Люди ПЕРЕХОДного периода

У майора слегка вытянулось лицо, но, тут же стянув его обратно, он постарался этого не показать. Однако спросил:

— Сохатый с Паштетом, что ли? А почему они-то? Они кто такие, чтоб по книжкам разбирать?

— Паштет, должен вам сказать, — снова энергично включился Герман, — имеет поразительные способности к латинскому языку, даже, я бы сказал, талант. Просто он, находясь в заключении, скорее всего лишён всяческой возможности проявить это своё на удивление редкое дарование. Мы же, как никто, как фонд поддержки интересных начинаний, просто мечтали бы содействовать любому плодотворному развитию неординарной личности, даже в условиях временного отстранения её от непосредственной культуры.

— А Сохатый при чём? — не понял Еделев. — Он что, тоже редкость, как брат?

— Тоже, — не растерялась Елена, — но просто он об этом не знает, и мы должны разбудить в нём то, что возвращает преступника обратно к полноценной жизни.

— А вы хотя б в курсе, кто он тут, на моей зоне? — недоверчиво спросил Иван Харитонович. — И какое место занимает в бандитской иерархии? Что он не только рецидивист со стажем, а ещё и так называемый смотрящий? Вам это о чём-нибудь говорит, уважаемый культурный фонд?

В этот момент, предчувствуя непредвиденную затыку, но, тут же прикинув и сравнив, Герман решил, что теперь самое время сыграть немножечко ва-банк. И сыграл.

— В курсе, уважаемый, — ответил он и посмотрел холодным взглядом в майоровы глаза, — как и в курсе того, что наше вспомоществование преспокойно может уйти в ином от вашего направлении содействия, и поэтому вам и только вам выбирать состав собственных предпочтений.

Получилось и назидательно, и отчасти казённо, как он того и хотел. Елена посмотрела на мужа с нескрываемым восторгом, но, опомнившись, тут же прикрыла лицо рукой.

— Ладно, раз так, — согласился зам по оперчасти, — четверть часика вам хватит, пообщаться и осмотреть библиотеку?

— Мы бы просили хотя бы до после обеда где-то, — уже окончательно по-деловому взглянув на часы, отреагировал Герман Григорьевич с недрогнувшим лицом, — вряд ли раньше уложимся, нам ещё нужно на латыни пообщаться, сверить ощущения и всё такое. Не возражаете, майор?

— Пятнадцать минут, — жёстко произнёс Иван Харитонович, — и ни минутой больше. В противном случае руководство меня не поймёт, скажут, вступил в личные отношения. А мне оно надо, сами подумайте? Я же всё равно эти ваши книжки читать не буду, ни «классику», ни «своевременное», у меня времени на это нет, дел уймища разных по оперативной работе.

— Пятнадцать так пятнадцать, — неожиданно согласилась Елена, — хотя, насколько нам известно, руководство ваше в отпуске, и сейчас вы тут лицо номер один, не скромничайте так уж, вам не к лицу. — И обворожительно улыбнулась, встряхнув непослушными шампурами. Герман аж взвился, засекши эту улыбку жены. Они ведь так быстро унеслись спасать занебесных братанов, у них даже не хватило времени на то, чтобы… чтобы после столь длительного воздержания отбросить всё второстепенное, потустороннее, неправдашнее и невозвратное и завалиться в постель, чтобы страстно терзать друг друга, терзать, терзать, терзать в едва не окончательно уже забытой любовной истоме.

— Ладно, полчаса, — хмыкнул майор, — и на этом всё, капут! Дам двоих, побудут с вами, покажут и обождут там же. И, извиняюсь, ещё придётся вас… — он пытался подобрать подходящее слово и подобрал-таки, — посмотреть… На незаконные предметы, так сказать, сами понимаете. Такой у нас порядок для всех, даже для культуры.

— Хорошо, что для всех, а не «не для всех», — с пониманием кивнула Елена, — значит, система всё ещё работает, и есть надежда, что так будет и впредь.

— На том стоим, — довольный услышанным, чётко отыграл её слова опер. — Пошли давайте, они, наверно, с завтрака уже, самое время.

Ещё через какое-то время, ощупав каждого на наличие посторонней неразрешёнки, два гуинщика, лейтенант и старшина, завели супругов в небольшую пристройку к хозблоку, в которой размещалась библиотека колонии № 10. Они сели и стали ждать, разглядывая нищенские стеллажи, сколоченные из грубой, окрашенной белой масляной краской листовой фанеры, с сотней-другой разнокалиберных по виду и, надо думать, случайных по содержанию книжек. Время, столь драгоценное в их случае, неумолимо текло, и оба они об этом не забывали. Дёргаться, впрочем, было уже бессмысленно: так или иначе, условия были определены, точней говоря, обменены на конверт с десятью сотенными банкнотами американского казначейства. Что касалось последующего трансфера, больше виртуального, чем реального, то в эти минуты ожидания что Герман Григорьевич, что его жена меньше всего о нём помышляли. Слово было выпущено с этой стороны Прохода, однако никто не гарантировал возврата с той.

Их завели, обоих, одного за другим, неотличимых по виду. Единственное, что отличало одного рецидивиста от другого, — это нагрудные номера на белом тряпичном прямоугольнике, пристроченные к робам, пошитым из грубой чёрного цвета кирзы.

Лейтенант предупредительно кивнул на посетителей и вслед за этим указал им на длинную скамью, располагавшуюся с противоположной от осужденных стороны стола. При этом он соблюдал все надлежащие вохровцу приличия, принятые при общении с авторитетными зэками. Старшина встал у двери, облокотился на стену и принялся равнодушно исследовать глазами течение заоконной жизни.

— Общайтесь, — коротко произнёс лейтенант, — время пошло. — И посмотрел на часы.

— Вот это оп-па так оп-па! — развёл руками Сохатый, он же брат Павел, если по-старому. — От это встреча так встреча, от это я понимаю! — На лице его нарисовалась такая широченная улыбка, что не поверить в её искренность было просто совершенно невозможно. — Какими судьбами, матушка?

— Здравствуйте, Еленочка, — робко улыбнулся вдогонку брату второй заключённый, брат Пётр, Паштет, — если в нынешних обстоятельствах мерить его суть жизнью до заговора и последующего переворота. — И вы здравствуйте, — он вежливо поклонился головой в сторону Германа Григорьевича, не очень понимая, кто есть таков этот приятного вида человек средних лет.

— Это Герман, мой муж, — отрекомендовала его хозяйка «Шиншиллы», — вот и познакомились, наконец.

— Оп-па! — снова подал свой голос «смотрящий» брат, — двойная радость у нас, я гляжу, вся семья в сборе, включая шефа! — и с хитринкой во взгляде кивнул Веневцеву: — Чего хоронился-то от нас, братан, неужель такие прям уж страшные?

Лейтенант, деликатно отсевший в угол, мало чего понимал из обрывочных всплесков застольных приветствий; Еделев приказал отбить полчаса, приглядывать за порядком, а больше не лезть ни в какие дела, если чего-либо не выйдет за рамки дозволенного. Что он и делал.

На приветствие Сохатого Герман не ответил, право вести беседу уступил жене. Разве что ответно изобразил на лице намёк на радость встречи и стал ждать продолжения действия. В эту минуту ему и так было невероятно трудно сдерживать эмоции, разом нахлынувшие на его оболо… на всё его существо, на его чувствительную сердечную мышцу, начавшую трудиться на полные обороты сразу же после их успешного двойного приземления у вытяжного шкафа. Теперь же перед ним сидели оба они, двое апостолов, его персональные проводники от первого оборота к очередному, оба — учителя, архангелы и посланники неизвестной и чрезвычайно разумной силы, разместившей царствие своё в местах, весьма отдалённых от этих. Герману казалось, что ещё вчера, вот-вот, только-только… он даже не успел пока ещё осмыслить того, что произошло с ними со всеми, не то что преодолеть хотя бы один оздоровительный сон, который вычистил бы ему разум и заставил обрести свежий взгляд на ситуацию… Он сидит теперь перед своими бывшими учителями, и он должен принимать их такими, какими были они не там, а обитают тут, на самой настоящей бандитской зоне, в этой убогой тюремной библиотеке, вне той далёкой и уже наверняка недостижимой надземки.