Любовники. Плоть

– У нас нет особого выбора, – ответил Питер Стэгг. – Горючего почти не осталось.

Он с силой двинул кулаком по ладони:

– Ладно, мы сели, а дальше что? Я на всей Земле не заметил ни одного здания, что хоть немного было бы похоже на корпус реактора. И ничего похожего на знакомые нам машины. Где вся техника? Лошадиная тяга, вот и вся их техника – только лошадей у них как раз и нет. Лошади, видимо, вымерли, но они нашли замену. Что-то вроде безрогих оленей.

– Если быть точным, то у оленей не рога, а панты, – поправил его Калторп. – Я бы сказал, что современные американцы разводят оленей или лосей, или тех и других, не только вместо лошадей, но и в качестве крупного рогатого скота. Если вы заметили, то эти олени сильно различаются. Что покрупнее – тягловые, вьючные и мясные животные, а каких-то вывели явно вместо скаковых лошадей. Миллионы голов!

Он помедлил, потом продолжил:

– Вы знаете, я обеспокоен. Даже видимое отсутствие радиоактивного топлива не так меня тревожит, как…

– Как что?

– Как то, как нас там примут. Большая часть Земли стала бесплодной пустыней, и ее лицо изрезано эрозией – бритвой Господа Бога. Посмотрите на то место, где были добрые старые Соединенные Штаты Америки. На побережье Тихого океана – цепь вулканов, отрыгивающих огонь и пыль. Да и вообще все Тихоокеанское побережье – обе Америки, Азия, Австралия, острова – очаги вулканической деятельности. Выделяющаяся двуокись углерода и пыль радикально изменили земной климат. Тают шапки Арктики и Антарктики. Океан поднялся на шесть футов и продолжает подниматься дальше. В Пенсильвании растут пальмы. Когда-то окультуренные пустыни юго-запада Америки как будто солнцем сожжены. Средний Запад – пыльная котловина…

– Какое это имеет отношение к тому, как нас примут? – перебил Питер Стэгг.

– Самое прямое. Среднее Атлантическое побережье, кажется, на пути возрождения. И потому я рекомендовал бы приземлиться именно там. Однако технология и социальные институты, судя по всему, имеют все признаки сельскохозяйственного государства. Вы сами видели, как они там трудятся, подобно пчелам в улье. Сажают деревья, копают оросительные каналы, строят дамбы и дороги. Почти все работы, о смысле которых мы могли догадаться, направлены на рекультивацию почвы. А церемонии, которые мы отсюда видели, – несомненно, обряды плодородия. Отсутствие развитой техники может иметь двоякий смысл. Первый: вся известная нам наука забыта. Второй: есть предубеждение против науки и ее адептов – поскольку наука, справедливо или нет, обвиняется в холокосте, спалившем Землю.

– И что?

– Значит, эти люди могли забыть, что Земля посылала звездолет на исследование межзвездного пространства и поиск неосвоенных планет. Они могут принять нас за дьяволов или чудовищ – тем более что мы представляем науку, которую их, быть может, учили ненавидеть как эманацию зла. Как вы понимаете, я строю гипотезы не на чистом воображении. По изображениям и статуям на храмах и карнавальным маскам можно с уверенностью судить о ненависти к прошлому. Если мы к ним придем из прошлого, они могут нас отвергнуть. И притом… сурово!

Стэгг заходил взад и вперед по рубке:

– Прошло восемьсот лет, как оставили мы родную планету. А был ли в том смысл? Наше поколение, друзья и враги, жены и возлюбленные, дети, внуки и правнуки легли в землю и стали травой. А трава стала пылью. И пыль десяти миллиардов наших современников носит вокруг Земли ветер. И Бог один лишь знает, скольких еще миллиардов. У меня была девушка, с которой мы расстались, так и не вступив в брак, потому что я предпочел эту великую авантюру…

– Зато ты жив, – перебил Калторп. – И тебе восемьсот тридцать два года по земному счету.

– И всего тридцать два биологических года. Как объяснить этим простым людям, что мы спали, как замороженная рыба, пока корабль летел к звездам? Знают ли они хоть что-то об анабиозе? Вряд ли. Так как же им понять, что мы выходили из анабиоза только для исследования новых планет земного типа? Что мы их открыли десять – и одна вполне пригодна для колонизации?

– Пока ты тут разглагольствуешь, мы могли бы уже дважды облететь вокруг Земли, – сказал Калторп. – Вылез бы ты из своей мыльницы и посадил нас на Землю, и посмотрим, наконец, что нас там ждет. А ты, быть может, найдешь женщину, которая заменит тебе ту, давнюю любовь.

– Женщины! – возопил Стэгг, выходя из апатии.

– Что? – спросил Калторп, удивленный неожиданным напором в голосе капитана.

– Бабы! Мы восемь сотен лет не видели ни одной самой завалящей, захудалой и занюханной бабы! За это время я съел тысячу девяносто пять успокоительных пилюль – это призового быка может превратить в вола! Но их действие кончилось! И сколько бы пилюль я ни сожрал, подайте мне бабу! Я бы сейчас трахнул собственную слепую и беззубую прабабушку! Понимаю Уолта Уитмена, который хвастал, что, мол, извергает будущую республику. Да во мне сейчас десять республик!

– Рад видеть, что ты бросил лирически ностальгировать и стал самим собой, – заметил Калторп. – Но подожди рыть землю копытом. Тебе скоро придется иметь дело с целой толпой женщин. Как я понял из наблюдений, сейчас они на Земле главенствуют, а насколько я тебя знаю – с главенством женщины ты никогда не сможешь примириться.

Стэгг ударил себя кулаком в грудь, как горилла:

– Не завидую бабе, которая против меня попрет!

И тут же рассмеялся и сказал:

– Честно говоря, я слегка побаиваюсь. Я так давно не общался с женщинами, что мог и забыть, как с ними следует поступать.

– Ты просто помни, что женщины не меняются. Что в каменном веке, что в веке торжествующего атома – «знатная леди и Джуди О’Грэди во всем остальном равны».

Стэгг снова заржал и хлопнул Калторпа по тощей спине. Потом отдал приказ готовиться к посадке. Во время спуска он спросил:

– Так как ты думаешь, есть у нас шанс на достойный прием?

Калторп пожал плечами:

– Может быть, нас повесят. Может быть, сделают королями.

Через две недели после своего триумфального въезда в Вашингтон Стэгг был коронован.

II

– Питер, ты король с головы до пят, – сказал Калторп. – Да здравствует Его Величество Петр Шестой!

Несмотря на прозвучавшую в голосе иронию, он имел в виду именно то, что сказал.

Стэгг был здоровяк ростом в шесть футов шесть дюймов и вес имел двести тридцать пять фунтов, обхват груди сорок восемь дюймов, тридцать два дюйма в талии и тридцать шесть дюймов в бедрах. На голове длинные волнистые волосы золотистого цвета. Лицо его было красиво, как красива голова орла.

И сейчас он больше всего напоминал орла в клетке – ходил по комнате взад-вперед, сложив за спиной руки, как орел крылья, склонив набок голову и глядя сосредоточенным взглядом жестких голубых глаз. Время от времени он смотрел, прищурившись, на Калторпа.

Антрополог свернулся в большом кресле с золотыми накладками, прикладываясь время от времени к длинному разукрашенному камнями сигарному чубуку. Он, как и Стэгг, навеки лишился волос на лице. На следующий после приземления день их отвели в баню и сделали массаж. Слуги их побрили: просто наложили на лицо какой-то крем и потом стерли его полотенцем. Они оба решили, что этот способ бритья будет легок и приятен, но потом узнали, что навсегда лишились возможности отрастить бакенбарды, если бы им того захотелось.