Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

Элеон приподнялась, но от усталости снова легла на бок. Неудобно — подняла одеяло, а там дневник брата. Девочка с ненавистью отбросила его от себя. Внутри стало так тяжело, что из глаз полились слезы. Элеон протянула дневник обратно и снова убрала в карман.

— Ты плакала? — вдруг произнесла Анна и подсела к ней. — А что у тебя там за…?

— Ничего, — прошептала Элеон, хотя хотела наорать на девушку.

— Я… ты… — запинаясь, говорила Анна. — Ты злишься на меня за то, что я сказала вчера? — Она снова заламывала руки. — Я знаю, это так жалко притворяться другим человеком и из-за этого… так страдать и…

Анна всё продолжала и продолжала. Элеон казалось, что от этого нытья у нее взорвется мозг. Бешенство тяжелело в груди. Когда Анна уже заткнется? Ну неужели она не видит, что ее не хотят слушать? А ведь надо поддерживать — иначе совсем помрет от горя дуреха. Еще сложнее делать вид, что не хочешь влепить этой размазне пощечину. А как здорово было бы сейчас закричать: «Заткнись!» — и дать Анне по лицу что есть силы. Эта соплячка так удивится. Жертвенно взглянет и побоится сказать что-то. Вся задрожит, станет такой жалкой. А Элеон вскочит и даст ей с размаху ногой в живот, и…

Подошел Анджелос с Корнелией. Видимо, они что-то обсуждали. Минут через десять, когда все собрались в кружок, парень сказал:

— У меня было много идей, как бороться с Кукольником, отнять лампу и так далее. Но проще всего, мне кажется, — он сделал паузу, — взорвать эту сучку. Здесь есть заболоченный подвал, а там природный газ. На нем готовят и греют воду. И, в общем-то… мы знаем, что Кукольник пойдет смотреть выступления на ежегодном Зимнем концерте. Тот в актовом зале проходит. И можно просто пустить этот газ, и хозяйка — ды-дыщ! — взорвется. А без нее куклы не опасны. И, вероятно, дом тоже ослабеет и выпустит нас. Не уверен. Так что? Кто-нибудь против? Или, может, придумаем что-то другое?

Все одобрили план Анджелоса. Балерина предложила помощь своих друзей, чтобы передвинуть бочки. Дети пошли в гримерку. Там для подготовки к Зимнему концерту собралось большинство кукол. Гримерка оказалась огромной и составляла собой целую сеть комнат. Были в ней и потайные двери, и шкафы с нарядами, косметикой и прочее. Повсюду носились выступающие. Некоторые из них выглядели мило, другие — жутко. Вроде льва, у которого нижний зуб пробивал собственный глаз. Встретили там дети и пятиметровые фигуры без лиц, и соломенных монстров с черными крысиными лапками — чудики в уголке притворялись стогом сена.

— Обычно в гримерках актеры преображаются и становятся кем-то другим. А здесь они уже словно часть этого места, — заметила Пенелопа.

Корнелия отвела всех в комнатку, закрыла дверь на ключ. Внутри уже были ее сообщники. И не все из них, как Балерина, приветствовали идеи филантропии. Одни просто устали от жизни в этом доме и хотели свободы. Герои трагедий! Других не устраивало правление царицы, и, возможно, они сами мечтали занять ее место. Властолюбивые и корыстные. Был и третий тип — отбитых на голову. Им просто нравилось что-то взрывать. В общем, самые интересные ребята.

После собрания Анджелос отправился с куклами за газом. Анна, конечно, не хотела этого, ей было страшно и за него, и за себя, но что поделать. Анджелос не заметил ее переживаний (а, может, и не захотел?), но увидел, что Маргарит снова блуждает сама по себе.

— Милая, будь осторожней без меня. — Он присел на корточки рядом. — Не нужно, как маленькая Ют, бегать к волшебным горам, искать там бестелесных духов. Ведь помнишь, дорога к духам и… джиннам ведет в пропасть.

— Ты не хочешь, чтобы я говорила с джинном? — спросила девочка.

— Да, и со всякими странными личностями. Просто будь бдительна. Договорились?

— Ладно, — сказала Маргарит и вдруг обняла Анджелоса. — Ты хороший, почти как моя мама.

Анджелос, не ожидая такого, рассиялся в улыбке.

— Ты тоже маленькое чудо.

Юноше было страшно оставлять девчонок, особенно странненькую Маргарит, в этом рассаднике кукол. Но здесь, по крайней мере, за ними присмотрит Гример. Если ему, конечно, можно верить. Да и вообще Анджелос переживал из-за своего плана и этих сообщников — любителей повзрывать. Но прятаться было не в характере парня. И он ушел.

Пенелопа сразу предложила всем развлечься. Вокруг же столько одежды, украшений и косметики! Она закружила Гримера в пляске. Потом набрала вещей и стала на глазок их примерять девчонкам. Пенелопа обожала наряжаться — только этим и занималась у родителей в театральной труппе.

Принц спустился в подвал — место, с которого начинал гнить дом. Каменные низкие арки напоминали лабиринты, иссохшие деревья, заросшие пруды, мхи, земляное месиво. Когда-то здесь хотели завести сады, только вот теперь они настолько одичали, что превратились в болота. Местные куклы не знали господства хозяйки и уж тем более не собирались идти на всеобщий концерт. Они жили своей развратной жизнью. Их тела — позолоченные и осеребренные — были как у взрослых людей. На шеях свисали жемчуга, а лица скрывали венецианские маски. Императоры и древние богини — они с неодобрением смотрели на заглянувших в их обитель простых кукол. Анджелос ощущал на себе недобрые взгляды. Сквозил запах плесени и краски — местные пытались замазать свои разлагающиеся от сырости тела. Тошнило.

Куклы не чуяли этих ароматов. Зато одна пристала к Анджелосу: «Что, красавец, остаешься с нами?» — и схватила юношу за воротник, но Корнелия оттолкнула нахалку.

Анджелос шел по болотам злой и замкнутый, не желая видеть эти уродства, грязь и гниль. Тут он укололся и цыкнул от боли. Дикая роза обвилась шипастыми ветвями вокруг колонны, пустила корни в чашу с водой. Жидкость образовалась от скопленных паров и вся пропиталась пролитой в нее синей краской. Потому у куста вырос лишь один слабенький бледновато-голубой бутон. Анджелос склонился над ним — кудряшка с бронзовым отливом упала на лоб. Юноша понюхал цветок.

— Он живой и пахнет. Поразительно… — Анджелос сорвал бледную розу и вложил ее в карман голубой жилетки. — Подарю Вениамине.

— Не думала, что ты такой романтик, — сказала Корнелия. Анджелос смущенно опустил глаза.

— Мне кажется, я мог бы быть художником. Мне так часто хочется изобразить что-то прекрасное, но я, право, не умею рисовать. Только каллиграфией занимался. Да и глупости это всё… — Он вдруг вспомнил: — «Я — художник, который не творит. Женщина, которая не любит. Мать, которая рождает через смерть». Каково это? — спросил Анджелос у Корнелии.

Они продолжили идти по заброшенным дорожкам.

— Что? — не поняла Балерина.

— Стать куклой. Это то же, что быть человеком?

— Нет, — подумав, ответила она и замолчала. В голову ничего не приходило. — До того, как я сюда попала, у меня были темно-синие глаза когда-то, — наконец сказала Корнелия. — Как небо, которое вот-вот готовиться войти во мрак ночи. — Она снова задумалась. — Это словно пересечь черту, и после нее — назад дороги нет. Мы все здесь будто пропащие. Не могу объяснить. Ты становишься куклой, и жизнь продолжается, но словно единственный ее смысл — творить зло. И только вопрос времени, когда ты поддашься искушению.