Любвеобильный джек-пот

Мужчина, на вид которому было под сорок или чуть больше того, еле слышно икнул и тут же выругался одними губами. Потупил взгляд, внимательно оглядывая носы своих кирзовых сапог. Потом прислонил тележку к забору и полез в карман ватника за папиросами. Неторопливо прикурил, сдвинув на затылок вязаную шапочку. Сделал несколько затяжек, и это все молча, без единого слова. И по-прежнему, не пропуская их на территорию интерната.

Лия терпеливо ждала. Гольцов не выдержал минут через пять.

– Слушай, дядя! – прошипел он сквозь зубы. – Ты прекращай тут перед нами в позу становиться, да! А то я сейчас ОМОН вызову, они тут у вас камня на камне не оставят.

Мужик поперхнулся дымом и закашлялся. И кашлял долго и натужно, выпучив водянистые глаза в обрамлении рыжих ресниц. А Лия снова Филиппа Ивановича вспомнила.

Он, бедный, так же вот кашлял, задыхаясь от дыма. Бедный, бедный... Жил бы и жил еще. Она бы его с Димкой непременно познакомила. Привезла бы Гольцова к ним на дачу и познакомила бы. Они бы потом все вместе собрали опавшую антоновку и сотворили бы из нее что-нибудь. А хотя бы сидр, к примеру. Да и повидло можно было бы. Напекли бы потом пирогов к чаю, что из старого любимого самовара наливали бы, который растапливался еловыми шишками. А к завтраку непременные ватрушки, и сыр еще самодельный. Филипп Иванович его любил. Димка тоже полюбил бы. Она уверена...

А теперь этого ничего не будет. Будет что-то еще, но только не это.

– Так мы зайдем, – проговорила она тоном, не терпящим возражений, и шагнула вперед. – Кто есть из руководства? Зовите!

Мужик перестал кашлять и уставился на них, перепугавшись непонятно чего. То ли перспективы общения со своим руководством. То ли того, что чужаки проникнут на территорию, отданную ему в попечение. Кстати, не мешало бы выяснить, кто это такой.

– Я-то? – Мужик и вовсе стянул вязаную шапочку с макушки, чуть склонился и пробормотал: – А я завхоз, сторож, физрук, дворник... Все в одном лице, значит. А из дирекции-то нету никого. Ни из дирекции, ни из воспитателей. В город уехали. Семинар у них там сегодня. Я вот один и остался. Так что и смысла вам идти нету.

– А это мы как-нибудь без тебя разберемся, – продолжал гнуть свою линию Гольцов. – Веди по корпусам, живо. Кстати, тебя как зовут, сторож и дворник в одном лице?

– Георгий Сергеевич, – с кислой миной представился им работник, забыв про свою тачанку и семеня теперь с ними рядом; он то отставал, то забегал вперед и все норовил заглянуть Лие в лицо. – А вы кто же такая будете? Из какой такой милиции? Мне бы на документы ваши взглянуть, а!

– А мы еще твоих документов не видели, Георгий Сергеевич! – оборвал его на полуслове Гольцов, рыкая на согласных сверх всяких допустимых норм. – Кому следует, тому и покажем. Невелика ты шишка, чтобы по ксивам нашим лазить.

Лия предупредительно кашлянула.

Гольцова разбирало, и это было понятно. После того, что увидел!.. Но надо было реально оценивать ситуацию и не петушиться.

Они на чужой территории – это раз.

Территория эта вдали от населенных пунктов и огорожена высоченным забором, за который, судя по всему, не каждому удается проникнуть, – это два.

Собаки! Эти бездушные злобные стражи, заходящиеся сейчас в неистовом лае, почувствовав чужаков, – это три.

Кто может гарантировать их безопасность? Да никто!

Ничего не стоит тому же Георгию Сергеевичу спустить пару собачек с цепей и позвать на помощь того, кто так ловко орудует кнутом. Ищи потом под какой-нибудь березой их останки.

– Взгляните, пожалуйста, – вежливо проговорила она и протянула мужику свое давным-давно просроченное удостоверение.

Тот внимательно прочел. Ничего такого не заподозрил. И вернул ей с уважительным «простите». Все это делалось быстро, на ходу. А поскольку Гольцов очень спешил, то у первого спального корпуса, больше напоминающего барак каторжан декабристов, они очутились в считаные минуты.

– Мы зайдем? – спросила Лия, тогда как Гольцов уже скрылся за дверью строения.

– Да не хотелось бы... – замялся тот с заискивающей улыбкой. – Зловоние там, смрад.

– Это с чего же? – Глаза у нее полезли наверх. – Это же не хоспис, это же детское учреждение! С чего же там быть зловонию?

– Так гадят! Гадят под себя, сволочи! – пожаловался тот.

– Да?! А почему?! Больных много?! – Еще немного, и ее точно стошнит, в глазах уже потемнело настолько, что белый день вечером стал казаться.

– Есть больные, ага! – обрадовался Георгий Сергеевич внезапной подсказке. – Инвалиды же в основном. Денег государство жмет, не дает. Вот и крутимся как можем. Мне вон в день дорожки подметать приходится. Потом физкультуру вести. А вечером сторожить да за детьми еще приглядывать. Ох, дела твои тяжкие, господи!..

Он старательно кроил на лице скорбную гримасу, но выходило неубедительно. Да и не верила Лия ни одному его слову. Если и были лежачие, то не все. Несколько десятков пар детских глаз настороженно наблюдали сейчас из своих спален за их беседой. Лия за ними тоже осторожно наблюдала.

Дети были все коротко подстрижены и измождены настолько, что казались совершенно бесполыми. Все казалось серым: и лица, и одежда, и глаза. Серым, неумытым, грязным и помятым каким-то. Господи, она даже в колонии такого ужаса не видела. Да и нигде до сего времени. Бывали, конечно же, случаи и должностных преступлений, и воровства. Урезали рационы, экономили на игрушках, постельном белье, но чтобы так содержать детей в самом сердце России, так нищенски и убого...

Страшный сон! Страшный, беспробудный сон, из которого бедный Санька стремился исчезнуть, раствориться, убежать.

– Нас, собственно, интересуют не все ваши дети, – смалодушничала Лия, поняв, что ни за какие деньги не войдет в этот барак. – А всего лишь один. Мы спрашиваем. Вы отвечаете. И мы уезжаем. Идет?

– Кто такой? – выдохнул с явным облегчением Георгий Сергеевич и на радостях даже шапочку вновь натянул на грязные, цвета застарелой ржи, волосы. – Ответим! Чего же не ответить, коли наш! Чего же натворил? Кто такой?

Лия, прежде чем ответить ему, оглянулась вокруг себя, внезапно насторожившись от неприятного ощущения, заколовшего под коленками.

Все вроде было, как и прежде. Те же странные давно облупившиеся строения с грязными окнами без занавесок. Те же серые любопытные лица состарившихся без времени детей, облепивших подоконники. Все та же вытоптанная до асфальтного блеска земля. Будки собачьи по углам. Все вроде бы то же самое, но что-то незримо изменилось в один миг. Изменилось или затихло?

Лия не сразу поняла, почему замолчали собаки. Словно кто-то невидимый скомандовал им прекратить их лающую какофонию. А когда поняла, почувствовала настоящий ужас.