Любовь языком иносказаний

Когда же наступает сезон отпусков, разлука с Наилем становится во много раз больше, чем за выходные, и традиционной уборкой настроение уже не поднять, я куда-нибудь уезжаю. Иногда в какой-нибудь дешевый дом отдыха, и тогда Скарлетт приходится отдавать на время Римме, но чаще всего еду летом к родителям в деревню. Тогда уже Скарлетт я беру с собой, даже несмотря на то, что приходится ехать на поезде. У родителей я отдыхаю душой, как-то забываю обо всем, живу словно в другом мире. Когда, приехав, сквозь стекло останавливающегося вагона вижу на перроне Валю с Дашей, не выдерживаю и начинаю плакать, а когда мы вместе уже сходим с автобуса и я оказываюсь рядом с родительским домом, моей цитаделью, в душе просто все переворачивается. Родители у меня уже старенькие, больные, только по дому ходят и по огороду, но энергии у них молодым занимать. Вале уже сорок восемь лет, а мама все пытается за нее всю работу переделать, она для нее до сих пор ребенок, а я так уж и подавно. Отец тоже уже слабенький, но все норовит что-нибудь сделать тайком от нас, вплоть до того, что в баню однажды стал воду таскать. Я ему кричу: «Пап, ты что, с ума сошел?!», а он мне: «Да я по полведерка, доченька, по полведерка». Все хозяйство на себе держит Валя, дочь одна, без мужа воспитала. А Даша, какая девчонка! Добрая, целеустремленная, талантливая! Мечта любой матери, я и сама-то ее люблю как родную дочь. Этим летом, закончив школу, собирается в Москву ехать, поступать в какой-нибудь из театральных ВУЗов. Все ее отговаривают, но она непреклонна. «В тебя, Нельк, пошла!» — отмахивается мама. Семья моя любимая…

Когда отпуск подходит к концу, начинаю думать об отъезде, возникает ностальгия по своей квартирке, укореняется тоска по Наилю… Вскоре опять дорожные сумки и пакеты, беснующаяся на поводке от волнения Скарлетт, слезы на глазах, когда обнимаюсь у калитки с моими старичками, щемящее сердце, когда уже на вокзале трогается мой вагон, а Валя с Дашей идут по перрону за моим окошком насколько это возможно, и мы машем руками, пока не исчезаем из вида друг друга.

Затем снова моя квартира. Чистая, но запылившаяся за время моего отсутствия, с остановившимися часами. Наступает мой прежний мир, и вот я уже бегу на работу, чтобы увидеть там после разлуки Наиля. Так проходит моя жизнь.

Проходит незаметно, как бы без изменений, порой мне даже кажется, что я живу в каком-то вакууме, где даже не существует времени. Но время существует, оно не остановилось, оно продолжает выкидывать переработанное настоящее в прошлое, принимаясь за новое сырье в виде будущего. Особенно остро я это чувствую, когда встречаюсь с людьми, которые долгое время занимали определенное место в моей жизни, но сейчас куда-то отнесены течением судьбы, и, увидев их, я понимаю, как много времени уже прошло.

Подобная встреча произошла у меня совсем недавно. Возвращаясь с работы, я пошла дорогой, которую с двух сторон оккупировали разборные палатки «челноков» (еще одно незаметно появившееся истечение нашего времени). Быстро шагая, я незаинтересованно скользила взглядом по лоткам, пестрящим яркими, дешевыми и повторяющимися товарами, как вдруг услышала женский голос, громко и задиристо кричащий матом. Мало того, что нетрадиционная лексика была на редкость в оригинальных склонениях, так особую перчинку еще задавало плохо выговариваемое «р» кричащей. Оживившаяся, я посмотрела на ругающуюся женщину — маленькая, в красной куртке и в меховой завязывающейся шапке, она обзывала торговку из противоположного ряда, при этом то и дело отворачивалась от нее, словно выражая этим презрение к сопернице, но услышав ее ответ, не выдерживала и с азартом поворачивалась снова. Мелкое лицо кричавшей вдруг показалось мне знакомым, я пригляделась, эта женщина тоже ответила мне взглядом… Боже мой, так это Ларочка! Бывшая секретарша проектного отдела несколько лет назад сама бросила работу в Институте ради того, чтобы торговать на рынке, но после этого я ее до сих пор ни разу не встречала.

— Миллион лет! Миллион лет не виделись! — закричала мне Ларочка. — Привет!

— Привет! — засмеявшись, подошла я к ней.

Нас объединяли любимые 80-е, глядя друг на друга, мы вспоминали эти времена и потому искренне обрадовались встрече.

— Ну, как ты? Как дела? — продолжая улыбаться, первой спросила я.

— Да нормально, — традиционно ответила Ларочка и специально громко добавила важную подробность своей жизни: — Кругом одни придурки!

— Это ты кого имеешь в виду, а?! — в надежде на продолжение ссоры визгливо сбрехнула противница Ларочки, но та уже не обращала на нее внимания.

— Вот стою здесь каждый день, мерзну! — почему-то жизнерадостным тоном произнесла она. — Тяжело, конечно, но как-то зарабатывать на жизнь надо!

Раньше Ларочка была первой красавицей в Институте, а сейчас она очень похудела и подурнела, теперь у нее была неухоженная сухая кожа и помельчавшие, заострившиеся черты лица. Ларочка, видимо, сама отлично понимала, как изменилась, и потому поспешила реабилитироваться:

— Нель, ты на меня щас не обращай внимания, я ведь тут черти как стою, а вообще-то я очень хорошо выгляжу, у меня знаешь сколько тряпок? У, вообще! И все из Америки! И деньги я здесь имею хорошие, в шоп-туры езжу регулярно. Вот недавно из Турции вернулась. Ты хотя бы раз была там?

— Не-а.

— А в ОАЭ?

— Что?

— В Объединенных Арабских Эмиратах, говорю, была?

— Тоже нет.

— А я везде была, — довольно самоутвердилась Ларочка.

— Мужа выгнала к едрене-фене, — продолжала она докладывать мне свою жизнь. — За фигом он мне сдался, козел! Ты помнишь что ли его? Приходил-то все ко мне урод такой. А сына матери отдала, знаешь какой мальчишка умный, вообще! Нель, ты сама-то замужем?

— Да нет еще.

Ларочка прыснула от смеха.

— Ты что, правда? — не поверила она.

— А чего, — попыталась защитить себя я. — Мне одна приятельница, которая в Германию недавно ездила, говорила, что там женщины сейчас вообще замуж не выходят и живут себе как хозяйки, а мужчины к ним только по ночам приходят и все, — с невозмутимой уверенностью выдала я.

— Правда?

— Конечно.

В этот момент к Ларочке обратилась заинтересовавшаяся в товаре женщина и она, мгновенно забыв про меня, стала с подкупающей свойской искренностью доказывать той долговечность одноразовых колготок.

— Ну как там наши? — наконец вернувшись ко мне, спросила она.

— Да как, скрипим потихоньку. Большинство посокращали, я уже их и сама не вижу.

— А я эту встретила, как ее, Зину, Зину Бакрышеву, все с Верой Сергеевной-то они дружили, помнишь?

— Вера Сергеевна уж умерла!

— Да ты что?

— Да вот как года три, наверно.

— Ба, а от чего?

— Сердце.

Мы постояли еще минут десять. Похихикали. «А помнишь? А помнишь? — Да как забыть!» Когда воспоминания стали заканчиваться, мне вдруг стало неуютно, потому что я поняла, что больше мне говорить с Ларочкой не о чем. Возникла предательская пауза, мы поспешно уничтожили ее, по второму кругу заговорив о Ларочкиных шоп-турах, после чего я постаралась как можно более органично и непосредственно закончить затухающий разговор, и мы с вновь появившимися искренними улыбками попрощались.

В другой раз я встретила Ульяну.

Я покупала в музыкальном киоске «Коллекцию» Пугачевой, как вдруг кто-то дотронулся до моего плеча, это была Ульяна.

— Жируешь? — вместо приветствия спросила она, посмотрев на взятую мной коробку с кассетами за сто десять тысяч.

— Привет, — я пропустила высказывание Ульяны мимо ушей.

У меня не было ни малейшего желания с ней разговаривать, но я с любопытством оглядела ее. Она по-прежнему была высокая и крупная, но при этом еще как следует поправилась. Тело обтягивало старомодное и короткое серое пальто явно меньшего размера, чем требовалось, на ногах были простые черные сапоги, на голове — круглая норковая шапка. На бледном и обрюзгшем лице Ульяны, кроме помады на губах и туши на ресницах, больше не было совершенно никакой косметики.

— А я вот вышла хлеба купить и молока, на большее денег не хватает, — сказала она.

— Что, так мало дают?

Ульяна хмыкнула.

— Мало-то ладно, лишь бы вовремя. Матери пенсию уже несколько месяцев задерживают и мне пособие тоже, а на что жить?

— Нам тоже зарплату задерживают, но я как-то занимаю…

— Да мне уж никто в долг и не дает, — оборвала меня Ульяна. — Нечего есть, понимаешь нечего! Вот у меня лежит двадцать тысяч в кошельке, нам с матерью нужно прожить на них неделю. Мы с ней уже эти деньги разделили — поскольку чего нужно купить, чтобы их хватило, но я уже не могу так жить, я устала!