Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы
Шрифт:
Потому как ясно ведь, что там, где бьётся в припадке бессильной ярости вода, должна быть норка.
Как-то же должны осматривать и очищать от наростов и ила данную трубу?!
А её состояние говорило о том, что это делают если не регулярно, то раз в несколько лет уж точно!
А это значит так же и то, что не останавливают же всякий раз турбину, чтобы вымести предбанник?!
Думай, голова, думай!!!
…Очередной глоток воздуха, — скорее из необходимости успокоиться, чем из реальной потребности, поскольку секунд тридцать без «допинга» я, полоскаясь на буйном течении, как нить водоросли, ещё протяну…
…Как
Я «рожаю» догадку.
Даже не догадку, — логически обоснованную мысль.
От скромности я не умру, знаю!
Если принять во внимание, что в водозабор спускаются люди, а не машины, им нужно место безопасного, спокойного спуска.
Пусть идут они в этот «забой» в полной экипировке, но не бросают же их сюда, как младенцев Спарты, с обрыва в пучину?!
Значит, где-то до расширителя должна, обязана быть ограждённая от общего потока и относительно безопасная камера.
Через которую они сюда и забираются.
А потому — вперёд, ленивый, закормленный коник! Цокоти копытами, пока вообще есть силы.
А то так здесь и раскиснешь, как сахарная вата, телепаясь и раскачиваясь на этой утлой связке.
…Мне нельзя ни думать вперёд, нахваливая или опасаясь. Ни планировать больше, чем на два чиха вперёд.
Потому как зловредная гадина, зовущаяся законом подлости и живущая за ближайшим углом, старательно прислушивается, дрожа от нетерпения, — когда же я раскрою рот или подумаю о том, что так, мол, и так…
Не успел я даже толком подумать о том, что непонятно, как выдерживает мой вес и мощный напор тончайший трос, как меня рвануло с места, как волос из бородавки, швырнуло для начало в противоположную стенку, потом крутануло вокруг оси… и я полетел вперёд головою, прямо в тот кипящий бурунами "туман"…
Ей-богу, даже не знаю, как я не заорал инстинктивно, не открыл нараспашку рта…
Беспомощно растопырив руки-ноги, как нашкодивший кот, прихваченный дюжей рукой на месте преступления — лапы, я с тоскою смотрел, как все мои попытки быть хитрым и ловким, все мои ухищрения переиграть неумолимую силу стихии растираются в пыль, как плевок грубым сапогом.
Суетливая, нахрапистая и вертлявая голь, так и сяк дувшаяся с претензией на "крученность крутой рыбы", замутила такой размашистый и сложнопоставленный коленкор, что запуталась немыслимым узлом от усердия, подавившись собственными плавниками…
Я проиграл, похоже на то.
Рождённый ползать не сердит воду.
С тоскою смотрел я на приближающуюся разверстую пасть водного смерча, считая боками и головой метры стали, оставшиеся до моей кончины.
Он остервенело тащил меня, как удачливый добытчик-циклоп, на закате долгого дня прихвативший на горной полянке приснувшего пастуха; и теперь он волок его на весу за шкирку, не стесняясь по пути щедро награждать того пинками, чтобы стал податливей и мягче. При разделке…
Говорят, в последние мгновения человек что-то там думает о прожитом, вспоминает и сравнивает…
Ни хрена! Редьку он со сливами сравнивает!
Всё, о чём я думал в тот миг, так это о проклятом тросе, так подведшим меня, и что летел сейчас рядом со мною скалящимся в ухмылке огрызком.
Как нитка от носка, выдернутая с верхней части
его горловины, что смешно болтается на ноге при ходьбе.Да о том, что вот-вот я узнаю, что чувствуют и думают выстиранные в машинке случайно забежавшие туда мыши…
…Я влетел туда, в эту какофонию звуков и хаотичного движения, успев лишь пискнуть про себя: "Прости, грешен"…
И тут же пребольно стукнулся о что-то незыблемое и с круглыми стенками, торчащее вертикально. За секунду до того, как меня должно было отодрать от этого предмета и продолжить «воспитывать», я успел узреть, что верхняя часть этой конструкции, что пришлась точно под мой нос, решётчатая!
Рванувшись к ней всем телом, я вцепился в её прутки с отчаянием обречённого. От удара в голове трепетали, кривлялись и приплясывали милые зелёные человечки.
И вдобавок ко всему у меня прорезалось теперь уже острое желание вдохнуть…
Это всегда так, — пока есть что-то полезное, не очень пользуешься. А как не станет — ну такая тоска нападает…
Вот и сейчас, — мой пакет лишь недавно вырвало из рук, и он куда-то порхнул с озабоченным побулькиванием, а уже так приспичило.
Но я не могу разжать пальцы и приготовить себе очередной "кислородный коктейль", хоть ты плачь. Ибо пить я его буду уже на своих поминках…
Так бы мне и помереть — достойно и спокойно — на этом насесте, но тут вмешался случай. Как всегда противный и бездушный.
Какой-то особенно беспокойный всплеск, взрыв активности перед входом в распределитель заметил меня, затравленно и пришибленно торчащим там, где, как ему показалось, так скучно и пресно.
И он предложил мне немного поиграть. Правда, моего согласия ему для этого отчего-то не потребовалось.
Он, легко и непритязательно вмазав мне по ногам своей игривой силой, провернул меня вокруг этой решётки так, что мои руки разжались, затрещав и заголосив напоследок выворачиваемыми суставами и кистями…
…Ни один аттракцион, созданный самым чокнутым человеком, не в состоянии хотя бы отчасти повторить несуразность постоянно меняющихся направлений, рваность и нелогичность этих непредсказуемых движений.
…Я плыл, парил, замирал…, взмывал и стремительно падал в пропасть в этой вселенной сумасшествия, — кружимый, швыряемый, вращаемый и переворачиваемый так, что все краски и бесцветье мира слились для меня в один безликий, надрывающийся от смеха хоровод.
Его гомерических хохот заставлял душу сжиматься в осознающий собственное ничтожество комок, тщетно пытающийся отыскать безопасный уголок в пытаемом стихией теле, где она могла бы укрыться, скорчиться, забиться в уголок и зажать уши, чтобы не слышать звуков этого шабаша энергий…
…От разрывающей лёгкие боли и кровяного привкуса в грудине я на краткий миг очнулся, словно мой ленивый двойник толкнул меня в бок: "Эй, ты там уснул, что ли? Смотри, оба концы отдадим! Шевелись, что ли?!"
От дикого желания рвать зубами на куски ледяную воду, выхватывая из неё такие дразнящие и огромные пузыри, хамовато проскакивающие мимо моего лица, хотелось завыть в голос песнь прощания.
Я очумело поводил отказывающимися внимать рассудку глазами, будто они могли мне помочь чем-то, «фотографируя» сверкающие зигзаги ускользающей в Бесконечность действительности.