Любовь в мире мертвых
Шрифт:
Диксон наваливается сильнее, ловит ее руки и сжимает оба запястья, зафиксировав над головой.
Женщина продолжает извиваться, пытаясь ударить его лбом в переносицу.
— Да, блядь, Доун, уймись уже! — не выдерживает он, для усиления своих слов дополнительно зафиксировав ее голову другой рукой и встряхнув за перехваченные запястья.
Она замирает. Упирается неверяще в него яркими змеиными глазами, и Диксон, помимо воли, опять погружается в них, словно в мороке.
Вот ведьма блядская! Все такая же тварь ядовитая! Голову дурманит на раз!
— Диксон? — голос
— Не узнала, что ли, меня, сучка? — хрипит он, отметив, что она не сопротивляется больше, затихла, разглядывая его, как ему кажется, радостно.
Хотя с ней расслабляться точно не стоит. Вот уж кто с удовольствием подкинет гадость, так вот эта змеюка.
— Диксон, ты что здесь делаешь? — она облизывает пересохшие за время бега губы, намертво приковывая к ним внимание Дерила.
— Какая, нахер, разница тебе? Сама-то как здесь? Далековато от Грейди, — Диксон отвечает, не отводя взгляда от дьявольски манящего рта, совершенно некстати вспоминая, сколько раз он видел эти губы во сне.
Некстати, бля, совсем некстати чувствуя оживление в штанах от нереально приятного, правильного ощущения ее хрупкого тела под собой.
— Грейди больше нет, — выдыхает она, и отводит, наконец-то, взгляд.
Доун шевелится тихонько, дергает руками, до сих пор плотно перехваченными лапищей Дерила.
— Отпусти, Диксон.
— А надо? — он непроизвольно и внушительно двигает бедрами, Доун резко выдыхает, неверяще глядя на него, еще раз дергается всем телом, а потом опять затихает, понимая, что провоцирует его только своими попытками вырваться.
Все-таки она не дура и никогда ею не была.
Диксон, сам не особо понимая, чего добивается, все же отпускать ее не спешит. Не хочется, и все.
Слишком часто снилась она ему.
Непозволительно много, для такой сучки, вспоминалась, чтоб вот так вот взять и отпустить.
— Как там Бетти? — она решает пойти с козырей, поняв уже направление его мыслей, и, судя по всему, не особо его одобряя.
Но и шансы свои убраться отсюда целой и невредимой тоже просчитывая.
— Не твоя печаль, блядь. — Не понимает, сучка, что только злит его, только распаляет его еще больше.
— Диксон, — она пытается говорить спокойно, смотреть прямо, опять гипнотизируя своими глазищами, — отпусти, мне тяжело, дышать трудно.
— Да? А раньше тебе это не мешало как-то, — он не шевелится даже, только плотнее наваливается, — нравилось даже.
— Это было давно, — она тоже дышит тяжело, опять, словно после бега. Отводит глаза, щеки краснеют непроизвольно.
Диксон жадно наблюдает за ее лицом, понимая, что она тоже вспоминает.
И что до сих пор на него реагирует.
Как тогда.
Когда набросилась на него в госпитале.
Когда к кровати приковала.
Сучка.
Наручниками, блядь.
В голове знакомо мутнеет от злобы. И от прилива крови к члену.
Диксон хочет отвести взгляд, отпустить все-таки, хватит уже играть с ней, а то неизвестно во что выльется.
И тут голову посещает далеко
не самая светлая мысль, но в тот момент она ему кажется очень удачной.За каким хером он должен сдерживаться? Она-то не сдерживалась тогда.
Вот пусть ответочку получит. Тем более, что она явно не будет против. До сих пор ведется на него, он же не дурак, все видит.
К тому же до боли хочется, просто хочется опять попробовать ее на вкус. Сравнить, правильно ли он запомнил? Те ли будут ощущения?
Диксон ловит опять глубокий, змеиный, завораживающий взгляд, и, не раздумывая больше, накрывает ее губы жадным грубым поцелуем.
Доун, пару раз еще дернув сцепленными над головой руками, выгибается под ним совершенно по-змеиному, стонет, извиваясь всем телом.
И отвечет на поцелуй. С такой жадностью, с таким голодом, что Диксон даже охреневает слегка.
Он отрывается от ее губ, оглядывает тяжело дышащую раскрасневшуюся женщину, отпускает ее руки.
Она немедленно вцепляется в него, тянет куртку с плеч, но Диксон самоуправства не позволяет.
Нехер, зачем куртку снимать!
Скидывает ее пальцы, дергает ремень штанов одной рукой, другой раздирая на на ее груди военную спецовку вместе с рубашкой на кнопках.
Отодвигается, с удовлетворением разглядывая красивую полную грудь, которая, кажется, стала еще больше, или он так запомнил?
Доун трясущимися руками расстегивает молнию на карго, Диксон, не желая ждать, помогает даме, просто сдернув брюки вниз, вместе с бельем.
Опять на секунду подвисает, ослепленный белизной и гладкостью кожи.
Охренительно. Просто охренительно.
Эта сучка выглядит сейчас лучше, чем в его блядских снах. Развратнее. Сочнее.
И он не он будет, если не вытрахает из нее сегодня всю душу.
Он наваливается на резко выдохнувшую женщину, закидывает тонкие ноги на бедра, залезает грубыми пальцами ей между ног. Усмехается, оценив уровень готовности.
Течет, тварь, еще как течет. Не ошибся он насчет нее.
— Ну че, сучка, вспоминала меня? — хрипит он, еле сдерживаясь, поднося пальцы в терпко пахнущей смазке к лицу, дрожа ноздрями, дурея еще больше от запаха ее желания.
— Да, — сладко выдыхает она, нетерпеливо шевельнув бедрами.
Он больше не ждет. Толкается в нее, сразу глубоко, так, что даже дыхание перехватывает, обнимает прильнувшую к нему женщину, и двигается, сильно и неторопливо, постепенно наращивая темп, испытывая дикий, ни с чем не сравнимый кайф от того, что он все правильно помнит!
И что то, что происходит сейчас, куда круче!
В миллион раз круче!
Доун жаркая, податливая и обволакивающая. Сжимает его сильными бедрами, призывая двигаться грубее и быстрее, жестче.
Помнит его грубость, тварь! И кайфует от этого!
Видно никто ее после него не драл с такой яростью.
Дискон мрачно и довольно разглядывает запрокинутое в порыве страсти, нереально красивое лицо, тянется к манящим губам.
Пусть тварь, пусть ядовитая, но, бля, как хорошо-то! И не хочется прекращать, не хочется заканчивать это все! Как наркоману, хочется все больше и больше!