Люди сороковых годов

– Да за что же и не хвалить-то его?
– отвечал Насосыч и залился самым добродушным смехом. Он даже разговаривал о спиртных напитках с каким-то особенным душевным настроением.

Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и увидел, что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси. Последний заливался горькими слезами.

– О чем вы?
– спросил его Павел, более всего озабоченный тем, что приятель его совершенно не одет.

– Да все Разумов, вон, говорит!
– отвечал сквозь всхлипыванья Шишмарев.

– Я говорю, что он женщина, - подхватил Разумов, - так обижается этим!.. Стоит только ему груди из теста приклеить, нынешний же год выйдет замуж...

– Перестаньте!
– воскликнул Шишмарев, почти в отчаянии и закрывая себе от стыда лицо руками. Он, видимо, был очень чистый мальчик и не мог даже слышать равнодушно ничего подобного.

– Что за глупости вы говорите!
– сказал Павел Разумову.

– Какие глупости!..
– возразил тот.
– У нас сторож Гаврилыч свататься к нему хочет, нос у него в табаке, губа отвисла, женится на нем - будет целовать его!

Бедненький Шишмарев только уж всплеснул руками.

– Замолчите и подите вон!
– воскликнул вдруг Павел, побледнев и задрожав всем телом.

Он в эту минуту очень напомнил отца своего, когда тот выходил из себя.

– Скажите, пожалуйста!
– воскликнул, в свою очередь, Разумов, еще более разваливаясь на диване и уставляя против Павла свои ноги.
– Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты!
– прибавил он что-то такое.

– Уйдите вон!
– повторил опять Павел и, несмотря на уставленные против него ноги, схватил Разумова за голое горло и потащил его.

– Перестаньте, вы меня задушите!
– хрипел тот.

– Уйдите!
– произнес еще раз Павел и потом, как бы вспомнив что-то такое, оставил Разумова и вышел к прочим своим товарищам.

– Господа!
– сказал он дрожащим голосом.
– Там Разумов дразнит Шишмарева - тот играть не может. Я хотел было его задушить, но я должен сегодня играть.

Проговорив это, Павел возвратился в коридор, где увидевшая его жена Симонова даже ахнула.

– Батюшка, что такое с вами?
– сказала она и поспешила ему подать стакан воды.

Павел выпил залпом целый стакан ее.

– Однако надобно этого Разумова вытурить, - заговорил все слышавший и над всем бодрствующий Плавин.

– А вот это я сделаю, - сказал Николай Силыч, вставая и идя в уборную.

Все гимназисты с любопытством последовали за ним. Они знали много случаев, как Дрозденко умел распоряжаться с негодяями-мальчишками: ни сострадания, ни снисхождения у него уж в этом случае не было.

– Что ты тут делаешь?
– обратился он прямо к Разумову.

– Я ничего не делаю, - отвечал тот, продолжая лежать, развалясь.

– Встать!
– крикнул Николай Силыч.
– Смеет еще лежать такой свиньей!

Разумов сейчас же вскочил. Он еще по гимназии помнил, как Николай Силыч ставил его в сентябре на колени до райских птиц, то есть каждый класс математики он должен был стоять на коленях до самой весны, когда птицы прилетят.

– Да я ничего, Николай Силыч, помилуйте!
– проговорил он.

– Позовите мне, - там вон я солдата какого-то видел!
– обратился Николай Силыч к гимназистам.

Несколько человек из них бросились и позвали Симонова.

– Поди, возьми этого барина за шивороток и выведи!
– сказал ему Николай Силыч, показывая на Разумова.

Симонов, видя, что это приказывает учитель, сейчас же буквально исполнил эти слова и взял Разумова за ворот еще не снятого им женского платья.

– Да я и сам уйду, позвольте только переодеться, - бормотал совершенно растерявшийся Разумов.

– Веди так!.. В бабьем платье и веди!.. А его скарб после за ним выкинешь!
– повторил Николай Силыч.

Симонов повел Разумова.

Все гимназисты громко захохотали.

– Мерзкий мальчишка, мерзкий!.. И развратный и воришка!
– повторял об нем и Гаврило Насосыч.

Зрителей во все это время утешал, наигрывая на скрипке печальнейшие арии, актер Видостан, составлявший своею особою весь оркестр. Он на этот раз был несколько почище умыт и даже в белом галстуке, но по-прежнему в дырявых сапогах. Наконец Николай Силыч и Гаврило Насосыч вышли из-за передних подзоров и заняли свои места. Симонов поднял занавес. Шишмарев, как и надо было ожидать, пропел прелестно! Павел тоже играл старательнейшим образом, так что у него в груди даже дрожало - с таким чувством он выходил, говорил и пел.

Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и стали выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.

– Кто сей умный человек, изготовивший все сие?
– говорил Николай Силыч, подводя своего друга прямо к подносу.
– Умный человек сей есть Плавин, а играл, брат, все-таки и Грицка - скверно!
– прибавил он, обращаясь к нему.

На этот раз Плавин вспыхнул даже от гнева.

– Чем же скверно?
– спросил он глубоко обиженным голосом.

– А тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!.. Вот пан Прудиус, - продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, - тот за дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!

– Я играл Грицка, как играют его и на театре настоящем!
– возразил Плавин.

– То-то ты и представлял там какого-то Михайлова или Петрова, а ты бы лучше представил подленького и лукавого человечишку. По гримерской и бутафорской части, брат, ты, видно, сильнее!.. А ты поди сюда!
– прибавил Николай Силыч Павлу.
– В тебе есть лицедейская жилка - дай я тебя поцелую в макушку!
– И он поцеловал действительно Павла в голову.

Почтенный наставник был уже заметно выпивши.

– Отлично играли, отлично!
– повторял за другом и Гаврило Насосыч, продолжавший рюмку за рюмкой пить водку.

– А ты, принц Оранский - франт канальский!
– обратился Николай Силыч к семиклассному гимназисту.
– Вези меня на лошадях твоих домой.

– С великим удовольствием!
– отвечал тот.

– И возьмем мы с собой горлинку нашу!.. Поди сюда, шишка!
– сказал Николай Силыч Шишмареву.

Тот подошел к нему; он и его поцеловал в голову.