Лючия, Лючия

– Ты знаешь, что я была обручена…

– С Данте Де Мартино. Знаешь, многие девушки Бруклина влюблены в него! – поворачивается ко мне Розмари. – Каждая мать посылает свою дочь забрать хлеб, когда он развозит его по домам. Когда грузовик Де Мартино проезжает мимо, все они так и высыпают на улицу. – Рассказывая о своих бывших соседях, Розмари немного повеселела. – А вы с Данте… – она умолкает.

– Занимались любовью? Нет. Иначе я бы вышла за него замуж. Но я знала, что не выйду.

– Как ты могла знать?

– Рядом с ним мне всегда казалось, что у меня еще куча времени впереди. Но любовь это другое. Мне нужен мужчина, рядом с которым я забуду о времени и о том, что оно течет так быстро.

Невероятно, что я открыла Розмари свои самые тайные чувства. Обычно я откровенничаю только с Рут. Но, кажется, Розмари – славная девушка, и с самого дня свадьбы мне хочется подружиться с ней.

Я изо всех сил креплюсь, чтобы не рассказать ей о таинственном незнакомце, которого я встретила, с его незабываемой улыбкой и прекрасными руками. И о том, что в обеденный перерыв я гуляю по магазину, ища с ним встречи и постоянно ловлю себя на том, что думаю о нем. Недавно я шла по первому этажу магазина, и мне показалось, что от какого-то мужчины исходит аромат его духов. Я проследовала за ним до отдела «Рубашек». Но когда поняла, что обозналась, мне было стыдно за собственную глупость. Я рассказала об этом Рут, которая так надрывно хохотала, что я поняла, что это просто безумие. Почему я никак не перестану думать о нем? Как я могла так быстро влюбиться? Может, это все игра света, исходящего от дорогих люстр, или так на меня повлияли роскошные кожаные панели на стенах, или порция мороженого с орехами, которую за ланчем я съела на десерт. Может, это они заставили меня почувствовать себя глупой и слабой, и совсем чуточку распутной. Может быть, это все обстановка – образчик идеальной гостиной, сверкающей столовым серебром, поражающей искусно свернутыми салфетками и дорогим фарфором. Наверное, это гостиная заворожила меня, заставила захотеть, чтобы в моей жизни объявился прекрасный незнакомец, взял меня за руку и увел в светлое будущее. Кажется, я целую жизнь готова прождать, чтобы хотя бы раз испытать подобное волнение. Но мне совсем не хочется рассказывать об этом Розмари; мысли мыслями, но слова всегда звучат как-то глупо.

– Давай закончим наряжать елку, – встаю я и потягиваюсь.

– Лючия?

Я поворачиваюсь к Розмари:

– Да?

– Мне казалось, ты какая-то особенная, не такая, как все. Теперь я вижу, что ты не просто особенная, ты еще и милая девушка.

– Особенная? – смеюсь я и разглядываю свою одежду: вельветовые брюки и старый шерстяной свитер отца.

– Ты такая красивая. Волосы всегда блестят. А твоя одежда! Я никогда не видела ничего подобного, разве что в журнале «Шарм». Ты всегда выглядишь изящно и выходишь из дома с таким видом, словно собираешься сделать что-то важное. Я восхищаюсь тобой.

– Розмари, никакая я не особенная. Я швея, поэтому люблю одежду. А еще считаю свою работу искусством. Все просто, – протягиваю я невестке руку и помогаю ей встать.

Папа и Роберто все утро проработали в новой комнате и теперь идут к нам. Они так увлечены разговором друг с другом, что не обращают на нас никакого внимания. Я перебиваю их:

– Папа, Розмари хотела повесить на переднее окно гирлянду. Ты не против?

– Конечно нет, – даже не взглянув на Розмари, говорит папа.

– Тогда скажи ей об этом, – тихо прошу я.

Папа выглядит озадаченным, но прекрасно понимает, о чем я говорю. Он не разговаривает с Розмари с самого дня свадьбы и, сам того не понимая, избегает смотреть ей в глаза. Может, он верит, что если не будет смотреть на нее, то событие, которое кажется ему несчастьем, забудется. Папа мягкий и добрый человек и, несмотря на свою боль, заботится о Розмари как о члене семьи; он штукатурит стены в ее комнате, выкладывает плиткой ее ванную и платит Роберто больше денег за работу в «Гросерии», чтобы тот смог обеспечить будущее Розмари и ребенка. Но он не признает ее. Как и все мужчины, папа не может смириться с мыслью, что сделанного не воротишь.

Папа поворачивается к ней:

– Розмари, можешь повесить гирлянду.

Не иначе как рождественская елка так подействовала на него. Папа, наконец, решился посмотреть на Розмари в первый раз с того самого момента, когда познакомился с ней в церкви Святой Девы Марии из Помпеи. У него получилось даже улыбнуться ей.

Розмари глядит на отца:

– Спасибо, мистер Сартори, – бормочет она и замолкает, глядя в пол.

Папа поворачивается и собирается уходить. Я хватаю его за руку и умоляюще смотрю на него. Он все понимает – мама смотрит на него также, когда хочет напомнить о чем-то, – и повинуется:

– Розмари. Можешь называть меня папой.

Какое-то время все молчат, и папа идет в кухню. Роберто смотрит на меня, на свою жену, потом подходит к Розмари и нежно обнимает ее. Оказывается, даже Роберто, несмотря на свой скверный характер, может быть нежным. Наверное, он понял, что значит быть мужем. Мой брат по-настоящему любит жену, и все мои разговоры с мамой, переживания и молитвы оказываются не напрасны. Между моим братом и его женой существует духовная связь, какая, надеюсь, будет однажды и у меня с каким-нибудь мужчиной. Роберто протягивает Розмари носовой платок, и она вытирает слезы.

Я смотрю на Розмари и думаю: на ее месте могла оказаться я и стояла бы в гостиной Клаудии Де Мартино, умоляя ее разрешить мне на Рождество сделать что-то, к чему я привыкла дома: поставить ясли около очага или свечи на каминную полку. Мне пришлось бы торговаться с ней все Рождество напролет, словно это не праздник, а базар. Она-то уж сделала бы все, чтобы заставить меня почувствовать себя чужой. Какое счастье, что я не вышла замуж и мне не приходится отказываться от наших традиций. Я хочу быть здесь, вместе с моей семьей.

– Где гирлянда, Ро? – спрашивает Роберто.

– Там, – показывая на коробку около елки, говорит Розмари.

– Куда ее повесить? – ласково спрашивает он свою жену.

– Ты уверена, что я хорошо выгляжу? – разглядывая себя в моем трельяже, спрашивает мама.

– Как тебе понравится такое: «Ты выглядишь сногсшибательно»?

Мама и вправду так выглядит. У нее отличная фигура. Она высокая, у нее широкие плечи и потрясающие ноги. Трудно поверить, что ей уже почти пятьдесят. И дело даже не в фигуре; у нее красивое лицо, обворожительная улыбка и черные добрые глаза.

– Спасибо за платье, – говорит она.

Это мы с Рут сделали его, когда не были заняты пошивом роскошных вечерних туалетов для светских дам. Это открытое с расклешенной юбкой и удлиненным изящным силуэтом платье из голубого бархата, совсем по-парижски. Чтобы придать законченность внешнему виду, мама забрала волосы в высокую прическу и приколола крупную брошь с четырьмя сапфирами к своему корсажу.

– От такого платья не отказались бы даже сестры Макгуайр, – вертится она перед зеркалом.

– Возможно, они пригласят тебя подняться на сцену, чтобы продемонстрировать его.

– Сестры выступали по радио, в передаче Кейт Смит [21] . Они были восхитительны.

– Теперь ты с ними лично познакомишься, – стоя перед зеркалом, поправляю я свое платье и добавляю: – Папа с Делмарром ждут нас внизу. Идем.

Мама обнимает меня и смотрит на наше с ней отражение в зеркале:

– Лючия, спасибо тебе за платье. Спасибо за все. Ты всегда умела утешить меня. Ты – моя лучшая подруга.

21

Американская эстрадная певица, широко известная в 1930-е гг. Работала на радио и телевидении до 1956 г.