Люди сороковых годов
Шрифт:
Передышки не было. Танки генерала Катукова немедленно развернулись и заняли новый рубеж, готовые оборонять его любой ценой…
То были самые трудные и самые опасные дни, когда гитлеровцы упорно и методично, не считаясь пи с какими потерями, загоняли два стальных клина в нашу оборону — один южнее, другой севернее Москвы. На юге они уже прорывались к Кашире, на севере — к Яхроме и Дмитрову, стремясь форсировать канал Москва — Волга.
В один из этих тяжких дней в бригаду Катукова прибыл с пополнением молодой, худощавый и ловкий танкист Леонид Лехман с щеголеватыми испанскими бачками. В петлицах у него было уже два лейтенантских «кубика» — к своим двадцати годам он накопил кое-какой жизненный опыт.
Родился Лехман в семье рабочего в поселке Черниговка Запорожской области; отец его
Но Леонид был способным мальчиком. К 1938 году он успел закончить девятилетнюю школу и поступить в музыкальное училище. Однако в воздухе уже пахло войной, и Лехман понял, что лучше будет профессию сменить и стать военным человеком. И не прогадал: буквально за неделю до начала войны, 15 июня 1941 года, он окончил Орловское бронетанковое училище.
В первый же день войны Лехман получил назначение в 202-ю танковую дивизию. В ее рядах в июле он сражался под Ельней. Потеряв в бою свой танк, попал в резерв Западного фронта и вот теперь получил назначение в 1-ю гвардейскую танковую бригаду…
Много лет спустя Лехман так описал свое первое знакомство с катуковцами в письме ко мне:
«В бригаду я прибыл тогда, когда она отходила. Это было вечером. Обстановка для меня сложилась неблагоприятно, я даже не успел доложить о своем прибытии комбригу. Незнакомые ребята подхватили меня в машину, и так я стал солдатом бригады».
Назавтра все прояснилось. Лехман был назначен в танковую роту, которой теперь командовал Дмитрий Лавриненко. Командир роты тут же испытал молодого лейтенанта в бою и остался доволен им. «Воевать можешь», — одобрительно сказал он ему. Лехман увидел, что его окружают подлинные мастера танкового боя, и был рад тому, что ему так повезло с назначением. Впереди ему предстоял долгий и счастливый путь до самого Берлина, и читатель еще не раз встретится с ним на страницах этой книги…
Только к концу ноября частям 30-й армии под командованием генерала Д. Д. Лелюшенко, поддержанным войсками 1-й Ударной армии, которой командовал генерал Кузнецов, удалось задержать и отбросить обратно за канал фашистов.
Танкисты 1-й гвардейской бригады дрались все там же, на территории Истринского района. Они буквально изнемогали в неравных сражениях, но каждый понимал, что дальше отступать некуда: рядом — Тушино, а это, по сути дела, уже московский пригород.
«Ни шагу назад, позади Москва», — было сказано в приказе по [войскам Западного фронта, который прочли в частях еще 22 ноября. [21] И танкисты Катукова, как и пехотинцы-панфиловцы, и кавалеристы Доватора, которые все время дрались бок о бок с ними, сражались поистине отчаянно.
21
«В этот день, — вспоминает М. Е. Катуков, — 30 танков и до полка пехоты врага заняли селение Чаново, вытеснив оттуда кавалерийский полк. Нужно было восстановить положение. Я возложил эту задачу на старшего лейтенанта А. Ф. Бурду. Сил было мало, но мы рассчитывали на внезапность. Нашли сельских ребятишек, которые знали лесные дороги к Чанову. Один из них сказал: «Я поведу. Я там все дороги знаю, всегда грибы собирал в этих местах». На рассвете 23 ноября мальчик вывел пять танков Бурды, взвод автоматчиков и кавалерийский полк к окраинам Чанова. Их удар был неожиданным. Помогла и соседняя танковая бригада. Задача была выполнена. Но враг снова и снова переходил в атаки и, хотя и медленно, все еще продвигался к Москве».
Стояли морозные дни, сталь буквально обжигала при каждом прикосновении, но люди не выходили из боевых машин. Контратаки следовали одна за другой. Некоторые селения по нескольку раз переходили из рук в руки…
Старый солдат Катуков прекрасно понимал, что уж если советским людям в военных шинелях в эту суровую пору приходится невтерпеж, то гитлеровцам в десять раз тяжелее. «Мы воюем у ворот своей столицы, —
говорил он работникам штаба, — нам здесь и стены помогают, а их черт занес за тысячи километров от дома. Чужая, смертельно враждебная страна, ожесточенные контрудары, усталость от долгих боев, плохое снабжение из-за растянутых коммуникаций, партизаны в тылу, наконец, эти неожиданные морозы, к которым они совершенно не были готовы… Нет, что ни говорите, а хваленая выдержка их скоро надломится».К тому же генерал знал то, о чем другие могли лишь смутно догадываться: проявляя выдержку, советское командование в сложнейшей обстановке немецкого наступления скрытно и умело сосредоточивало под Москвой новые армии, которые вот-вот должны были все перевернуть вверх дном и положить начало разгрому фашистских армий, уже истекавших кровью на подступах к Москве.
Может быть, именно поэтому генерал, невзирая на смертельную усталость, выглядел в эти дни бодро. Именно поэтому он так жадно читал каждое донесение из батальонов, которое могло дать хоть какое-нибудь представление о том, как настроен сейчас немецкий солдат.
— У нас было совсем немного сил, — рассказывал мне впоследствии Катуков. — Две недели непрерывных оборонительных боев сделали свое дело. Но я чувствовал, — понимаете, как-то физически ощущал, — что у гитлеровцев дела обстоят немногим лучше. Знаете, как говорят теперь наши бойцы: «Не тот фашист пошел. Скучный фашист, вялый». Правда, они еще наступали, а мы отступали.
Но уже чувствовалось, что назревают какие-то новости. Надо вам сказать, что в нашем деле, как и в любом другом, великую роль играет психология. Ее надо обязательно учитывать в военных замыслах. Ну, и вот мы с комиссаром подметили нечто весьма любопытное. Было это, по-моему, у Надовражино…
И генерал начал подробно рассказывать об этой операции, которая принадлежала к числу особенно любимых им.
За несколько дней до начала наступления частей Красной Армии, в самом начале декабря, генералу донесли об удивительном происшествии: в районе станции Бакеево три гвардейских танка неожиданно обнаружили существенное ослабление боеспособности противника.
Дело было так. Бригада Катукова оборонялась на рубеже Жилино Горетовка — Брехово близ Пятницкого шоссе. Левее по линии Бакеево Надовражино — Шеметково — Нефедьево держала оборону наша 18-я стрелковая дивизия. Гитлеровцы нанесли удар по правому флангу полка, оборонявшего Бакеево, и он отошел на опушку леса в километре восточнее этой станции.
Как раз в это время гвардейцы получили из ремонта несколько танков Т-34, и Катуков послал три машины под командованием лейтенанта Михаила Попова на выручку пехоте. Они подоспели в критический момент: колонна гитлеровских танков и автомашин уже вышла из Бакеева по дороге, ведущей к Пятницкому шоссе. Фашисты теперь не ожидали встретить существенного сопротивления и двигались беспечно.
Уже стемнело. Попов подпустил немецкие танки на близкую дистанцию, и все три «тридцатьчетверки» открыли по противнику ураганный огонь. Четыре вражеских танка и несколько автомашин с пехотой были уничтожены, остальные круто развернулись и ушли без боя в Бакеево. Не давая врагу передышки, наши танкисты вместе с пехотой на рассвете атаковали станцию. Гитлеровцы опять были застигнуты врасплох. Они в панике бежали в сторону села Еремеево, бросив немало вооружения и имущества. На поле боя осталось много убитых и раненых гитлеровцев. В этом бою лейтенант Попов и его товарищи уничтожили еще пять танков, не понеся при этом никаких потерь.
Генерал потом рассказывал мне:
— Нас этот странный, необычный случай очень заинтересовал. Помню, мы с комиссаром голову ломали: что бы это могло означать? Сначала подумали, что на этом участке оказался какой-то трусливый сброд, только что прибывший на фронт, — с резервами у гитлеровцев было уже туговато, и они бросали маршевые батальоны в бой, словно солому в печь. Проверили, оказалось, что перед нами те же части, которые до этого с такой силой атаковали нас. Стало быть, здесь могло быть одно из двух: либо провокация, преднамеренная демонстрация мнимой слабости для того, чтобы заманить танкистов, либо действительно моральный надлом войск, истощенных долгой кровавой борьбой.