Люди войны

– Медицинские журналы… — Задумался Вольский. — Зачем ему записи о погибших?

За столом воцарилось молчание. Затем Карпов положил салфетку и сказал.

— У нас могут быть проблемы по этой части, адмирал. Я получил сообщение из управления по персоналу флота. Оно было адресовано лично мне, поступило через Николина и было корректно зашифровано.

— Что именно им нужно? — Вольский был настолько занят с Добрыниным и Абрамовым, что совершенно упустил из виду дела на корабле.

— Любые имеющиеся на корабле сведения по погибшим. Я ответил, что все данные были уничтожены, когда произошел сбой систем в результате взрыва, но они нашли дела на троих человек. Они находились в кормовой цитадели, когда по ней был нанесен удар, и так как они имели звания от младшего лейтенанта и выше, сведения по ним должны были храниться в журнале Золкина за его подписью. Доктор забыл о них, когда мы стирали записи. Волков нашел их.

— Так в чем проблема? — Непонимающе спросил Вольский.

— В том, что управление кадровой работы не имеет никаких сведений об этих людях. Они говорят, что они никогда не получали назначения на «Киров». Более того, у них нет никаких записей о них вообще.

— Нелепость. Это были Деникин, Краснов и Рыков [46] . Я лично назначил их туда для тренировки в реальных условиях перед назначением на главный мостик. Теперь мне придется писать письма их семьям. Что значит нет никаких записей?

46

И Колчак

— Не только по ним, адмирал. У них нет ничего ни на одного из погибших. Капустин и его цепной пес Волков прошерстили весь список членов экипажа и проверили все прошлое каждого по линии разведывательного управления флота.

— Проверили прошлое? — Вольский выглядел обеспокоенно.

— Да, адмирал. Я полагаю, они подозревают саботаж причиной некоторых полученных нами повреждений. Можно только представить, сколько ходит разговоров в их кругах о том, что случилось в Атлантике, и эта ситуация в скором времени может выйти боком. Вы знаете, что они намерены проверить пломбы на хранилище спецбоеприпасов и все три боеголовки, которые еще находятся в ведении Мартынова.

— Я тоже пришел к такому выводу, — тяжелым голосом сказал Вольский. — И взял на себя смелость отчитаться о том, что приказал выпустить MOS-III номер десять в ходе учений, хотя это выглядит неправдоподобно. Ядерное оружие не могло быть применено в ходе учений. Никогда. Сказать это означает ополчить на себя все командование ВМФ в Москве. Им это не понравится. Сучков уже топает ногами и желает мою голову на блюде. И для этого ему нужно лишь повернуть несколько других голов в мою сторону.

— Я виноват, адмирал. Это полностью моя вина.

— Мы оба знаем это, Карпов. Не нужно снова возвращаться к этому.

— Тогда, с вашего позволения, я продолжу. Я не поднялся по служебной лестнице до командира флагмана флота, будучи пай-мальчиком. Я упорно боролся за эту должность, и я знаю, как мыслят такие люди как Капустин и Волков. Я был вероломным специалистом по ударам в спину и сукиным сыном. Теперь я смотрю на многое по другому, но можете быть уверены, таких как Волков я знаю и понимаю.

— Подобные дела в наших рядах всегда были мне неприятны, Карпов, но я понимаю, о чем вы говорите. Да, я полагаю, мы могли бы осадить Волкова, но окончательный доклад готовит Капустин. Адмирал Абрамов относится к нам с некоторым сочувствием, и, похоже, считает моей главной заботой Волкова. Я не смог его переубедить, но вам говорю со всей ответственностью, что главный — Капустин. Волков лишь вывеска. Он давит, расталкивает и копает, но отчеты пишет Капустин. И выводы тоже будет делать он. Они обнаружат, что у нас недостает одной боеголовки, и нам придется за это ответить.

— У меня есть возможное решения. Я бы так сделал, по крайней мере, когда-то тогда. По правде говоря, я должен признать, что я все тот же. Все та же старая черная акула все еще кружит у меня в душе, и если бы я позволил ей захватить себя, я бы нашел самое простое решение — обвинить во всем какого-нибудь матроса. Сказать, что тот выбрал неправильную боеголовку. Разве не это случилось на «Орле»?

— Мы в действительности не знаем этого, — сказал Вольский. — Я понимаю, о чем вы говорите, Карпов, но это довольно низко.

— Конечно. Я был не слишком щепетильным человеком.

— Но и вы и я понимаем, что это было бы не так легко. Никакой матрос не мог иметь доступа к специальным боевым частям. Он есть у Мартынова, и боеголовки должны устанавливаться под его непосредственным руководством. Кроме того, десятая пусковая были изолирована и оснащена несколькими отказоустойчивыми предохранителями. Как вы это объясните? Затем начнутся вопросы относительно командного ключа, и мы оба знаем, что произошло. Нет, будет непросто списать все на некомпетентность. Ни один матрос не мог сделать такой цепи ошибок. Такого не могло быть, и я не стану обвинять в этом любого члена экипажа, живого или мертвого.

— Тогда перейдем к следующему варианту, к которому бы прибег новый Карпов. Он мог бы просто пойти к Капустину и Волкову и взять на себя всю ответственность.

— Это очень благородный поступок, — сказал Вольский. — Да, вы могли бы сказать им, что приказали Мартынову установить боеголовку, а затем сказать, что оператор вооружения на мостике допустил ошибку. Но как же ключи — тот, что висит на шее у вас и тот, который находится у меня? Вы что, намереваетесь сказать им, что решили провести проверить ракету с ядерной боевой частью, пока я спал? Зачем? Так делать нельзя. Это совершенно неслыханно. Вы лишитесь должности, звания, возможно, даже будете отправлены в отставку.

— Я уже лишился из-за этого звания и должности, — сказал Карпов. — Во второй раз будет проще.

— Но разве вы не понимаете? — Вольский выставил вперед открытую ладонь. — Ваши действия, предпринятые в реальной боевой обстановке, это одно. Но не забывайте, что они не должны узнать ничего о том, что мы выпустили хотя бы один снаряд в реального противника. В какого же именно? Это как поставить горячую чашку на пластилин, скажи одно, и все поплывет дальше само собой. Заявление, что это был учебный пуск уже выглядит натянутым. Что же нам сказать Капустину? Что мы выпустили ее по американским кораблям в 1941 году?

— Конечно нет, адмирал. Я полагаю, что у нас есть единственный выход. Я возьму вину на себя. Она моя и есть, и будет справедливо, что мне придется за это ответить. Я отдал приказ Мартынову, сказал ему сбросить настройки кодового устройства контроля пуска и я выпустил MOS-III. Скажете им, что я был убежден в необходимости отработки реального пуска, что я запросил разрешение сделать это, и когда мне было отказано, я скажу, что взял на себя смелость проигнорировать ваши приказы, когда вы были нездоровы. Ведь все так и было. Это наш единственный выход.

Мысли Карпова пребывали в той старом мире, где коварство и увертки были в порядке вещей. Он знал таких людей, как Капустин и Волков, и знал, что они собираются копать и копать, пока не найдут хоть что-нибудь, и искал способ донести до адмирала холодную логику того мира, в котором успешно жал многие годы.

— Мы должны что-то дать им, товарищ адмирал. Бросить кость. В противном случае, они будут копать, пока что-то не найдут. Они уже крайне подозрительны. Ищут предполагаемых саботажников. Они почуяли, что здесь что-то не так, и хотят крови. Если мы убедим их в то, что наша история придумана для прикрытия того, что сделал я, то они радостно набросятся на меня. Я уже могу сказать, что Волков идет по следу и готов вцепиться мне в задницу. Разве это не ясно? Если мы дадим им что-то, что им будет понятно, это может оказаться единственным, что не даст им понять действительную невозможную истину.