Любовь в мире мертвых

Дерил сжимает ее сильнее, сознательно оставляя следы на тонкой белой коже, вбивается уже совсем бешено, не контролируя себя больше, впивается в сладкие ядовитые губы жадным поцелуем и кончает, на секунду позже Доун, успев оценить, насколько круто она в оргазме сжала его внутри себя.

Какое-то время они лежат, не в силах двинуться, разорвать объятия.

Затем Диксон выдыхает.

Мягко, с несвойственной для него нежностью скользит губами по мокрой от пота шее Доун, вдыхая ее запах и шумно дыша.

— Слышь, — через десять минут, перекурив и отдышавшись, спрашивает он, — так че ты здесь забыла?

— Я тут живу, не очень далеко, — осторожно говорит она, поправляя одежду и пытаясь застегнуть вырванные с мясом пуговицы.

— С кем?

— Это неважно.

То, как она прячет глаза, как уходит от ответа, как осторожничает, указывает на наличие мужика в ее жизни.

Диксон почему-то дико бесится, хотя ему должно быть без разницы, наплевать, кого эта змея травит еще своим ядом. Обвивает своим телом. Облизывает своим розовым язычком.

Дерил старается гасить в себе злобу, но получается плохо.

— Я пойду? — она смотрит вопросительно, словно ждет, что остановит.

То, что не зовет с собой, как когда-то, тоже указывает на то, что ей теперь есть на кого переложить грязную работу.

— Иди, — он не шевелится, поглядывая на нее прищуренными от злости глазами.

Она разворачивается и идет. Не оглядываясь даже. Тварь.

Диксон подрывается, одним прыжком перекрывает расстояние между ними, разворачивает невольно вскрикнувшую женщину к себе, и впивается зло в шею, оставляя болезненный кровоподтек.

— Привет передавай своему ебарю от меня, — хрипит он, отталкивая ее, и уходя прочь, первым, не оглядывась.

И не видя, как Доун стоит, держась за место засоса, и провожая его удаляющуюуся фигуру внезапно блестящими глазами.

2.

Он ничуть не изменился. Совершенно.

Волосы только отросли, и борода появилась, неопрятная, колючая, с поблескивающей в ней сединой.

И морщин возле глаз добавилось.

И тяжелее стал, значительно тяжелее, массивнее. Доун это всеми косточками сегодня прочувствовала.

А так все тот же.

Грубый, жестокий, прямолинейный. Неразговорчивый.

Жадный.

Доун идет к дому, по привычке страхуясь от преследования. Хотя, скорее всего, реши Диксон ее выследить, она этому не сможет препятствовать.

Доун на всякий случай петляет, долго сидит в кустах, напряженно всматриваясь в лес, из которого вышла.

Но, кроме парочки совершенно уже неходячих ходячих, никого не видит.

Все, дольше ждать нельзя, ей надо идти.

Доун идет домой, непроизвольно ускоряясь.

Периодически она дотрагивается до огромного, уже вспухшего засоса, что оставил ей этот невозможный грубиян, и улыбается.

Она скучала по нему, оказывается.

Мария видит ее издалека, подает сигнал открыть ворота.

Доун заходит, отдает собранные травы и нескольких пойманных в силки кроликов подошедшей Сэми, и быстро идет в свою комнату.

Помыться она успеет.

Потом.

Вечером, уже лежа в постели, Доун опять трогает засос, вспоминает Дерила, его ярость, бешеный напор, злой, голодный взгляд.

Он по-прежнему нереально хорош.

Даже лучше, чем в ее воспоминаниях.

На следующий день Доун, отдав последние распоряжения Сэми, выходит за ворота. Хотя и не собиралась, собственно.

Никуда не собиралась.

Но идет.

Ноги сами несут на ту полянку, где она встретила Диксона.

Доун далека от мысли, что он снова там будет.

С чего бы вдруг?

Его реакция на ее вопрос о Бет однозначна. Девчонка все еще дорога ему. Может быть, они даже вместе.

Диксон не выглядит отшельником, на нем довольно чистая одежда, все пуговицы на месте. Во всей его внешности угадывается женское присутствие, забота.

Поэтому Доун не строит иллюзий.

Просто хочет посмотреть еще раз на это место, чтоб поверить, что ей ничего не приснилось. Как будто огромного засоса на шее и синяков от грубых пальцев по всему телу мало!

Доун садится на краю полянки, приваливается к дереву, задумчиво оглядывается.

Сейчас она посидит и пойдет. Просто надо отпустить все, наконец.

Раз забыть у нее не получится.

Массивная темная фигура появляется в дневном мареве, словно привидение.

Доун, несмотря на то, что не ждала, все же не удивляется.

Просто спокойно смотрит, как Диксон приближается.

Походит к ней, смотрит какое-то время, затем садится рядом.

От него пахнет полуденным солнцем, лесом и костром.

— И чего ты здесь забыла? — через какое-то время спрашивает он, не глядя на нее.

— А ты? — Доун покусывает травинку, поглядывает искоса на его четкий профиль, на смешную и глупую бородку.

— Сама знаешь, — Диксон поворачивается к ней, и глядит, наконец, прямо и до того испытующе, что Доун не выдерживает, отводит взгляд.

Дерил твердо берет ее за подбородок, поднимает, не дает опять спрятать глаза.

— Знаешь ведь?

И Доун смотрит.

Смотрит в его серые глаза, и понимает, что он гораздо проницательнее, чем кажется на первый взгляд.

— Знаю.

Она и в самом деле знает. Она тоже здесь за этим.

Вот только что со всем этим делать, она не знает. Совсем не знает.

Зато у Диксона, похоже, сомнений нет. Как всегда.

Он легко и как-то даже ласково проводит шершавыми пальцами по ее скуле, спускается по шее к груди, мнет ее, мягко и обстоятельно, притягивает Доун к себе за талию.

Взгляд медленно скользит по ее лицу, затем Диксон тихо и обреченно выдыхает ей прямо в губы:

— Сучка ядовитая…

И это звучит так нежно и трогательно, что у Доун просто перехватывает дыхание.

Она тянется сама, аккуратно касается его сухих губ, все еще опасаясь, вдруг оттолкнет.

Это же Диксон.

Предсказуемость не про него.

Но сомнения ее напрасны, Дерил обхватывает сильнее, опять причиняя боль, сопя, опрокидывает на траву, целуя беззащитно откинутую шею, плечо в расстегнутом вороте рубашки, продвигаясь вниз, мучительно медленно и тягуче.