Люди не ангелы
Шрифт:
А когда была нагрета вода, поджарены и растерты конопляные семена, Оляна собственноручно замешивала в цибарке пойло, осеняла его крестом, кидала какое-то зелье и давала скотине.
Уходила с подворья усталая, молчаливая, но без горделивого чувства исполненного долга. Вроде все так и должно быть. Хозяевам, которые на прощанье норовили поцеловать ей руку, доверительно давала наставления, как смотреть за больной коровой, и со снисхождением говорила:
– Даст бог - оклемается... Тогда будет не худо прислать на мой баз вашего старшего. Пусть возле здоровой скотины походит да поможет навоз в поле
Бывало, что корова подыхала после врачевания Оляны.
– Бог дал, бог и взял, - скорбно объясняла она беду и предлагала взаймы денег, чтоб купить другую корову.
Никогда Оляна не отказывала в помощи кохановчанам и деньгами, и зерном, и мукой, и лошадьми, чтоб вспахать поле. Мед с ее пасеки во всей округе считался целебным, и ходили за ним к Оляне как за лекарством.
Конечно - да иначе, казалось, и быть не должно - вела она строгий учет своих должников. Но никаких процентов не брала. Смиренно, почти с унижением, просила, кроме возврата долга, отработать десяток дней на ее полях во время жнив или обмолотить копну-другую снопов в ее клуне... И получалось так, что все село круглый год работало на Оляну да еще благодарило ее за удивительную доброту и небывалую отзывчивость.
Оляна - женщина дородная, с открытыми, большими, жалостливо смотрящими в самую душу темными глазами, с приветливым лицом. Ей было за пятьдесят, но выглядела она куда моложе, всегда румянились ее щеки, а в черно-смоляных волосах - ни одной серебряной нити.
Казалось, Христя переняла все лучшие черты лица матери, утончив их своей безмятежной юностью, веселым нравом и добротой чуткого сердца.
И вот Христя полюбила... Полюбила впервые в жизни! А прожила она на белом свете не так уж мало: целых девятнадцать лет...
Какое это счастье все время думать о Степане! Стена... Степушка... Только проснется Христя, а сердце сразу же испуганно и сладко "тук-тук!" о нем напоминает. И чем бы потом ни занималась, Степан неразлучно был с ней - в ее сердце, в мыслях, во вздохах, в беспричинном смехе ее. Удивительно, как она раньше могла жить без этого? Все время была сама по себе, а теперь - она и Степан.
...На дворе уже зима, а весной Степан пришлет к ней сватов. Ничего, что он бедный. Проживут! Только бы мама не противилась. Мама ведь любила свою младшенькую. Разве захочется ей сделать Христю несчастной?
И все ждала случая, чтобы заговорить о своем замужестве с мамой, которая ну никак не могла догадаться, что она давно уже любит!
Однако Оляна знала обо всем. Да не такой она человек, чтобы вставать дочери поперек дороги. Как-то в конце зимы, когда Степан уехал на заготовку леса, Оляна сказала Христе:
– Доченька, сбегай к Григоренчихе и отнеси ей кринку меду. Слышала я - болеет бабка.
Христя покраснела так, что на глазах ее выступили слезы.
– Не червоний, доця, земля слухом полнится, - с легким укором и грустью сказала Оляна и пошла в камору за медом.
Христя оделась и, сгорая от смущения, побежала на другой край села, где жил Степан.
Возвратилась оттуда подавленная, растерянная.
– Как там у Григоренчихи?
– с деланным безразличием спросила Оляна.
– Ой, мамо, страшно...
– с
– Что страшно?
– Хата маленькая... В половину хаты - ткацкий станок. Пол земляной. Окна - с кошачий лаз.
– Что ж поделаешь, - вздохнула Оляна.
– Беднота темная. С того и живут, что старая наткет людям полотна.
– А сколько земли у них?
– Разве Степан не хвалился? Десятина, да и та на глине... Так что пирогами не объедитесь.
– Мамо, а вы нам не дадите земли?
– Ого! На чужую землю женишков много найдется! Почище Степана! Ты, Христина, не дури. У тебя братья есть. Им земля принадлежит. А твое то, что в скрине. Ну, корову дам, грошей трохи. Но в богачи вас не выведу, не надейтесь.
– Как же будем жить, мамо?..
– В бедности. Работать будешь от зари до зари, копейки считать, кусок хлеба экономить. А ты как думала? Любовь тоже должна быть мудрой.
– Она и есть мудрая...
– Нет, твоя любовь неразумная, потому что не держала сердце на поводку. Молодое сердце рвется к красоте, как глупый щенок к детям. Так вот, надо знать, доченька моя, когда отпускать щенка, а когда нет. Можно было попридержать сердце для равного себе, а не тянуться к этому голодранцу, да еще придурковатому.
– Мамо... он умный, добрый... Мамо, что делать мне?
– Христя горько заплакала.
– Сама решай, - спокойно сказала ей Оляна.
– Насиловать не могу. Сватаются ж добрые люди.
– Вы об Олексе?
– А то о ком же? Хозяйский сын, не глупый, здоровый, не рябой. В достатке будете жить.
– Лучше повешусь!
– На все воля божья. Но разумные люди и вешаются не с горячки.
Христя убежала в свою горенку, закрылась там. Проплакала день, ночь, а потом явилась на глаза матери черная вся, исхудалая. По-детски жалко и виновато улыбнулась и чужим, огрубевшим голосом сказала:
– Мамо, пошлите в лес за Степаном. Как он скажет...
Но Оляна знала свое дело. Степан не возвращался из лесу до самой пасхи. А когда вернулся, его Христя уже была просватана за Олексу Якименко - старшего сына богатого кохановского мужика Пилипа.
Узнал Степан о своей беде и повеялся по свету.
Кроме старой матери, у него остался в Кохановке родной дядя - Платон Гордеевич Ярчук. Не сознался Степан Платону, что покидает село. На прощанье только зашел в его хату и принес крохотное двуствольное ружьишко, которое собственноручно смастерил ради забавы в длинные зимние вечера.
– Подарунок Павлику, - сказал Степан озадаченному дядьке, ища глазами своего двоюродного братишку.
Но Павлика в хате не было. Платон Гордеевич взял в руки двустволку и с удивлением крякнул, рассматривая искусную работу.
– Да-а...
– только и сказал.
– Мал еще Павлик такими игрушками забавляться.
– И спрятал ружье на чердак.
5
– Утекла!
– с торжествующей радостью сообщил отцу Павлик, как только Платон Гордеевич возвратился из сельсовета.
– Кто утекла?
– Эта!.. Ну, что мама. Говорит, бандиты мы!
– И Павлик даже подпрыгнул от удовольствия.
– Бандиты?
– Эге, бандиты! Говорит, пусть лучше эта хата сгорит, чем ей здесь бандитским байстрюкам прислуживать.