Любовь, только любовь

Трое слуг примчались бегом. Вместе они быстро подняли раненого рыцаря, несмотря на тяжесть его доспехов, и уложили на мягкую траву рядом с дорогой. Пьер ушел за коробкой, в которой Катрин хранила мазь и лекарства, а Амиэль стал высекать искру из кремня, чтобы зажечь факел. Ночь уже почти наступила, и разглядеть что-либо становилось невозможно.

Дождь лил не очень сильно, но все же мешал слуге зажечь факел. В довершение всего поднялся ветер; в конце концов, факел все же загорелся, отражаясь в мокрых доспехах. Вытянувшаяся на траве темная фигура рыцаря походила на высеченного из базальта гиганта. Дядюшка Матье, позабывший о ревматизме, уселся на траву и, положив голову в шлеме к себе на колени, пытался открыть забрало. Это оказалось трудным делом, так как по шлему, очевидно, неоднократно били и забрало заклинило. Склонившаяся над головой рыцаря Катрин начала терять терпение, особенно когда раненый стал почти непрерывно стонать.

– Торопись, – прошептала она. – Он, должно быть, задыхается в этой стальной клетке.

– Я делаю, что могу. Это все не так просто… Похоже было, что забрало заклинило основательно. Матье вспотел от усилий. Видя это, престарелый Пьер вынул свой нож и осторожно вставил его в шарнир. Затем нажал на ручку ножа, шарнир поддался, и забрало открылось.

– Принеси факел, – приказала Катрин.

Но как только мерцающий свет факела упал на лицо рыцаря, Катрин с пронзительным криком отпрянула, уронив свою шкатулку с мазями.

– Что с тобой? удивленно спросил Матье. Катрин метнула на своего дядюшку отчаянный взгляд.

Охватившее ее чувство было настолько сильным, что она почти лишилась дара речи.

– Да! Нет!.. Я не знаю!

– Ты что, спятила? Что за таинственность? Ты бы лучше помогла мне снять этот шлем, чем падать в обморок. Этот человек истекает кровью…

– Я не могу… не сейчас! Пьер, помоги дяде! Старый слуга, переведя тревожный взгляд с девушки на раненого, поспешил на помощь. Катрин села рядом, стиснув дрожащие руки. С широко раскрытыми глазами она следила, как Пьер с ее дядей пытаются снять шлем с рыцаря, лицо которого так точно повторяло черты Мишеля де Монсальви.

Закутавшись в плащ, уже изрядно промокший под дождем, вся дрожа, девушка видела сквозь пелену лет картины прошлого. Те давние события, которые тогда, в Париже, чуть не привели ее к гибели, встали перед ней с ужасающей ясностью. Мишель, отбивающийся от мясников в роскошных покоях Гиэньского дворца; Мишель со связанными за спиной руками, гордо спускающийся по своей via dolor osa под градом оскорблений, среди воющей толпы; Мишель, лежащий в темном подвале и тихо рассказывающий о своих родных местах жадно слушающей его девочке… В одном месте рассказа он закрыл глаза, что-то припоминая, и лицо рыцаря в черном шлеме разительно напомнило ей лицо Мишеля, каким оно было в тот момент… Изо всех сил Катрин отгоняла прочь жуткие видения, нахлынувшие на нее, особенно воспоминания о прекрасном лице Мишеля, разбитом, распухшем, выпачканном кровью и пылью. Сходство с рыцарем было необычайным. Девушка наклонилась, чтобы лучше рассмотреть его и убедиться, не сон ли это. Нет, лицо было таким же бледным, бесстрастным, с потемневшими веками, обрамленными густой бахромой ресниц и плотно прикрытыми глазами. Тонкая струйка крови стекала по лбу и щеке рыцаря, доходя до угла плотно сжатых губ. Время от времени по его лицу пробегала судорога от боли.

– Мишель, – выговорила Катрин против своей воли. – Это ведь не. ты, это не можешь быть ты?

Это был не он. Но сходство было настолько разительным, что она не могла в это поверить до тех пор, пока Матье с Пьером не сняли наконец шлем. Вместо золотых кудрей, которые Катрин помнила так ясно, обнажившиеся волосы были черны как ночь, густы, прямы и нечесаны. Это все расставило по местам, хотя цвет волос ни в коей мере не уменьшал сходства. Но это лицо казалось еще более красивым, чем лицо Мишеля. И более жестким.

– Мы не можем оставить его здесь. Мы насквозь промокли, а с молодой госпожой, судя по всему, тоже не все в порядке, – сказал Пьер, заметивший, как стучит зубами Катрин, сама, по – видимому, не обращавшая на это внимания. – Вчетвером мы сможем донести его до гостиницы.

– Он слишком тяжел во всех этих доспехах, – сказал Матье.

Они быстро сняли доспехи. Затем молодого рыцаря завернули в плащи и, соорудив из шестов и веревки нечто вроде носилок, уложили на них. Катрин, несколько оправившись от полученного шока, смогла остановить кровь, струившуюся из раны на голове, и наложила на нее повязку, закрепив ее шарфом.

За все это время раненый ни разу не открыл глаз, хотя стонал, когда они снимали с него доспехи и перекладывали на импровизированные носилки.

– У него, должно быть, сломана нога, – сказал Пьер, ощупывая распухшую конечность своими ловкими морщинистыми пальцами.

Когда они снова двинулись в путь, Катрин отказалась сесть на мула и пошла рядом с носилками. Одна рука рыцаря лежала у него на груди, поверх всех покровов. Эта рука притягивала Катрин как магнит, и ока недолго боролась с искушением взять эту руку. Она была холодной и влажной, и капли крови все еще выступали из глубоких порезов. Катрин осторожно вытерла ее платком. Меж мягких ладоней большая мужская рука скоро потеплела.

Пни торопились пройти последнюю часть пути, но ночь была темной, как смоль, и к тому времени, как передними вспыхнул свет фонаря, висевшего над дверью гостиницы «Карл Великий», маленький отряд вымок до нитки.

Часом позже они удобно разместились. Раненого рыцаря уложили на большую постель, занавешенную красной саржей. Гостиница, стоящая на перекрестке важнейших дорог, была, к счастью, одной из лучших в округе.

Появление раненого рыцаря вызвало в гостинице замешательство, так как едва ли в ней можно было отыскать для него место. Караван купцов, направлявшийся в Брюгге, занял почти все комнаты. В конце концов, однако, комнату рыцарю нашли. Для Катрин приготовили постель в маленькой комнате по соседству. Матье на этот раз пришлось удовлетвориться конюшней и спать на соломе вместе со слугами.

– Не в первый раз и не в последний, – сказал он философски. Его больше заботило состояние человека, найденного ими на обочине. Тот был все еще без сознания. Рана у него на голове, нанесенная, без сомнения, тем же оружием, которое смяло шлем, все еще кровоточила.

Их вторжение в гостиницу «Карл Великий» не прошло незамеченным со стороны путешественников, восседавших за трапезой вокруг стола в главной комнате. В результате, не успели Катрин и Матье устроиться, как к ним явился совершенно удивительный посетитель. И в Брюгге, и в других ярмарочных городах суконщику часто случалось встречать мусульман, так что его трудно было удивить тюрбаном. И все же человек, появившийся в дверях комнаты, где лежал раненый рыцарь, оказался необычным во всех отношениях.

Он был худым и гибким и таким маленьким, что казалось, будто его лицо расположено где – то на полпути между высоченным и объемистым красным тюрбаном и ногами, обутыми в красные туфли и красивые синие чулки. Широкий, пышный халат из дамаста цвета индиго, доходил ему до колен. Он был подпоясан широким кушаком из гонкого полотна, обернутым вокруг талии, в складках которого виднелась богато украшенная резьбой рукоятка кинжала. Но этот наряд, каким бы поразительным он ни был, не мог сравниться с впечатлением от самого человека. Худое моложавое лицо украшала не вяжущаяся с его обликом длинная белая борода, над которой выдавался маленький точеный нос. Он сделал несколько шагов вперед и низко поклонился купцу и его племяннице, держа тонкие руки скрещенными на груди.

– Да хранит вас Аллах! – произнес он на хорошем, но слегка шепелявом французском. – Мне стало известно, что с вами есть раненый, и вот я перед вами! Меня зовут Абу-аль-Хайр, я родом из Кордовы и являюсь самым лучшим врачом во всем исламском мире.

Слово «врач» удержало взрыв необузданного смеха, уже готовый сорваться с уст Катрин. Безмерное достоинство, с которым держал себя маленький человек в тюрбане, не отличавшийся, по-видимому, чрезмерной скромностью, заключало в себе что-то неотразимо комическое, в чем он, очевидно, не отдавал себе отчета.