Люди любят

Инга уже сидела за столом, подобрав под себя ноги, и пила кофе. Когда я обернулся, она посмотрела на меня так, как смотрят порой хищники, замечая объектив: со страхом, но с готовностью до конца биться за свою жизнь.

Я бухнулся на стул рядом. Инга протянула мне свою кружку, я отхлебнул. Потом протянула айкос – я сделал пару вдохов и сразу полегчало.

– Ты будешь с ним? – осипло спросила она, теребя в руках помолвочное кольцо. – Не уезжай пока. Он очень по тебе скучал.

– Ин, не торопись, пожалуйста. – Я взял ее ладони в свои, бережно сжал, как маленькую птичку.

Мы сидели, глядя друг другу в глаза. Инга чуть подалась вперед.

– Ты знаешь его. Ты как будто бы знаешь меня. Скажи мне, пожалуйста, что мы можем быть счастливы. Не ври только, Артём, пожалуйста, я тебя очень прошу.

Я продолжал на нее смотреть, вспоминая каждую жалобу Толика на ее неорганизованность, на неспособность мыслить трезво, на непоседливость и даже неряшество, на ее вечно крашеные волосы, татуировку с драконом на бедре, септум в носу и слишком подверженную загару кожу.

Это для меня она была идеальной женщиной, а для Толика она была настоящей катастрофой. Тем, с чем никогда и ни за что не смирится Зинаида Яковлевна.

Инга подалась еще ближе, наши носы почти соприкасались.

– Когда все утрясется, я к тебе приеду. Приеду, не спорь. Он тебя любит, поэтому злиться долго не сможет. Не могу я так, Тём. Лучше уж опоздать на поезд, чем поехать туда, куда тебе не надо.

Я кивнул. Инга схватила джинсовку и чемодан, быстро чмокнула меня в лоб на прощание и ушла. Когда дверь за ней закрылась, из спальни вышел Толик. Он остался стоять, прислонившись к дверному косяку. Он вскинул подбородок, смотрел искоса. Я не пытался оправдываться, а просто смотрел на него в ответ. Наконец, Толик двинулся ко мне:

– Че смотришь, придурок? Пиво доставай. Брату плохо.

Заберу и уедем

Все самое интересное в Лёкиной жизни началось с Женьки. А если точнее – с Машки.

Лёка хоть и жила прямо рядом со школой, но зачем-то приходила минут за сорок до начала уроков. А солнечная, улыбчивая Машка приезжала в школу рано просто потому, что более поздних автобусов не было. Они нашлись с Лекой как-то утром, встретившись в пустом гулком коридоре, заболтались, поняли вдруг, что очень родные, и начали каждую переменку бегать друг другу в гости. Машку Лёка совсем не боялась, чего не скажешь о других девятиклассниках. И вроде бы старше всего на год, а совсем взрослые уже, смотрят свысока, почти все скоро станут настоящими студентами. Выше них были разве что одиннадцатиклассники. Но им дела не было до младших учеников, они все носились со своим ЕГЭ, как умалишенные, и выглядели не так внушительно.

Женька же была одной из тех девятиклассниц, на которых Лека смотрела с подобострастием и чуть ли не с ужасом. Высоченная, с пристальным взглядом карих глаз и с прямыми волосами до самой попы, она носила полосатые гетры, встречалась с десятиклассником из другой школы, каталась на скейте и слушала «Noise MC», «System of Down» и «Bullet for my Valentine». Женька была по-настоящему крутой.

И так уж вышло, что Машка оказалась ее лучшей подругой. И когда Машку тянуло к Лёке на переменах, Женьке тоже приходилось терпеть назойливую малолетку. Она скучающим взглядом окидывала Лёку, демонстративно надевала огромные наушники и, поводив пальчиком по джойстику своего маленького Мп-3 плеера, громко включала музыку. Лёке было не по себе. Но дни шли, и Женька все чаще оставляла наушники на шее, а как-то раз даже сама нашла Лёку, чтобы поболтать, когда Машка болела и не ходила в школу.

А потом случилось лето, и выпускной из девятого класса. Машка уехала поступать, а Женька осталась. Выяснилось, что они с Лёкой даже живут в квартале друг от друга, и они стали гулять вместе. Как-то раз Женька рассказала Лёке, что познакомилась в аське с гитаристом из местной группы, но в упор не знает, о чем с ним можно поговорить. Попросила Лёку пару раз ответить на сообщения, когда была занята, а потом, видя, что диалог там полетел со скоростью света, и вовсе часто стала отдавать свой телефон Лёке.

Лёка впервые в жизни общалась с человеком противоположного пола, но не испытывала никакого смущения, потому что все писала от имени Женьки. Поначалу они обсуждали музыку и погоду, а потом вдруг, преодолев какое-то критическое число сообщений, стали делиться друг с другом совершенно сокровенными вещами. Они болтали о том, как воняют лягушки, как на рассвете, бывает серо, и у вещей теряется форма, как долго заживают шрамы от укуса собаки, какие на вкус акриловые краски и муравьинные попки, как странно выглядит Аршавин, когда прижимает палец к губам, как болит голова от перегрева, как противно в реке запутаться в водорослях, как выжигаются бородавки чистотелом, как смешно звучит синтетический голос Хокинга, как страшно ездить за грузовиками после «Пункта назначения», как одиноко бывает в родном доме.

Гитарист все чаще стал предлагать Лёке, а точнее Женьке, встретиться. После десятка неудачных попыток, он позвал ее на открытый концерт, который вот-вот случится.

Лёка предстоящего концерта побаивалась. Лёка вообще в жизни побаивалась очень многого. Но не рядом с Женькой. Та чем-то напоминала ей Мортишу Аддамс – мертвецки спокойную, непоколебимо прекрасную. Женька всегда знала, что делать.

Рок-фестиваль в их маленьком городке оказался тем еще зрелищем – группка пьяных панков перед низкой сценой, фонящие колонки, страшно фальшивящие гитаристы и вокалисты, барабанщики, совсем не попадающие в такт. Но Лёке понравилось, понравилось до безумия. Эти рванные ритмы, эти несуразные крики и ломанные нерифмованные совсем тексты почему-то находили в робкой душе ее самый живой отклик. Лёка впервые в жизни видела ну практически своих сверстников, которые не смущаются в буквальном смысле орать о том, что для них важно.

Это была музыка. Живая, дикарская, какая-то совсем первобытная, а потому сметающая все своей силой. Под конец концерта Лёка вдруг даже сунулась в слэм, и была удивлена бережностью, с которой умотанные панки стараются не зашибить тонкую, явно чужеродную этому месту, школьницу.

Потное тело, голова, совершенно пустая ото всех мыслей, телепающаяся на тряпичной шее, прыжки в высоту и вокруг себя, вскинутые вверх руки, пресловутая «коза» и возможность визжать до хрипоты, потому что из-за колонок все равно не слышно – Лёка впервые ощутила такую легкость, что ей хотелось хохотать и обниматься со всеми вокруг.

Когда она вернулась к Женьке, то встретила ее одновременно удивленный и восхищенный взгляд.

– Ну, Мартынова, ты и даешь. Меня уже трое спросили, продают ли нам выпивку. Тебя там накурили что ли или как?

Лёка улыбнулась и пожала плечами. Плечи уже болели, но от этого почему-то было очень хорошо.

После своего выступления к Женьке подошел знакомиться гитарист со своей группой. Парень оказался довольно симпатичным, но с очень уж странной прической – кудрявыми короткими волосами, уложенными в стойку. Такая себе королева червей на минималках.

Женька болтала с ребятами, а Лёка просто стояла рядом и молчала. Никто на нее не обращал внимания. Впрочем, как обычно. Лёка была рада, что парень так расположен к Женьке, но почему-то ей стало грустно от того, что вот он, стоит совсем рядом, знает ее изнутри как облупленную, но ведет себя так, как будто с ней не знаком.

Придя домой, Лёка боязливо сунулась в комнату – мама, конечно же, не спала. Расспросила в деталях, где, с кем, что делала. Лёка по привычке предоставила детальный отчет – без этого мама бы настолько растревожилась, что не уснула бы, и на утро у нее опять болела бы голова. А Лёка просто не выносила, когда у мамы что-то болело. Особенно, из-за нерадивой дочки.