Любовные секреты Дон Жуана

Странными были тогда эти отношения: «мальчик – девочка». Как будто ты сидишь с кем-то в комнате, болтаешь, стараясь делать вид, что ничего необычного не происходит, а на самом деле помимо вас в комнате присутствует нечто невидимое глазом, но громадное, вселяющее страх и трепет: вы слышите его дыхание, отслеживаете передвижения, постоянно чувствуете его присутствие. И эта призрачная, магическая сила – секс.

Нелегко вспомнить, как именно я влюбился в первый раз. События реальной жизни переплелись с впечатлениями извне, вскормленными питательной средой несчастной первой любви: фантазиями, фильмами, телепередачами. Со временем все труднее различить грань между собственно мною и миром внушенной электронной и прочей культуры. И вот уже моя память, как и я сам и мои воспоминания, утратила чистоту.

Если пытаться вычленить самое непосредственное и неподдельное впечатление, то я бы сказал: это было просто. Локаторы, которые вы тщательно настраиваете в среднем возрасте, пытаясь выявить зоны потенциальной опасности, пока еще девственны и бездейственны. Любовь кажется чем-то идеальным, без изнанки и прикрепленного сбоку ценника.

Любовь женщины представлялась мне обеспеченным правом, безусловно гарантированным удовольствием. Женщины при этом вызывали у меня страх, правда, по иной, чем сейчас, причине. Тогда это был страх перед магической силой, перед их чужеродностью, их способностью разбудить во мне самое ненавистное чувство – смущение.

Но одновременно я верил в такое мироустройство, при котором каждая девушка находит себе парня, считал, что это требование общественных традиций и что однажды меня тоже найдут. Молодые люди влюбляются друг в друга, это происходит,рано или поздно. Не то, что сейчас, тридцать лет спустя, когда тебя изгрызли боль и неудачи, когда ты покрылся морщинами и безмерно устал, когда трудно даже вообразить, что кто-то тебя полюбит.

Тогда все было просто: следовало подождать, и за тебя все сделает магическое заклинание всемогущего чародея. Ты будешь любим. Мужчины же и вовсе полагали, что они не просто будут любимы, а позволятсебя любить. Женщины пытались завязать с нами отношения. Мужчины добивались секса, стремясь при этом сохранить свободу. Такой обмен всегда требовал некоей жертвы от мужчины: постоянные отношения с женщиной ослабляли мужественность, равно как для женщины постоянные отношения с мужчиной усиливали женственность. Думаю, это пережиток прошлого, который сейчас почти исчез, хоть и не совсем. Было бы неплохо, если бы он исчез вовсе, потому что любое проявление неравенства в отношениях неизбежно приводит к дисфункции.

Но тогда, в середине 70-х, я – несмотря на свою девственность и застенчивость – был дерзким и уверенным в себе. Рано или поздно я полюблю. Рано или поздно мне будут поклоняться, меня, в мгновение ока, выдернут из рядов дебилов и причислят к сонму богов.

В колледже, где я тогда учился, у нас было два модных курса: социология и социальная психология. Хелен Палмер и я посещали курс социальной психологии.

Этот политехнический колледж на юге Англии ни в коей мере не относился к учебным заведениям вашей мечты. Студенты были довольно типичные для такого заведения, в основном обыватели, сильно политизированные, озабоченные главным образом хорошими отметками, позволявшими получить достойную работу, и выпивкой. Я никогда не любил студентов, даже когда сам учился, но были вещи, которые компенсировали пребывание в колледже, и прежде всего – Хелен Палмер.

Я не спал с кем попало, да и желающих особо не было. Уже в восемнадцать лет я осознал, что постоянная смена партнеров – неосуществимая мечта, а хороший секс – не настольный теннис, его нельзя низводить до воскресных приключений. Я знал: это нечто, от чего захватывает дух. В те годы книги, журналы, кино (невинные и смешные телесериалы) твердили, что секс – не более чем развлечение, забава.Это не звучало правдоподобно ни тогда, ни сейчас. По сути своей секс – невероятно серьезное предприятие. Нельзя недооценивать то, результаты чего могут прокладывать себе путь сквозь время и отражаться на еще не воспроизведенном потомстве.

Я набрался храбрости и решился заговорить с Хелен после семинара об экспериментах Мильграма по конформизму. Исподволь наблюдая, как она, склонив голову, записывает, я угадывал ее черты за завесой светлых волос. Она не часто высказывалась, но, если говорила что-то, это было по существу и заслуживало внимания. Мне нравился ее голос, более грубый, чем можно было предположить при взгляде на бледное тонкое лицо. В нем были пресыщенность столичной жительницы, спокойная уверенность, столь привлекательная для меня, выросшего в пригороде. Он как будто предлагал двигаться не вверх по социальной лестнице, а в противоположном направлении (в то время считалось, что чем ближе ты к пролетариату, тем круче). Она носила джинсы «Вранглер» и кофточки из марлевки, косметикой не пользовалась. Обычно лицо ее выражало смущение. Мне это импонировало: все остальные пытались изображать уверенность.

Стэнли Мильграм был психологом, который изобрел гениальный тест для измерения уровня подверженности человека влиянию властей. Он приглашал испытуемых в лабораторию и сажал напротив стеклянного экрана. Оттуда они должны были наблюдать за еще одним «испытуемым» (на самом деле это был актер), находившимся по другую сторону стеклянного экрана. Статиста привязывали к стулу, очевидно, чтобы не сбежал, – все испытуемые нервничали.

Человек в белом халате сообщал настоящимиспытуемым (тем, что сидели с этой стороны экрана), что они принимают участие в эксперименте, определяющем не степень подчинения властям, а способность действовать в стрессовой ситуации. Потом им показывали внушительное устройство и объясняли, как с ним обращаться. Устройство якобы могло передавать сильные электрические разряды человеку за стеклом в случае, если тот откажется отвечать на вопросы. Все это, конечно, было понарошку, в том числе и вопли актера, изображавшего ужас и боль. Интересно, что в подавляющем большинстве случаев испытуемые были готовы использовать устройство до тех пор, пока жертва не теряла сознание, просто потому, что так сказал человек в белом халате.

Я хотел заговорить с Хелен еще в самом начале семинара, но не набрался храбрости и не нашел подходящего повода. Мужчина должен обладать недюжинной смелостью, чтобы пригласить женщину на свидание, а инициатива традиционно должна исходить от Него, Она имеет право согласиться или отказать.

Традиционные описания этой процедуры сходны с картинами смерти в старых вестернах: мучительная и тяжелая, смерть предстает в них как безболезненная и даже приносящая успокоение. Как бы то ни было, таковы правила, и не мне их нарушать.

Я сделал глубокий вдох и постепенно материализовался. (Неуверен, что правильно употребляю слово материализоваться,но в тот момент у меня было ощущение, что делал я именно это. Я неслышно струился, преграждая ей путь к двери, чтобы она была вынуждена остановиться, прежде чем сможет меня обойти.) Я улыбнулся ей. Она слегка кивнула. Это могло означать что угодно, включая: «Отвали». И вот здесь мне понадобилось мужество: тормозить нельзя, даже если шанс попасть в дурацкое положение достаточно велик.

– Привет.

– Простите.

Мы обменялись этими репликами, когда она пыталась меня обойти. Я почувствовал ее запах, необычный аромат сырого сена, источником которого было скорее ее тело, чем косметика. Она замешкалась. Она могла бы пойти дальше, но замешкалась. Это что-то да значило.

– А ты как бы поступила?

– Что, простите?

Она нахмурилась. Я раньше не видел, как она хмурится. У нее от этого появились небольшие морщинки на обычно высоком, гладком лбу. Мне захотелось поцелуями разгладить ей лоб. А потом я разыграл бесплатный спектакль. Голос мой не должен был выражать ничего, кроме интереса к науке.

– Если бы ты сидела там. Если бы могла нажать на кнопку. Ты бы применяла это устройство? До тех пор, пока он не потерял бы сознание?

– А, вот ты о чем. – Кажется, она удивилась, что вопросу предшествовала такая артподготовка. – Уверена, что да. Хотелось бы думать, что нет. Приятнее считать, будто ты более независим в суждениях. Но я сомневаюсь, что это так. Человек легко обольщается на свой счет. Себя самого узнать не так-то просто. А ты себя знаешь?

– Нет, – сказал я. – Не знаю. И ты меня не знаешь. Я Дэниел Сэвидж. Друзья зовут меня Спайком. Тут она должна была догадаться, что меня на самом деле интересует (не секс, не только секс, хотя и секс тоже). Она должна была понять, что нравится мне. Как иначе объяснить мое поведение? Ведь я подошел и заговорил с ней, а не с каким-нибудь парнем, не с какой-нибудь страшненькой девицей. (Свою привлекательность она прекрасно осознавала, я это видел.) На горизонте замаячил провал. Я спросил ее, нажмет ли она на кнопку. Интересно, нажмет или нет? Сможет сделать актеру больно?