Люди среди людей

Незадолго перед поездкой в Англию в личной жизни Николая Ивановича произошло важное событие. В апреле 1912 года он женился на Екатерине Николаевне. В доме на Пресне сыграли свадьбу. Сахарова, которую калужские власти за ее революционные убеждения так и не утвердили уездным агрономом, поселилась с мужем в маленьком флигеле вавиловского дома. Казалось, что споры, которые молодые люди вели между собой весь предыдущий год, должны после свадьбы утихнуть сами собой. Этого не случилось. Екатерина Николаевна по-прежнему томилась по общественной деятельности. Биология и агрономия, столь дорогие Николаю Ивановичу, оставались ей чужды. Профессор Фортунатов сделал попытку устроить любимую свою ученицу преподавателем в академию, однако из этого тоже ничего не получилось. Несмотря на уступчивый характер Вавилова, назревал конфликт. Но полгода спустя молодые супруги выехали за границу, и это разрядило обстановку.

В Лондоне остановились они на одной из тех скучных улиц, где все дома по архитектуре своей абсолютно точно повторяют друг друга. Сохранился альбом снимков, сделанных Екатериной Николаевной. Фотографии изображают Николая Ивановича то с книгой возле одного из тихих домиков Крауч-энд, то под старыми липами Гемпстонского парка. Но очень скоро начались рабочие будни. Чтобы слушать интересующие его лекции, Вавилов переселился в Кембридж, а Екатерина Николаевна, занятая социологическими исследованиями и рисованием (у нее был недюжинный художнический дар), осталась в Лондоне.

Почтовые открытки из Кембриджа, чаще всего изображающие старинные готические постройки университетских колледжей среди неизменных зеленых газонов, извещают, что русский агроном и на чужбине быстро создал для себя ту обстановку, при которой за минимум времени можно почерпнуть максимум знаний. Его вполне устроила маленькая комната в пятнадцати минутах ходьбы от университета. Но, для того чтобы сэкономить и эти считанные минуты, он приобрел подержанный велосипед.

Кембридж - старейший из британских центров ботанической и сельскохозяйственной мысли. Тут есть чему поучиться. «Я видел небольшой агрономический институт, ассистент показал мне его. Особенно интересна ботаническая школа. На каждом шагу следы работы Дарвина. Его библиотека. Некоторые его коллекции». В библиотеку великого естествоиспытателя москвич вошел не без трепета. Перед ним открылась возможность проследить за всеми поворотами творческой мысли ученого: при желании в библиотеке можно было получить на руки даже рукописи и записные книжки Дарвина… Но еще интереснее ощущать пульс современной науки: слушать лекции Биффена, Пеннета, ведь это ученики Вильяма Бэтсона, самого яркого генетика начала XX века. «Лучшее, что я нашел сегодня, это бэтсоновские материалы… Я не мог не купить их».

Имя Бэтсона появляется в письмах Николая Ивановича особенно часто. Позднее, перечисляя своих любимых учителей, Вавилов назовет английского генетика наряду с Тимирязевым и Прянишниковым. Кто же этот исследователь, оставивший столь глубокий след в душе русского агронома?

В 1909 году в Лондоне умер миллионер Джон Иннес. Свои капиталы он завещал городскому управлению столицы, с тем чтобы оно основало Институт садоводства. Наследодатель не уточнил, каким должен быть институт, и назначенный директором Вильям Бэтсон сделал свободу творчества основным принципом нового научного центра. Каждый серьезный биолог мог работать в Институте Джона Иннеса над чем он только хотел, пользоваться любыми методами, экспериментировать на любых биологических объектах - от пшеницы до павлинов, от левкоев до морских свинок. Единственное, о чем просил директор, чтобы исследователи изучали наследственность и процессы эволюции живого мира. Кроме того, Бэтсон приглашал коллег печатать свои статьи в генетическом журнале, который издавался все тем же Институтом Джона Иннеса. Со стороны может показаться, что при таком порядке садоводы и фермеры Англии получали от ученых не столь уж большую пользу. Очевидно, если бы директор ограничил фантазии своих сотрудников и устремил их деятельность на прямые задачи садоводства… Но член Королевского общества (английский академик)¹ Вильям Бэтсон был иного мнения о своих должностных правах и обязанностях. Он считал, что всякий честный и достаточно способный ученый-биолог, которому будут предоставлены хорошие условия для его опытов, неизбежно рано или поздно внесет свою лепту в создание новых сортов растений и выведение новых пород животных. Свою роль директор видел в том, чтобы не мешать ученым в их поисках. Вместе с тем Бэтсон проявил буквально железную волю, отстаивая в своих книгах и на международных конгрессах идеи Грегора Менделя. Он упорно прокладывал дорогу молодой генетике, которая на заре своего возникновения подвергалась серьезным нападкам. Кстати сказать, Бэтсону принадлежал и сам термин «генетика». Он еще в 1906 году предложил именовать этим словом учение об изменчивости и наследственности животных и растительных организмов.

Демократизм Бэтсона, его доверие и дружелюбие испытал и Николай Вавилов. Директор охотно разрешил ему продолжать в Мертоне начатые в России исследования по иммунитету пшениц. Именно тут, на делянках и в лабораториях приморского местечка, получила свое завершение докторская диссертация, открывшая Николаю Ивановичу путь к профессуре. Тринадцать лет спустя в статье, посвященной памяти учителя, Вавилов привел слова, которые, очевидно, наилучшим образом характеризовали личность Бэтсона и принципы его школы: «Бесстрашный в критике и великодушный в оценке, оп был апостолом свободы в исследовании, которое одно приведет к лучшему». Прошли годы. Москвич-практикант сам стал академиком, главой всемирно прославленной научной школы, и в его собственном поведении современники увидели те же черты: беспредельную терпимость ко всякому, кто действительно ищет истину, и бесстрашие в борьбе с ложью и подтасовкой научных фактов.

И еще одну важную сторону унаследовал ученик у своего учителя: как и Бэтсон₂ Вавилов всю жизнь был для своих сотрудников не только судьей и администратором, но также генератором новых идей, человеком, непрерывно побуждающим коллег к энергичным научным поискам. С полным правом повторял он слова покойного учителя: «Во многих, хорошо организованных предприятиях есть люди, известные как будильники (knockers-up). Их неблагодарное дело - будить других ото сна, твердить, что наступило время работы. Эту неблагодарную роль я беру на себя, и если я стучу слишком громко, то лишь потому, что в этом есть подлинная необходимость».

Весенним днем 1914 года Николай Иванович зашел к Бэтсону попрощаться: знаменитый генетик отправлялся на конгресс в Австралию. Он застал хозяина и хозяйку в их коттедже за сбором чемоданов. Смутившись, гость хотел поскорее удалиться, чтобы не мешать в столь ответственный момент. Бэтсон остановил его: «До парохода еще целых полтора часа. Мы успеем сыграть с вами партию в теннис». Об этой партии в теннис Николай Иванович охотно напоминал много лет спустя тем своим спутникам, которые имели обыкновение слишком затягивать экспедиционные сборы. Сам он, как и Бэтсон, даже в самые дальние поездки собирался за считанные часы, а то и за минуты. Именно так, налегке и спешно, супруги Вавиловы выезжали из Англии домой летом 1914 года. Мировая война прервала нормальные пути сообщения: русские добирались на родину через Норвегию, Швецию и Финляндию.

Из-за границы привез Вавилов не новую методику, даже не новые идеи, а нечто такое, что трудно назвать одним словом: интерес к глобальным исследованиям, стремление охватить поиском растительный мир всего земного шара. Именно в это время его захватывают проблемы, которые потом становятся главным делом его жизни. «Артишоки, артишоки и миндаль, и миндаль не растут в Европе…» А почему, собственно, не растут? Где их родина? Откуда появились на наших полях культурные растения? Где их подлинный дом? Кто их родичи? Как преодолели они - пшеница, рожь, лен, рис, обитатели наших садов и огородов - барьер, отделяющий дикаря от благородного кормильца человечества? Нужна немалая смелость, чтобы, едва окопчив институт, задаваться такими планетарными проблемами.

Но «космический ветер», страсть к большим идеям и крупным свершениям, все то, что в конце концов породило академика Вавилова, все это таилось в нем в какой-то мере и раньше. Вспоминается письмо двадцатипятилетнего агронома к своей невесте из Петербурга. Николай Иванович поехал туда, в так называемое Бюро прикладной ботаники, чтобы научиться классифицировать пшеницы и болезнетворные грибы. Небольшое бюро было единственным в стране исследовательским учреждением, где собирали и изучали коллекции возделываемых на Руси хлебов. Заведующий бюро Р. Э. Регель пользовался славой добросовестного и в высшей степени серьезного исследователя. Вавилов с почтением выслушивал советы старшего товарища, но от его глаз не укрылась странная узость в работе учреждения. По мнению Регеля, никакой исследователь не способен охватить за жизнь более чем один вид растения, будь то пшеница, ячмень или овес. Отсюда постоянно повторяемый в бюро лозунг: «Спасение - в специализации». «Моя комната рядом с регелевской, - писал Николай Иванович, - сижу и слышу каждый день этот лозунг, который Регель повторяет при каждом удобном случае, и выслушиваю анафемствования «энциклопедистам». Идеал Регеля - скромный, трудолюбивый, аккуратный сотрудник, специализирующийся, например, на определении пленчатости ячменя. Сижу и ежусь. «Горе нам, энциклопедистам. Горе нам, стремящимся объять необъятное…»

Как видим, идеал самого Вавилова отнюдь не специалист по ячменным пленкам. Ему мил ученый с широким кругом интересов. После заграничной командировки эти устремления еще больше укрепились: Институт Джона Иннеса был подлинной школой энциклопедизма. В 1914 - 1915 годах начинающий исследователь буквально разрывается от обилия идей и замыслов, которые он желает немедленно осуществить. Хочется продолжить исследования по иммунитету, изучить все пшеницы земли, чтобы понять, почему одни хлеба не поддаются разрушающему действию болезнетворных грибов, а другие почти напрочь гибнут от грибных атак. Хочется проверить некоторые мысли Дарвина о происхождении видов, манят к себе генетика, селекция…

Но в мире идет война. Каждую неделю в вестибюле главного корпуса академии вывешивают траурные объявления о гибели на фронте бывших студентов и преподавателей Петровки. Не может быть и речи о дальних экспедициях. Даже производить ежегодные экспериментальные посевы в опустевшей и обедневшей академии дело нелегкое. Власти подвергли конфискации часть лошадей. Ушли на фронт рабочие ферм и опытных полей. В довершение бед в последний день февраля 1916 года в канцелярии академии была принята телефонограмма: ратнику Николаю Вавилову, временно освобожденному от военной службы, немедленно явиться к воинскому начальнику. Мать, Александра Михайловна, как услышала о повестке, так и ахнула. Сергей уже служил в армии, письма от него доходили редко. Теперь Николай… Александра Михайловна попросила сына перечитать ей напечатанный и заверенный секретарем текст телефонограммы и расстроилась еще больше. Ее поразила дата: 29 февраля. Тысяча девятьсот шестнадцатый год был високосным.