Люди в погонах

Лицо Мельникова засветилось тихой радостью. Никогда не писала ему Наташа о своем переезде так вот прямо и просто, как сейчас. «Значит, все обдумала, — решил он, не отрывая взгляда от письма. — А что касается иностранных специалистов... Конечно, интересно. Только всего ведь не объять».

Над лагерем запела труба. Послышались команды:

— Закончить занятия!

— В две шеренги становись!

Мельников сложил письмо и рисунок в конверт, спрятал в карман и неторопливо направился в столовую. На смуглом лице его не потухала счастливая улыбка.

2

Нечаев сидел, облокотившись на подоконник. Поврежденная в «бою» за высоту правая нога, не давала ему возможности двигаться. Наблюдая за мухой, которая билась о стекло и неугомонно жужжала, он говорил:

— Хочешь на волю, да? Я тоже хочу, а вот сижу и шума не поднимаю. А тебя задерживать я не буду. Можешь удалиться.

Он распахнул окно и свернутой в трубку газетой выгнал муху на улицу.

У соседнего дома в палисаднике играли дети. Они строили из песка крепость и обсаживали ее ветками. Нечаев залюбовался работой малышей. Когда-то он тоже любил возводить из глины крепостные башни. Отец не раз говорил ему: «Быть тебе, Генка, военным инженером, как наш Карбышев Андрей Ильич, Вот специалист! Куда там немцам до него».

Вспомнив это, Нечаев улыбнулся. Он поправил забинтованную ногу, придвинул к себе уже прочитанную газету.

На дороге появилась Ольга Борисовна в легком платье, с черной сумочкой и книгой. Волосы ее шевелил ветер, шевелил осторожно, будто перебирал в своих воздушных пальцах. Увидав Нечаева, она весело сказала:

— Здравствуйте, товарищ капитан! Что это вы грустите?

— Загрустишь, — отозвался Нечаев. — Сижу как за монастырской стеной. А друзья проходят мимо. Не замечают.

— Ну, ну. — Ольга Борисовна засмеялась и погрозила пальцем. — Пожалуйста, без намеков. Вот видите, свежий «Октябрь» принесла вам.

Она подошла к окну и протянула книжку Нечаеву.

— Спасибо, Олечка, — сказал он радостно и поймал ее за руку.

— Ой, что вы, — смутилась Ольга Борисовна. — Кругом же люди!

— Ну и пусть люди.

— Как же «пусть»?

— Не сердитесь, я давно хочу вам что-то сказать, — пробормотал Нечаев, сильнее сжимая маленькую женскую руку. Вид у него был наивно-ликующий и чуть-чуть растерянный. Зеленоватые глаза лучились, как у юноши. Ольга Борисовна покраснела и сказала мягко:

— Не надо, Гена.

А он словно не слышал ее, повторял все те же слова:

— Не сердитесь. Я очень давно... Понимаете?

В ее взгляде, в движении губ скользнула еле приметная улыбка. Она оживила Нечаева.

— Олечка, — сказал он уже смело. — Зайдите в комнату. Вы мне очень нужны.

Ольга Борисовна с минуту колебалась, потом подняла глаза и кивнула.

Выпустив ее руку, Нечаев подумал вдруг: «А может, мне показалось? Или просто шутка?» Но дверь открылась, и Ольга Борисовна вошла в комнату. Вид у нее был строгий.

— Я вас обидел, да? — виновато, спросил Нечаев и, совершенно забыв про больную ногу, поднялся со стула.

— Сидите, ради бога, — сказала она ласковым голосом. — Нельзя вам еще ходить.

— Можно, все можно. — Нечаев снова взял ее за руку и, задыхаясь от горячих чувств, сказал: — Оленька, я люблю вас, люблю. — Немного помолчав, повторил: — Если бы вы знали, как я вас люблю.

Ольга Борисовна закрыла глаза, и на длинных ее ресницах вдруг заблестели две прозрачные капельки. Потом капельки покатились по щекам, упали Нечаеву на руку.

— Вы плачете? — спросил он и поцеловал кончики ее пальцев. — Я не хотел вам делать больно. Поверьте. Но мне тяжело без вас. Понимаете, Ольга?

— Понимаю, все понимаю.

— Почему же не хотите ответить прямо?

— Не знаю.

Она достала платок. Несколько минут длилось молчание. Комнату наполнила такая тишина, что было слышно, как шелестит листва на молодых тополях в палисаднике. Нечаев заговорил первым:

— Вы не хотите меня огорчать. Я это вижу. Но вы не жалейте меня, говорите откровенно все, что думаете.

Ольга Борисовна посмотрела ему в глаза и глубоко вздохнула.

— Не сердитесь, я думаю совсем о другом.

— О чем же?

— О дочурке, милой моей дочурке. — Ольга Борисовна снова заплакала. На этот раз прозрачные капельки неудержимо побежали по ее щекам одна за одной и маленькие пухлые губы задрожали, как у ребенка.

— Ведь Танечка не знает, что папа ее погиб, — продолжала она всхлипывая. — Его увезли прямо из клуба. Танечка была дома. Я не сказала ей. Я не могла. Она так сильно любила отца, так ждет его, вы не представляете. Утром не успеет открыть, глазенки, уже спрашивает: «Папа не приехал?». И я не могу открыть ей правды...

Нечаев хотел сказать Ольге Борисовне, что он тоже будет любить Танечку, будет любить сильно, как родную. Но удержался. Глядя на нее, он понял, что слова его в эту минуту не убедят, а еще больше расстроят женщину. Нечаев молча обнял ее за плечи, прильнул губами к горячей влажной щеке.

— Успокойтесь, — прошептал он, осторожно поглаживая ее мягкие волосы. — Все будет хорошо. Даже очень хорошо.

Ольга Борисовна посмотрела на мокрый платок, зажатый в руке, и, немного повеселев, спросила:

— Вам странно смотреть на мои слезы, да?

— Нет, нет, что вы? Я все понимаю. Но я хочу сказать...

Она остановила его:

— Не надо. Пока ничего не говорите, Подумайте, А теперь, — она посмотрела ему в лицо и улыбнулась краешками губ, — теперь садитесь и больше не ходите. Ладно?

Нечаев послушно выполнил ее требование. Ольга Борисовна быстро наклонилась, поцеловала его и сразу вышла на улицу. Было слышно, как легкие каблуки простучали по ступенькам крыльца, прошуршали по песчаной дорожке и затихли. От соседнего дома донеслось:

— Танюша-а-а!

— Иду, мамочка!

Много раз Нечаев слышал эту ласковую перекличку матери и дочери, но никогда не отзывалась она в его душе так, как сейчас. Он даже подошел к двери и приоткрыл ее. Танечка уже была на руках Ольги Борисовны. Щурясь от солнца и весело размахивая руками, она показывала пальчиком в палисадник, где все еще продолжали играть малыши.

Перед вечером, когда Нечаев, утомившись от волнений, сидел на скамейке, врытой в землю у самого крыльца, подъехал на машине Мельников.