Люди и нелюди
Шрифт:
— Мясо? — Краснохолмская услышала последнее слово, подходя. — Вы… что сделали?
— Мы убили животное. И съели его мясо. На ужин, — Маша говорила таким тоном и с такими паузами, словно каждый раз ей приходилось переводить слова с иностранного языка на русский. — Стас сказал — надо. Чтобы приспособиться. Было вкусно.
— Что?
— Вкусно. Мясо вкусное. Настоящее. Не, — Маша поморщилась, потерла лоб рукой, — не снин… нисти… син-те… Ох. Голова…
Покачнувшись, она рухнула прямо на капитана, который еле успел подхватить девушку.
— Она без сознания! Скорее в машину!
Подхватив Машу на руки, он поспешил к амфибии. Краснохолмская припустила в сторону палаток с криком:
— Я посмотрю остальных!
Водитель вездехода выбрался навстречу
— Что за…
Каверин круто развернулся. То, что он увидел, заставило его оцепенеть.
Мария Краснохолмская, сунувшаяся в одну из палаток, получила изнутри такой удар, что упала навзничь, прижимая к груди чемоданчик-анализатор, а из палатки на нее накинулся Стас Ткаченко. Неразборчиво что-то крича, он вцепился в ее чемоданчик, силой вырывая его из рук. Краснохолмская завопила от неожиданности, отбиваясь.
— Стас! — опомнившись, Каверн рванулся к ним. — Отставить! Что вы себе поз…
Командир группы, услышав голос, замер, поднял голову — и Каверин споткнулся на бегу.
Налитые кровью глаза. Искаженное гневом и ненавистью лицо. Странно потемневшая, словно обгорелая, кожа. Струпья, из-под которых сочились кровь и сукровица пополам с гноем. И щетина. Там, где не было струпьев, щеки и подбородок Стаса Ткаченко покрывала темно-коричневая поросль, словно он не брился с тех самых пор, как покинул корабль, чтобы отправиться на поселение.
Нечто подобное — эти красные глаза, эти струпья, эта потемневшая, как от ожогов, кожа — Владигор Каверин уже видел в двух других группах. Но чтобы настолько…
— Стас… — прошептал он. — Стас, ты…
Он двинулся вперед, и это спугнуло Ткаченко. Взвыв — Каверин мог поклясться, что он попытался выругаться, но почему-то не смог — он бросился бежать в палатку.
Секунду спустя ее задний полог словно взорвался — не одна, а две тени, пригибаясь, бросились прочь. Второй была женщина. Мужчина волочил ее за руку. Она не сопротивлялась.
Супруги Ткаченко — женщиной могла быть только Берта — с удивительной скоростью умчались прочь, затерявшись в кустах.
— Что же это…
Мария Краснохолмская с трудом, потирая ушибленную спину, поднялась на ноги.
— Что это было? — пробормотала она. — Что тут произошло? И где остальные? Капитан?..
Каверин отмер, сообразив, что все это время держал руку на расстегнутой кобуре. Пока ему еще не приходилось пускать в ход оружие на этой планете. И он понял, что чуть было не сделал свой первый выстрел — в спины убегавших людей.
Его отвлек голос Марии Краснохолмской. Врач, едва оправившись от испуга, решила проверить палатку и теперь звала капитана. Судя по ее голосу то, что она нашла, не поддавалось описанию.
Совещание открылось в тягостном молчании. Первый пилот Ян Макарский, капитан Владигор Каверин, старший аналитик Глеб Палкин и старший помощник капитана Грем Симменс сидели в кают-компании, глядя друг на друга. Четыре кресла были заняты, ждали пятого — врача. Мария Краснохолмская задерживалась, и мужчины только обменивались взглядами.
Постепенно все взоры обратились на капитана. Каверин понял, что дольше молчать нельзя.
— Вы все в той или иной мере знаете, что происходит, поэтому я не стану много говорить. Мы… столкнулись с чем-то странным, — начал он. — Лично я пока не готов ответить на вопрос, что происходит. Надеюсь, что наш врач Мария Краснохолмская, явится на наше совещание и скажет что-нибудь новое.
— Это эпидемия, — подал голос Грэм.
— Пока говорить рано.
— Эпидемия, — гнул свое старший помощник. — Симптомы… одинаковы для всех.
— Да, для всех… кто много времени проводит вне корабля, — кивнул Каверин. — Так или иначе признаки заражения выявлены практически у всех двадцати потенциальных колонистов.
Он споткнулся. Двадцать человек. Из них на борт удалось доставить только четырнадцать. Шестерым удалось уйти. Уйти в прямом смысле слова — они просто-напросто сбежали,
оказав сопротивление. В одной группе ушли трое, в другой — двое, в третьей только один, причем этот последний, видимо, заразившись, ушел от людей заранее и его так и не сумели отыскать. Группу экспертов вообще не стали заманивать на корабль традиционными методами — их просто расстреляли из транквилизаторов и потом сонными переместили на корабль. Владигор Каверин лично и стрелял, взяв на себя эту миссию. Вторым стрелком был навигатор Том Хаксли, сейчас заливавший стресс успокоительными в своей каюте. Как-никак, готовясь в случае чего к вооруженному конфликту с агрессивно настроенными местными формами жизни, он не готовил себя к тому, что придется хладнокровно усыплять своих коллег.Четверо замолчали, выжидательно глядя на дверь. Ждали врача, пятого члена совета. От нее зависело многое и судьба экспедиции в том числе.
Мария Краснохолмская летала уже почти двадцать лет. Да, двадцать лет трудового «звездного» стажа она отметила на борту «Мола Северного», но не стала афишировать эту дату среди экипажа. Сорок восемь лет исполнилось ей незадолго перед этим. В команде она была самой старшей, не считая Глеба Петровича Палкина и техника Антонио Ромеса. И пусть человечество давно уже продвинулось вперед в изучении медицины, здравоохранении и сохранении жизни, пятьдесят лет все равно оставались тем рубежом, после которого многие люди психологически начинали чувствовать себя усталыми от жизни. И пусть время выхода на пенсию теперь варьировалось от пятидесяти пяти до семидесяти лет, для космолетчиков закон оставался суров. По возвращении на Землю Марии Краснохолмской придется оставить корабль навсегда. Она еще успеет устроить свою личную жизнь и даже попробует, используя все современные достижения медицины, стать матерью. Она уже почти стала ею — согласно программе освоения космоса, каждая женщина, не родившая ребенка до тридцати пяти лет, была обязана отправить в космос на одном из экспедиционных шаттлов несколько своих яйцеклеток. Увы, но колонии основывались, как правило, весьма небольшим количеством поселенцев — от десяти до двух дюжин человек. Этого было слишком мало для выживания людей как вида, существовала опасность близкородственного скрещивания, и поэтому каждая колонистка была обязана, кроме своих «настоящих» детей выносить и вскормить минимум двух «пробирочников». На «Моле Северном» была подходящая аппаратура. Перед отлетом врач должна была лично подсадить в матку каждой колонистке по одному привезенному с Земли эмбриону. Одним из них должен был стать ребенок самой Марии Краснохолмской…
Но теперь это вряд ли осуществится. Экспедиция «Мола Северного» была под угрозой.
Изолятор был переполнен. Четырнадцать человек были размещены там, где могло поместиться максимум восемь. По счастью, не все из них были действительно в плохом состоянии. На ногах оставались двое — Маша Топильская из группы «бета» и Йозефа Вуечич из группы «альфа». Эти две женщины не просто держались на ногах. Превозмогая приступы головной боли, помутнение сознания и раздраженно расчесывая сочащуюся кровью и гноем кожу, они ухитрялись ухаживать за остальными заболевшими. Без них Марии было бы тяжело и вести наблюдения и элементарно кормить и поить пациентов.
Подойдя к стеклянной двери, Мария посмотрела в палату через окошечко. Там размещалось четыре человека — двое на основных койках, двое — на складных, доставленных из лагерей. На них, по очереди подключаемые к капельницам, пристегнутые ремнями, накачанные транквилизаторами, лежали… пациенты.
«Люди! — напомнила себе Краснохолмская. — Они были и остаются людьми. Этот, справа, был и остается Егором Топовым… как бы он ни выглядел сейчас!»
В этой палате были остатки группы «бета» и группы «альфа», за которыми ухаживала Маша Топильская. Девушки внутри не было. Она и Йозефа могли выходить из боксов, чтобы перебираться в другие палаты, но сейчас отсутствие Маши встревожило Краснохолмскую. Она, не отдавая себе отчета, переживала за тезку, давно уже решив, что подсадит свою яйцеклетку именно ей, Топильской.