Люди сороковых годов
Шрифт:
Беседа на завалинке продолжается. Разговор идет пока вразброд, после боя прежде всего вспоминают моменты, которые были очень сложными, подчас трагическими, а теперь почему-то кажутся забавными, смешными. Память в минуту наивысшего нервного напряжения в бою фиксирует малейшие детали, словно фотографическая пластинка, и во время передышки люди испытывают потребность выговориться и притом вдоволь посмеяться — это необходимая разрядка.
И, как всегда, из таких отрывочных замечаний постепенно складывается картина боя — стройная, четкая картина. Мне невольно приходит на ум любимая фраза Катукова: «Надо крепкое сердце иметь». Именно это крепкое сердце решило успех операции минувшей ночью.
Гитлеровцы хорошо укрепились в Скирманове. Село было превращено ими в крепкий узел обороны с прекрасно организованной огневой защитой. Само расположение села благоприятствовало обороне: справа бугор, слева овраги, а прямо открытая местность, отлично пристрелянная.
Катуковцам была поставлена задача: во взаимодействии с 18-й стрелковой дивизией, которая наступала левее, уничтожить противника в Скирманове,
Атака началась с утра 12 ноября после мощной артиллерийской подготовки. Катуков применил строй клина. Бригада наносила лобовой удар другой возможности не было. Танки гвардейцев построились в три эшелона пока первый эшелон продвигался вперед, второй поддерживал его огнем. Третий эшелон оставался в резерве, в критический момент вступил в бой и он.
В пять часов утра 12 ноября перед боем у Скирманова комиссар 1-го танкового батальона А. С. Загудаев созвал экипажи танков на короткое собрание. Он прочел танкистам приказ о переименовании бригады в 1-ю гвардейскую танковую. Напомнил товарищам о погибших боевых друзьях. Призвал сражаться так же самоотверженно, как сражались под Орлом Рафтопулло, Дуванов, Рындин, Любушкин…
Сокрушая все на своем пути, бронированный клин гвардейцев врезался в село. И все же одним ударом проломить оборону противника не удалось — уж очень сильна была артиллерийская и минометная оборона гитлеровцев. По каждому нашему танку били 10–12 орудий и минометов. Тут-то и потребовалось то самое крепкое сердце, о котором любит говорить Катуков, — надо было на ходу быстро и четко перестроиться, применить новую тактику. И генерал сумел это сделать. Не давая врагу ни минуты передышки, он начал планомерно и методически выбрасывать вперед небольшие группы танков, изматывая до предела нервы врага. Надо было создать видимость бесконечного наращивания сил.
Танки двигались вперед короткими скачками, нанося молниеносные удары с разных направлений. Снова отличился Бурда, а с ним и старший сержант Евтушенко. Продвижению пехоты сильно мешала гитлеровская минометная батарея, расположившаяся на кладбище. Кроме того, там были сооружены долговременные огневые точки; оттуда гитлеровцы пулеметным огнем преграждали путь пехоте.
Бурда и Евтушенко стремительно помчались на врага. Тогда гитлеровцы бросили в контратаку припрятанные в резерве шесть танков. Два гвардейских экипажа, не дрогнув, приняли неравный бой. Бурда уничтожил три тяжелых немецких танка, похоронил под гусеницами своей машины шесть блиндажей со всей их начинкой, живой и мертвой, — очень ловко тут поработал водитель танка Боровик, — и расстрелял два взвода пехоты. Евтушенко раздавил две долговременные огневые точки, уничтожил около тридцати пехотинцев и захватил одного капрала в плен, о чем так весело рассказывал нам Бурда, уж больно необычайный был случай. Когда же понадобилось вклиниться в глубину села, Бурда, не задумываясь, влетел туда, давил, мял, крушил врага, как только позволяла техника. Но тут он снова встретил сильный артиллерийский огонь. Снаряд попал в его танк, разбил оптические приборы. Пришлось отойти.
Мужественно сражался и экипаж комиссара 1-го батальона Загудаева. Сам Загудаев командовал танком, механиком-водителем у него был Дыбин, стрелком-радистом Наймушин, заряжающим Лескин. Выполняя боевой приказ, Загудаев прикрывал левый фланг наступления бригады. Он принял бой с контратакующей группой немецких танков, расстреливая их в упор.
Экипаж Загудаева уничтожил пять вражеских танков, но и сам понес потери: снаряд поразил в голову заряжающего Лескина. Остальных спасла казенная часть пушки, принявшая на себя этот страшный удар.
Искусный механик Дыбин, ловко маневрируя, сумел все же вывести искалеченную машину из-под убийственного огня. Лескин был похоронен на окраине села Ново-Рождествено. Загудаев за мужество, проявленное в бою у Скирманова, был награжден орденом Ленина. Ему была посвящена передовая статья в газете «Красная звезда». [20]
Мужественно сражались танковые экипажи Павла Заскалько и Ильи Полянского, которые шли в бой на тяжелых танках КВ. Завидев мощную машину Заскалько, гитлеровцы сосредоточили на ней огонь двенадцати орудий, били и артиллеристы, и танкисты. Но Заскалько продолжал идти вперед. Одним ударом он расколол немецкий танк, потом разбил тяжелую самоходную пушку, перестрелял до взвода пехоты. Вот уже и деревня… Наши танкисты ворвались в глубину обороны гитлеровцев и начали ее крушить.
20
Тов. Загудаев мужественно прошел весь боевой путь войны. Он был награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны, двумя орденами Красной Звезды и многими медалями. Сейчас он — полковник в отставке, живет в Москве.
В этот момент Заскалько почувствовал сильнейший удар — это пробил башню снаряд мощной немецкой пушки, приспособленной специально для стрельбы по танкам KB (нам потом показывал ее на шоссе генерал Казаков — танкисты захватили ее в конце концов).
Снаряд разорвался в танке. Несколько членов экипажа были ранены. Чудом остались невредимы лишь Заскалько и водитель Потапенко. Водитель пытался вывести танк с поля боя, но в машине вспыхнул пожар.
Когда мы встретились почти два месяца спустя в селе Ивановском, — в той самой «пещере Лейхтвейса», с описания которой началось наше повествование,
Заскалько только что вернулся из госпиталя и так рассказывал мне о том, что произошло в эти критические минуты:— Нас было пятеро в танке — я, водитель Потапенко, командир орудия Макаров, парторг нашей роты тяжелых танков радист Семенчук и механик Кожин. У Макарова перебита рука и разворочан бок, он уже не дышит, у Кожина на ниточке висит выбитый глаз, Семенчук тоже ранен. Мы с Потапенко пытаемся погасить пламя, но ничего не выходит. Дышать уже нечем, а открыть люки никак не удается: их заклинило. Неужели это смерть? В голове вдруг все промелькнуло, что было в жизни, с самого детства. Не знал я, что так страшно умирать… Рванулся из последних сил, а я ведь, как вы знаете, физкультурник, первенство брал в Станиславе, вышиб нижний люк. Стал спускать раненых. А там пули вихрем. Но другого пути у нас нет. Сначала вытащил Семенчука. Потом Кожина — это у него болтался глаз на щеке, страшно вспомнить. Спускаю его, а он стонет: «Товарищ старший лейтенант… Павел Андреевич! Паша!.. Скажи правду, нет у меня глаз? Если нет — пристрели!» Я ему: «Есть, есть у тебя глаза. Просто тебе их кровью залило, ты и не видишь». Вытащили мы Макарова. И тут я вдруг вспомнил про свой дневник, он в танке остался. Больно жалко стало: много интересного там было записано. И ринулся я в горячке в танк. Стал ощупью шарить, а кругом огонь. Планшет так и не нашел, а весь обгорел. Едва выбрался — прыгнул в снег рыбкой… Поползли мы к своим. Потапенко тащил Семенчука, а я — Кожина. Кругом стрельба — нет спасения. Тут очередью из автомата и добило беднягу Семенчука — его перерезало пополам, а у Потапенко в кармане отсекло угол комсомольского билета. В общем, все же добрались мы до своих втроем — я, Потапенко и Кожин. Говорят, на меня было страшно смотреть: так обгорел. Как ни отбивался, меня сразу в госпиталь отвезли. Ну, как видите, все быстро зажило, теперь опять буду воевать…
Уже погас день, спустились сумерки, зажглись в дыму пожарищ тусклые звезды, а на подступах к Скирманову все еще гремело, клокотало, шумело. Гитлеровцы предприняли контратаку, но наши танкисты, увлекая за собой пехоту, отбросили их и начали штурм высоты, на которой располагалось кладбище, превращенное гитлеровцами в сильный оборонительный узел. Это был тяжелый бой. Танки капитана Гусева, — у которого на этот раз башенным стрелком был Герой Советского Союза Любушкин, — Бурды, Евтушенко, Корсуна, Столярчука расстреливали и давили гитлеровские дзоты. Политработники бригады Комлов и Столярчук шли в рядах пехоты, подбадривая и воодушевляя солдат. С мотострелками в атаку шел начальник разведки штаба бригады капитан Лушпа.
Тяжкая задача выпала на долю мотострелкового батальона, который уже успешно прошел через жаркие бои под Орлом. Вот как описывает свои переживания в бою за Скирманово ветеран батальона, бывший пулеметчик Петр Иванович Тернов в письме ко мне, присланном в декабре 1971 года:
«В ночь на 12 ноября нас посадили на танки, и мы двинулись к Скирманово. Был сильный мороз, и броня была ледяная — прикосновение к ней обжигало руки. Только выхлопные трубы от мотора давали чуточку тепла. К исходному рубежу мы подошли к рассвету. Немцы молчали. До нас в этом районе находились пехотные части, и гитлеровцы, видимо, не ожидали, что на их оборону навалится такая страшная лавина — танки KB и Т-34.
Бой начался дружно. Танки пошли в три эшелона. С последним эшелоном шли мы, десантники. Нам предстояло атаковать в лоб немецкие позиции в районе кладбища. И когда танки обработали огнем гитлеровскую оборону, мы схватились с вражеской пехотой.
Мой пулеметный взвод вел огонь по окопам и блиндажам противника, а приданный нам танк поддерживал нас. Пули и снаряды летели со всех сторон, снег почернел от пороха, казалось — нет нигде живого места. Особенно досаждал нам один немецкий пулемет. Танкист приоткрыл верхний люк и спросил меня: «Откуда бьет эта сволочь?» Я дал ему ориентир. Танкист выстрелил из пушки. Немецкий пулеметчик на мгновение замолчал, но потом опять дал очередь — наш снаряд разорвался с перелетом. Я уточнил ориентир. Танкист снова выстрелил, и на этот раз удачно: пулемет разлетелся вдребезги, пулеметчик был убит.
Через минуту из немецкого окопа вылез какой-то детина в каске и поднял руки. Это был немецкий унтер-офицер. Мы его быстро схватили и упрятали за танк. Бой разгорался все сильнее — немцы обрушили на нас сильный огонь. Но танк своим беглым огнем нанес им сильный ущерб. Хорошо поработали и два наших «максима».
Мы отправили пленного в тыл, а сами стали продвигаться вперед. Подошли вплотную к немецким окопам, и начался бой гранатами. От немецких ручных гранат мы ущерба не понесли, а вот наши «лимонки» и бутылки с горючей жидкостью дали отличный эффект.
Всех поражал своей энергией пулеметчик Петр Игнатьевич Борисов, коммунист из города Хвалынска, опытный воин и очень сильный человек, 1907 года рождения. Если кто его не видел, то просто не поверит тому, что я скажу: он хватал пулемет «максим» в охапку и один переносил его на новую позицию. Ему едва успевали подносить ленты с патронами. Стрелял он очень метко — его кинжальный огонь буквально косил гитлеровцев. Самому Борисову везло: он воевал и под Орлом, и здесь, но не получил ни одной царапины. Только шинель была кое-где порвана осколками да оторвана часть полы.
Вдруг меня сильно ударило в бедро комом мерзлой земли — неподалёку разорвался снаряд. Я был отброшен к танку и ударился об него головой. К счастью, я был в каске, и голова уцелела, но правая нога онемела, и мне пришлось полежать минут тридцать за танком, пока она начала снова действовать; остался только большой синяк. Потом Борисов шутил: «Что же это ты? Танк головой бить нельзя — это не футбол…»