Любушка-голубушка
Шрифт:
– Комнату? – переспросила зачем-то.
– Ну да, именно комнату, а не квартиру. Ты понимаешь, она могла бы в гостиницу устроиться, но…
– Ну что ты, это дико дорого! – ужаснулась Люба.
– Да не в том дело! – с досадой ответил Денис. – Ей нельзя одной быть. У нее по утрам токсикоз обостряется, рвет ее, она то и дело в обморок падает. Ну, ты сама видела. За ней пригляд нужен. Хотела поехать мама, но она, ты понимаешь, сама насквозь больна, недавно гипертонический криз перенесла. Вообще мама наша – уже очень немолодая женщина, она поздно детей рожала, Эльку вообще в 52 года.
«То
Потом мелькнула мысль, что Денису это вовсе не показалось бы таким «здоровым», но она тут же отмахнулась от этой мысли и какую-то минуту лелеяла, нянчила, нежила в своем сознании эту картину: они с Денисом рядом, а между ними их сын… или дочь…
То есть почти наверное, что она и не забеременела еще. С первого раза только новички залетают, такие дурочки и дурачки вроде Эльки и Женьки. Но такое может случиться, если они снова будут с Денисом! Если он появится еще раз в ее жизни, в ее постели, в ее теле…
– Слушай, – сказала Люба нетвердо, – но, может, твоя сестра остановится на эти три дня у меня?
– У тебя? – изумленно повторил Денис. – Да нет, это невозможно.
– Почему?
– Ну… неудобно, – нерешительно проговорил он. – Или… как?
– А почему неудобно? – усмехнулась Люба.
– Ну, ты подумаешь, что мы… это… тебе же эта история не нравится, верно? Ну, с Элькой и твоим сыном?
– Не нравится, – кивнула Люба. – Но… – Она с трудом удержалась, чтобы не ляпнуть: «Но мне нравишься ты!» Да уж, вот был бы пассаж, вот был бы реприманд [4] неожиданный! – Но, видимо, мне придется как-то с этим смириться, и если это Женькин ребенок, он же мне не чужой!
– Ты что? – холодно проговорил Денис. – В самом деле не веришь, что это ребенок твоего сына?
4
Реприманд– конфуз, упрек (фр.).
– Мне трудно смириться с тем, что я так скоро стану бабушкой, – усмехнулась Люба.
– Да уж, – хохотнул Денис так, что у нее мурашки по спине побежали. – На бабушку ты совсем даже не похожа. Ну совсем! Но все равно неловко. Еще подумаешь, что я тебя нарочно трахнул, чтобы в душу влезть и Эльку к тебе пристроить.
И снова от этого слова у нее колени подкосились.
– Все, что можно и нельзя было подумать на эту тему, я уже подумала, – засмеялась Люба, чувствуя себя необыкновенно легко. Боль от того, что он не приедет, словно бы поутихла от самого звука его голоса. – И в душу ты мне всяко влез. Но это особая статья. А если ты говоришь, что девочке нужен пригляд… Ты-то сам когда вернешься?
– Да пес его знает, – с досадой проговорил Денис. – В лучшем случае через три дня, в худшем – через неделю. Я бы хотел уже после того, как Элька приедет домой.
У Любы упало сердце. Ну да, когда Элька приедет
домой, значит, ему можно уже не являться в Нижний и больше не… не… О господи, но зачем же так прямо, так грубо давать ей понять, что она ему совершенно не нужна?!– Я имею в виду, что если бы я приехал, когда Элька еще у тебя, нам было бы… сложно, понимаешь? – сказал в эту минуту Денис, и Любе захотелось стукнуть себя по лбу: ну не дура ли она, в самом деле? Ну не хрюшка ли? Почему считает его подлецом?
– Да уж, конечно, – пробормотала она, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось сказать ему, что ждет его, что тоскует, что… Ничего этого говорить было нельзя, невозможно, глупо, и она только спросила, когда именно ждать Эльку. Денис сообщил, что сосед привезет ее часов в десять утра – прямо в диагностический центр, а у Любы она появится только к концу дня.
– Ты во сколько дома будешь?
– Ну, в шесть уже буду, наверное.
– Тогда в шесть-полседьмого.
– А она выдержит целый день?
– Да ничего, ей теперь уже можно будет есть, так что как-нибудь. Ну слушай, мне тут уже пора… Так что я прощаюсь, ладно? Спасибо тебе, я даже не ожидал, честно… И жди меня, я приеду, поняла? Еще позвоню. До связи! Целую тебя!
– А я тебя, – прошептала Люба в ответ, слушая, как утихает его голос и жалея сейчас об одном: что хотя бы голос нельзя схватить, притянуть к себе, прижать, обнять!
«Ты с ума сошла?» – спросила она себя.
Ответ был только один: да.
Да!
На следующее утро «Опель Адам» мерил километры до города. Окрестности выглядели нарядно: казалось, зима прочно вернулась, и еще долго будут укрывать землю пушистые сугробы. Кое-где из-под снега проглядывали кочки, над ними клонились белые березы.
А в городе было грязновато, мокро, и сразу становилось понятно, что этот мартовский снег – может быть, последний в этом году – никому совершенно не нужен, только хлопот добавил дорожным службам, которые его вяло и лишь местами чистили, да пешеходам, которые торили тропки в сырых, тяжелых, гнусных, а вовсе не праздничных сугробах.
«Как-то не вовремя все это», – подумал Виктор, но сам бы точно не мог определить, о чем, собственно, думает: о снеге или о чем-то другом. Наверное, о другом, все-таки утро вечера мудренее, и все же он въехал в город, одолел длинный, забитый машинами проспект Гагарина и свернул на улицу Белинского, где почти рядом с площадью Лядова располагался телецентр. Ермолаев припарковался на стоянке и посмотрел на дверь.
Среди нескольких табличек была одна, на которую он сразу уставился: «Телекомпания „НН-1“.
Ну да, все правильно. Снегурочка, видимо, где-то здесь. Сейчас десять. Интересно, пришла она уже на работу? Или еще только появится? Надо немножко подождать. Нет, лучше зайти в здание и узнать… наверное, там есть какие-то внутренние телефоны… просто позвонить – и спросить Снегуро… нет, что это он городит? Ирину Петрову надо спросить. Вдруг она, к примеру, сегодня не работает? И что тогда? Уехать домой несолоно хлебавши? А если она здесь, как быть? Предложить покататься? А она скажет: я занята. Или спросит недоумевающе: кто это? Или… а вдруг согласится?