, больше не о чем не думал. Он был всего лишь волоском на теле этой твари. Таким же, как и пиломатериалы, и проволока, что торчали из нее.

А зверь… ну, приручить его было несложно. Я назвал его Отто. С ним нет никаких проблем. Иногда он не приходит, когда я зову, но это из-за того, что мне нечем его вознаградить, но тут появился ты. До этого мне приходилось как бы помогать ему извлекать мертвых тварей из кучи мусора. Куда подскочил?! У меня здесь уже тридцать два Перли, и если ты будешь дергаться, будет только хуже.

А вот и Отто!

Joe R. Lansdale. The Dump (1981)

Перевод Грициана Андреева

Марко Клоос Об использовании оборотней в военных конфликтах История псов войны

"ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛИКАНТРОПОВ В КАЧЕСТВЕ КОМБАТАНТОВ ЗАПРЕЩЕНО.

В СЛУЧАЕ ЗАХВАТА ВРАГОМ, ТАКИЕ ЛИЦА НЕ МОГУТ НИ СЧИТАТЬСЯ ВОЕННОПЛЕННЫМИ,

НИ ОБЛАДАТЬ ЛЮБЫМИ ПРАВАМИ, ВЫТЕКАЮЩИМИ ИЗ ДАННОГО СТАТУСА".

Статья 2, Раздел I, Будапештские соглашения (не подписаны Соединенными Штатами)

— Зверьё.

Слово было произнесено мягко, но с изрядной долей желчи. Он послышалось из задней части комнаты, где группа десантников сгорбилась над своей лапшой с говядиной. Мы едва добрались до своей очереди, но теперь головы поворачиваются, и шум разговоров в столовой принимает фоновый характер. Теперь мы в центре внимания, хотя немногие осмеливаются смотреть на нас открыто.

Рядом со мной сержант Собески загружает свой поднос тарелками с едой в два уровня: макароны с говядиной, картофельное пюре, салат, хлеб, четыре куска пирога. Я следую его примеру, хотя я бы скорее жрал холодный сухпай в нашем контейнере, чем давился бы столовской едой в окружении шепотков из оскорблений и объедков, летящих мне вслед.

— Ты не можешь сюда сесть, — говорит здоровенный мастер-сержант, когда мы ставим подносы на обеденный стол.

— Я не вижу тут знаков "Столик зарезервирован", Топ, — говорю я.

Сержант Собески хватает вилку и начинает есть, совершенно не обращая внимания на дюжину враждебных пар глаз, наблюдающих за нами.

— Я сказал, что тебе нельзя сюда садиться, — снова говорит мастер-сержант. Собески даже не отрывается от еды. Сержант Собески на полголовы выше, чем самый высокий солдат регулярной армии в комнате, а руки, торчащие из аккуратно подвернутых рукавов его куртки, размером с мои бедра.

В обычные дни я уступаю, беру еду и нахожу тихий уголок на базе, чтобы поесть в тишине. Но мы только что вышли из тесного и шумного вертолета, я не ел уже шесть часов, и мой бунтующий желудок заставляет меня нервничать. Поэтому я протыкаю кусок говядины вилкой, кладу его в рот и начинаю медленно жевать, не спуская глаз с мастер-сержанта. Я почти улыбаюсь, когда вижу, как его челюсти напрягаются от сдерживаемого гнева.

— Как твои имя и звание, солдат? — спрашивает он с резким акцентом на последнем слове. — Ты в форме не по уставу.

— Я сержант Декер. Это сержант Собески. И "дресс-код" не распространяется на персонал 300-й роты в зоне ведения боевых действий.

Это так. Наша униформа зачищена и обезличена: никаких никтейпов, никаких ранговых шевронов, никаких отрядных нашивок. Даже наши западные союзники нервничают при мысли о ликантропах иностранной армии, находящихся на их земле. Здесь, на Ближнем Востоке, где ликантропия является уголовным преступлением, местных жителей может удар хватить при виде солдат с нашивкой 300-й роты специального назначения на рукавах — первого и единственного отряда во всей армии, полностью укомплектованного оборотнями.

Мастер-сержант смотрит на нас, его челюсть все еще скрипит. Потом качает головой.

— Гребаные собачьи солдаты, — говорит он. — Армия превратилась в дерьмо, когда вам разрешили носить форму. То, что вы вообще есть, — противоестественно.

Несмотря на то, что в груди моей закипает гнев, я усмехаюсь.

— Противоестественно? Я более естественен, чем ты. Я вижу в полной темноте, слышу даже как растет трава, я чую запахи и веду их за двадцать миль от цели. И всё без батареек. Твоя же задница разъезжает на вонючем Хамви, а ночью ты слеп без фонарика и ПВС14. Насколько, вашу мать, естественно вот Это?

Рядом со мной Собески кладет вилку и откашливается.

— Никакого неуважения, мастер-сержант, но если вы когда-нибудь снова назовете нас "собачьими солдатами" в нашем присутствии, я оторву вам руку и буду вас ею бить. А теперь заткнитесь и позвольте нам спокойно доесть нашу еду, потому что нам очень скоро предстоит патруль по СВУ. Сэр.

Ножки стула визжат по голому бетонном полу, когда мастер-сержант и все остальные солдаты регулярной армии за столом вскакивают, в их глазах — жажда крови. Здоровенный мастер-сержант сжимает кулаки и направляется к нам. Прежде чем он успевает сделать пару шагов, Собески начинает рычать. Это глубокий, покалывающий в ушах звук, такой низкий и резонансный, что столовое серебро на моей тарелке стучит. Вся комната мгновенно замолкает.

Собески берет свой стакан с газировкой и высасывает его. Хриплый хлюпающий звук соломинки громко разносится по комнате. Он смотрит на дюжину разъяренных солдат, которые стоят прямо перед нами, и на его лице нет и следа беспокойства.

Мастер-сержант все еще сжимает кулаки, но внезапный запах страха, исходящий из его пор, говорит мне, что он рад оказаться по другую сторону стола. Он смотрит на нас еще мгновение, хватает свой поднос с едой со стола и уходит, не сказав больше ни слова. За ним следуют и другие солдаты. Тот, кто последним встал из-за стола, тянет носом и харкает на пол у наших ног. Они выходят из столовой, не оглядываясь. Несколько мгновений спустя разговоры в комнате возобновляются.

— Он вернется с военной полицией примерно через три минуты, — говорю я.

Сержант Собески пожимает плечами.

— Пожалуйста. Дайте мне поспать в камере сегодня вечером, пошлите кого-нибудь другого в этот патруль. Непохоже, чтобы он сам собирался разгребать мое дерьмо.

Он кивает на мою тарелку и большую часть нетронутой еды на ней.

— Но я бы поспешил вот с этим. Так, на всякий случай.

* * *

На рассвете я отправляюсь в патруль с отрядом регулярных войск. Это терпимая утренняя полоса между леденящим кровь холодом ночи и безжалостным пеклом дня.