Люди в погонах
Шрифт:
Время от времени полковник посматривал на стоящего рядом комбата. Мельников старался не выдавать внутреннего волнения. Жогин продолжал греметь:
— Вы знаете, что значит уйти из. роты? Это дезертирство. В боевой, обстановке за такие вещи...
Он говорил и чуть помахивал правой рукой, в которой на этот раз хлыстика не было. Полковник ощущал поэтому неловкость. Чтобы скрыть ее, он принялся расхаживать перед строем.
Темнело. Солдаты от холода поеживались, переступали с ноги на ногу. Но полковник держался бодро. Высказавшись, он, приказал ефрейтору Груздеву выйти из строя.
— Какое взыскание наложили? — тихо спросил Жогин Мельникова, кивнув в сторону ефрейтора.
— Пока не накладывал, — так же тихо, чтобы не слышали солдаты, ответил комбат. — Жду капитана Нечаева. Он выехал в Чигири изучить некоторые подробности происшествия.
— Опять изучать! До каких пор вы будете разводить этот либерализм? Арестуйте его на пять суток.
Последнюю фразу Жогин сказал громко, чтобы все слышали, и снова заходил перед строем.
Больше часа простоял батальон на плацу. Под конец полковник повернулся к Мельникову, сказал:
— Теперь прогрейте людей. Прикажите бегом до конца городка и обратно.
...В этот вечер Григоренко имел с командиром полка серьезный разговор. Всегда осторожный и деликатный, замполит решил сейчас быть непреклонным. Зашел он в кабинет в тот момент, когда Жогин, вернувшись с плаца, широко шагал, потирая покрасневшие от холода руки. Зашел и прямо с порога сказал:
— Так дальше работать нельзя, товарищ полковник. Ненормальная обстановка в полку.
Жогин остановился, в упор посмотрел на вошедшего:
— Как это понять: «ненормальная»?
— Понять очень просто. Семинар с руководителями политзанятий поломан, комсомольское собрание в первом батальоне скомкано.
— Эх, как вы любите козырять громкими словами, — развел руками Жогин. — «Поломано», «скомкано»! Ну, продолжайте дальше придумывать эти самые словечки.
Он снова заходил по кабинету, потирая руки.
— Это не словечки, — возразил замполит. — Мы явно недооцениваем партийно-политическую работу, товарищ полковник.
— Позвольте, кто это «мы»? — вызывающе поднял голову Жогин, и лицо его вытянулось. — Говорите прямо: командир. Но не забывайте, что вы всего лишь мой заместитель. И никто не давал вам права оценивать и обсуждать мои действия. Поняли?
— Я не обсуждаю ваших действий, товарищ полковник, но долг и совесть меня обязывают сказать, что принижение воспитательной работы может привести к серьезным осложнениям. И тогда...
— Хватит, — остановил его Жогин. — Мне все понятно. Послушайте, что я скажу. — Он вытянул вперед руку и загнул один палец. — Во-первых, уясните, что вы работаете на командира, обеспечиваете выполнение его приказов и распоряжений. Второе. — Полковник загнул еще один палец. — Поймите, наконец, что командир — хозяин полка.
— Да, но есть партия, — вставил Григоренко, устремив проницательные глаза в лицо полковника. Жогина словно тряхнул кто-то. Он вздрогнул и засверкал глазами:
— Что вы пугаете партией? Я сам коммунист, и стаж у меня побольше
вашего, и перед Советской властью заслуги имею. А вообще, вот что скажу: не нравится — можете подавать рапорт об увольнении. Задерживать не стану.— Нет, — сказал Григоренко, — подавать рапорта я не буду. Дезертировать с поста, который мне доверила партия, не собираюсь.
— Дело ваше! — почти крикнул Жогин. — Но вмешиваться в мою служебную деятельность не позволю.
— Очень жаль, что вы не хотите прислушаться, — тихо заключил Григоренко, не выдавая волнения, затем надел шапку и вышел из кабинета. «Странный человек, — рассуждал он по дороге домой. — И главное, убежден, что действия его непогрешимы. Вот в чем беда-то».
5
У дома Григоренко натолкнулся на Шатрова. Майор стоял возле крыльца, с головы до ног залепленный снегом.
— Я к вам, Петр Сергеевич, — сказал он, отряхивая шинель и шапку. — Уж извините, что беспокою здесь. На службе не мог. Дело щекотливое...
— Какой разговор! — воскликнул Григоренко. — Вы лучше извинитесь за то, что редко ко мне заходите. — Он повернулся к ветру спиной и тоже принялся отряхивать налипший снег. — Ну и метет! На открытом месте устоять невозможно.
— Да, ветерок веселый, — заметил Шатров. — Штормовой.
Едва он произнес последнее слово, как гривастая волна бурана ударила в стену дома, поднялась на дыбы и всей своей массой обрушилась на крыльцо.
— Бр-р-р, — замотал головой Григоренко. — Хватит, майор, чиститься, пойдемте быстрей в комнаты.
Он шагнул к двери и громко постучал в нее кулаком. Вышла жена. Загораживая лицо пуховым платком, спросила:
— Ты, Петя?
— Я, только не один, а с гостем.
— Кто это?.. А, Валентин Федорович? Пожалуйста, проходите, милости просим на чаек. — Она сбросила с головы платок и показала на вешалку. — Сюда вот шинель давайте, а сами шагайте в столовую. Петя, приглашай. Какой ты медлительный.
— Галина Дмитриевна! — воскликнул Шатров, подняв обе руки. — Прошу не волноваться. Визит совершенно официальный. У меня деловой разговор с Петром Сергеевичем.
— Хорошо, хорошо, я не помешаю, не бойтесь.
На ходу поправляя светлые волнистые волосы, она исчезла в маленькой кухне.
Шатров и Григоренко прошли в просторную квадратную комнату, где за круглым столом сидели и что-то шили две девочки — Надя и Зина, обе, как мать, полнолицые, русоволосые. Одна, что постарше, с длинными косами, другая — постриженная, с белым бантом на голове. Увидев гостя, они встали и, не выпуская из рук шитья, сказали почти одновременно:
— Здрасте, дядя Валя!
Потом смущенно переглянулись и заторопились в другую комнату.
— Ну вот, — сказал Шатров, разводя руками, — пришел и всю семью переполошил.
— Не выдумывайте, Валентин Федорович. Садитесь и будьте как дома.
Майор по привычке вытянулся и склонил голову.
— Благодарю.
Появилась Галина Дмитриевна с чайником и большой тарелкой румяных пирожков.
— Пожалуйста, — сказала она добродушным грудным голосом. — Моего изготовления. С вареньем.