Любовь в ритме танго
Шрифт:
— Очень жаль, Малена, — пробормотал он.
Я проверила контрольные, вымыла вазу и почистила пепельницу, стараясь успокоиться от преподнесенного сюрприза. Я не знала, как мне следует себя вести, а потому решила просто жить. Я снова села за стол, взяла сигарету, у меня было желание расхохотаться, вспоминая горькие упреки, которые я обращала к себе самой несколько лет назад, когда даже не осмеливалась тихо признаться себе, что предпочла бы мучения от мужа, похожего на моего дедушку Педро. Я оживила тот постыдный страх и очень хотела смеяться, но не смогла, потому что не я отказалась от этого мужчины первой, а этот лицемер решил бросить меня. Тут я смутилась и расплакалась.
С большой проезжей дороги едва виднелось белое пятно между эвкалиптами, словно брешь в городской
Я обернулась назад на простенькие здания с низкими крышами, похожие на заброшенные склады или свиные хлева, перешагнула воображаемую линию между тропой и полем, заросшим американскими агавами и кактусами, которое тем не менее казалось настоящим садом. Не было ни забора, ни ограды, никакого подобия изгороди. Тропинка вела к круглой площадке, на которой стояли большие глиняные кувшины с побеленными стенками, увитые длинными стеблями гераней. В центре площадки стоял мужчина, на вид ему было около пятидесяти лет, он сидел на сломанной деревянной табуретке и смотрел на белый холст, который держал левой рукой на коленях. Между неподвижными пальцами его правой руки был зажат уголь для рисования. Я внимательно посмотрела на мужчину, спрашивая себя, кем бы он мог быть и что он здесь делает. Этот человек был похож на престарелого артиста, представителя богемы, мне он показался похожим на старого хиппи, из тех, что носят кожаные браслеты и живут в деревнях на побережье. У него были длинные растрепанные волосы с проседью, тусклые и грязные, короткая борода такого же цвета, как и волосы, коричневая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Может быть, он был настоящим художником, а может, прилагал все силы, чтобы таковым казаться.
Почти десять минут прошли в молчании, пока я рассматривала этого человека, но вот он медленно повернул ко мне голову, сделал неопределенный жест, и мне показалось, что я ему не нравлюсь. Он смотрел на меня, в его глазах было странное выражение, среднее между страхом и удивлением, похоже, он принял меня за кого-то другого. Тут незнакомец поднялся и сделал жест рукой, протягивая мне раскрытую ладонь.
— Подождите здесь секунду, пожалуйста.
Меня не удивило, что он был иностранцем, скорее всего, немцем, судя по особенной манере произносить букву «р» и закрытое «уэ», этот акцент я очень хорошо знала. Он сделал пару шагов по направлению к двери, прежде чем остановиться, потому что там была она… Это была я сама, через двадцать лет. Пока я смотрела на нее, я почувствовала, что мое сердце забилось быстрее, а глаза обожгло. Она не очень изменилась: волосы все еще были черными, а тело сохранило приблизительно прежние объемы, точнее, представляло собой нечто среднее между стройностью и пышностью, представляя лучший признак ее возраста. На ней была белая рубашка с короткими рукавами, очень легкие брюки того же цвета с резинкой на поясе, руки в карманах, лоб украшала диадема. Она была очень загорелой, кожа вокруг глаз и губ лучилась множеством морщинок, они были похожи на тонкие, плохо залеченные шрамы, но, несмотря на это, и в пятьдесят пять лет она оставалась очень красивой женщиной. Она распахнула объятия и медленно пошла ко мне, улыбаясь. Я бросилась к ней с закрытыми глазами, а она приняла меня с открытыми глазами.
— Ты очень сильно запоздала с этим визитом, Малена…
Я не знаю, сколько времени мы простояли так, на одном месте, но когда оторвались друг от друга, художника там уже не было. Магда взяла меня под руку, и мы пошли
по дороге, которой я раньше не заметила. Мы поднимались по тропинке, окаймлявшей гору, и оказались на своего рода естественной платформе, где стояли деревянные скамьи и столик. Отсюда было видно море, безразмерное пятно зеленой воды или, возможно, голубой, потому что я, которая всегда жила так далеко от него, никогда не могла точно определить его истинный цвет.— Здесь великолепно, Магда, — сказала я с жаром. — Знаешь, я пыталась представить себе это много раз, но никогда не думала, что здесь так красиво.
— Да, конечно, красиво, — согласилась она, опускаясь на скамейку. — Как открытка, правда? Или те дешевые виды моря, которые люди вешают прямо над кроватью, чтобы повернуться к ним спиной и уткнуться в телевизор… — она посмотрела на меня, отвечая открытой улыбкой на мое удивление. — Я не знаю, вначале мне это очень нравилось, но потом я стала скучать по простой земле, как поле в Альмансилье, где вишни, дубы, даже снег зимой, и Мадриду, хотя там я бывала всего несколько раз, когда мне надоедало море.
— Ты возвращалась в Мадрид?
Магда кивнула, очень спокойно, а я на мгновение замолчала, переживая то, о чем она так легко сказала.
— Но ты никогда не звонила…
— Нет, я никому не сообщала, даже Томасу, который всегда знал, где я живу. Я останавливалась в отеле на Гран Виа, рядом с Ла Ред де Сан Луис, часто ходила по этой улице. Мне необходимо было погулять по городу и подышать выхлопами, послушать разговоры людей, потому что меня очень злило, что я вас не понимаю, людей твоего возраста, я хочу сказать.
Когда я была молода, я тоже говорила на современном жаргоне, мне это очень нравилось, хотя я выводила маму из себя, но язык этот очень быстро меняется… И не только это. Дело еще и в том, что тогда я порвала с Висенте, моим давнишним другом, очень плохим, но грациозным танцовщиком фламенко, который постоянно был сексуально озабочен и критиковал всех моих ухажеров. Он говорил мне: «Послушай, Магдалена, дочка, это негодные, засохшие женихи, понимаешь? Уэска, Хаэн, Леон, Паленсия, Альбасете, Бадахос, хуже всего тот, из Оренсе, серьезно. Обрати внимание на меня».
— А он говорил это, наверное, потому что сам был из приморского городка.
— Да ты что! — она рассмеялась. — Он был из Леганеса, хотя все говорили ему, что он родился в Чинионе, в этом я уверена. Ты же знаешь меня, я точно определила, откуда он, но не потому, что выходцы из этого города чаще всего оказываются гомосексуалистами, а только потому, что они имеют манеру садиться иначе, по-другому — более изящно, более осторожно. Я начала тосковать, мне было так тяжело, как никогда раньше, я должна признать, что жить здесь мне гораздо тяжелее, чем в Мадриде. В большом городе мне легче, а здесь очень скучно, в большом городе у меня все сложилось бы иначе. Прошло двадцать лет, как я живу здесь. Очень долго, и, несмотря на это, я никак не могу ко всему этому привыкнуть.
Я внимательно смотрела на Магду. Удивительно, но я не замечала, что она постарела, вероятно, потому, что мне было трудно поверить, что она, так же как и я, может меняться.
— Я очень соскучилась по тебе, — прошептала я.
Она не ответила ничего, да это было и не нужно. Двадцать лет спустя говорить с ней было так же легко, как прежде, когда я была единственным человеком, которому она отважилась довериться.
— Но ты должна была позвонить мне, Магда, — вставила я, — я умею хранить секреты, ты об этом знаешь, мы могли бы поговорить, я бы тебе рассказала о многом. Я теперь замужем, ты знаешь? Хорошо, нет, это долго объяснять, у меня есть сын, я…
Я оборвала поток слов, потому что Магда медленно покачала головой, давая понять, что не было ничего, о чем бы она ни знала.
— Я это знаю, — произнесла она, — Хайме. Он приехал с тобой?
— Да, он остался в отеле, спит во время сиесты с двумя Рейнами.
— Ты приехала с сестрой? — спросила Магда.
Казалось, она удивлена. Я кивнула.
— Да. По правде говоря, я собиралась поехать одна, но сестра вызвалась сопровождать меня, потому что неделю назад муж меня бросил, а она уверена, что я наделаю глупостей, и, в конце концов, все как всегда, ты же знаешь. Она чувствует себя обязанной составить мне компанию, подставить плечо, дать мне возможность поплакать ей в жилетку и так далее.