Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

Так почти эпизодическая героиня романа Николая Чуковского в фильме стала персонажем со своей, очень важной темой: мотив пробуждения в подростке девушки, мотив весны и победы, мотив города, сбрасывающего зимнюю серость и возвращающего себе прежнюю поэзию и красоту, – все это сливалось, чтобы передать настроение людей в преддверии победы, всеобщее робкое, но радостное предчувствие возрождения.

Гурченко в этих эпизодах – как обещание прекрасного. Есть что-то песенное в том, как они с Олегом Борисовым играют сцену свидания на улицах Ленинграда, в этих бесконечных блужданиях по мостам, освещенным призрачным светом белой ночи, в снова и снова повторяющихся, как рефрен, словах прощания, в этих руках, которые не могут расстаться, в этом контрасте ощетинившегося, замершего города – и торжествующего чувства победившей жизни.

Все, чем поразит нас Гурченко через много лет, уже прорастало в этой картине. Но автор романа требовал снять фильм с экрана: ему не нравилось своеволие режиссера. И если после «Карнавальной ночи» рецензии шли потоком, то теперь в печати промелькнуло лишь несколько одобрительных строк о работе актрисы. Серьезного разговора об этой необычной для нее роли тогда не состоялось ни в критике, ни в профессиональном кругу. Роль, на которую возлагалось столько надежд, упала в пустоту, и Гурченко так и осталась в неведении, что этой в картине у нее получилось, а что нет.

ВГИК с его педагогами был давно позади, надо было плыть по киноморю на свой страх и риск. А будет буря – мы поспорим! Фильм Венгерова заставил ее поверить в себя как в «серьезную артистку». С этим задором и вошла Люся Гурченко в новую работу – в экранизации романа Панаса Мирного «Гулящая».

Мелодраматичность фабулы была фильмом многократно умножена. Киевский режиссер Иван Кавалеридзе был не в лучшей форме: уже в сценарии пошли в отходы психологические нюансы, отцежена «литературная вода», остался пунктир трагической судьбы героини. Ушел и воздух романа – теперь это был комикс, пересказ, беглость которого должна была компенсироваться преувеличенно надрывной интонацией. Оттого весь климат фильма был искусственно взвинченным, нервическим, располагающим к экзальтации, пафосу и примитивной символике.

Хуже всех себя чувствовала в этом климате исполнительница главной роли. «Актеры окружения» тут были как рыба в воде – они послушно позировали в патетических композициях, их герои не ходили, а выступали, не говорили, а возглашали. В сценах барского веселья фильм впадал в водевильный тон, и пьяные гости плясали на столах, куражась на манер гоголевских персонажей, но не из книги, а из оперы. Зато когда молодой сочинитель пытался завоевать расположение девушки с сомнительной репутацией, его тень коршуном нависала над ней, как туча над судьбой, и актрисе оставалось только соответствовать, раскалять до предела свои эмоциональные струны.

Она все делала, что требовалось. Но чувствовала себя неуютно. Все ее актерское существо чуяло неправду. Интересно наблюдать, как проходит Гурченко эту трудную для себя школу плохого кино, четко, профессионально выполняя режиссерские задания – те самые, какие потом будет чувствовать за версту и решительно, а иногда и агрессивно отвергать, уже как художник.

Вот идут первые эпизоды: Христя еще чиста как слеза, она счастлива, потому что ее взяли в богатый дом прислугой, и полюбоваться можно, как сноровисто накрывает она стол для гостей. На водевильный шабаш смотрит с ужасом, дивится, прикрывая рот уголком платка. Отыгрывает каждую ситуацию сполна.

Как во всяком пересказе, события мчатся, и актерам надо взлетать на эмоциональные вершины без разбега. Уже на первой десятиминутке свершается убийство, судьба Христи сломана, к ней прилипло прозвище Гулящая, и она идет по селу, озираясь как затравленный пес. Теперь от актрисы требуют играть затравленность, и ее Христя действительно похожа на забитого пса. Не забывает также про деревенскую неуклюжесть – даже косолапит немного.

Принцип фильма: один кадр – одна эмоция. Эмоция замкнута внутри кадра, у нее нет истоков и не будет продолжения – нужно все вложить в этот кадр. Зритель должен ежесекундно ощущать обреченность этой судьбы, поэтому все, что делает Христя – чистит ли ботинки, раздувает ли сапогом самовар, – она делает с выражением напряженного, порывистого ожидания. Мимика актрисы кажется неправдоподобно бедной для той Гурченко, какую мы знаем.

«Звездные минуты» наступают, когда Христя нанимается в шантан. Лихо пляшет в платье с глубоким декольте, в залихватской шляпке – мелькают оборки, чулки, подвязки. Камера берет ее в кадр так, чтобы была хорошо видна на подбородке развратная мушка.

«Я так устала!» – говорит Христя, поблескивая хрустальными сережками и драматически скосив глаза по диагонали кадра вниз и вбок.

Хорошенькую субретку увозил к себе в имение богач Колесник, и фильм срывался в стихию того, что мы теперь назвали бы мюзиклом. Пробудившись утром в роскошном палаццо, Христя упоенно, на манер Карлы Доннер из «Большого вальса», ходит по своим апартаментам, поет романс, целует грифов на мраморной лестнице, в шикарном платье с хвостом танцует на ступеньках. Неожиданно прорвавшаяся стихия романтического кино продолжает буйствовать на солнечных лужайках перед прудом, где Христя щебечет с цветочками. И патетически контрастирует с мотивом народного горя: здесь же, среди мрамора и зелени, случается стычка крестьян с их барином-угнетателем. В финале, изгнанная отовсюду, Христя замерзает у порога родного дома. Идет жесточайшая мелодрама, ее стиль явно навеян сценой безумия Офелии, а предсмертную мечту Христи: «Приду домой, все побелю… И детки повиснут на шее и скажут: „Мама! Мама! Мама!“» – Гурченко играет, в точности воспроизводя интонации Аллы Тарасовой в популярном фильме «Без вины виноватые». На ней костюм из «Золушки». И она безукоризненно красива, даже когда ее сковывает мороз.

Роль складывалась из лоскутков, каждый – из какого-то другого фильма. Некоторые из этих лоскутков Гурченко проигрывала азартно, подражая когда-то виденному, – это и было для нее тогда актерством. В других – не понимала, что делать. Судьба Христи никак не связывалась с ее опытом, воспринималась чисто литературно, а режиссер не предложил более основательных опор. Не имел их и весь фильм.

Эта картина подытожила самые мрачные прогнозы. Играть с таким надрывом могли сотни актрис. Чудо уникальности, обещанное в счастливую «карнавальную ночь», не свершилось. Звездное сияние угасло в «Девушке с гитарой», в «Гулящей» не состоялась и драматическая актриса, это было теперь ясно каждому.

Кино – вещь жестокая. Не состоялась – и мимо. Можно снимать других. Винить некого. Кино вообще не привыкло работать на актера, настраивать свои струны под его мелодию – берет то, что в данный момент требуется, а если актер того предложить не может, тогда извините.

Придет время, и кино начнет подстраиваться под Людмилу Гурченко, как некогда подстраивалось под Любовь Орлову. Немногим посчастливилось отвоевать это право – диктовать свои условия, свой климат, стиль, тему. Реализовывать в фильме богатства собственного опыта, жизненного и профессионального, подобно тому, как это делает писатель, драматург, композитор – автор.

Она станет автором своих ролей.

Тогда она еще этого не умела. Да и не была к этому готова: ее актерство еще не вырастало из жизни, даже почти не соприкасалось с нею. У нее была другая внутренняя установка: в кинопавильон она входила как в мир грез. Она была действительно, по словам одного из режиссеров, «сырым материалом».

В принципе, должны существовать в искусстве люди, в профессию которых входило бы умение разглядеть в «сыром материале» его возможности, увидеть сильные стороны таланта, часто упрятанные под шелухой штампов. Они должны быть по-хозяйски рачительными, чтобы все шло в дело и каждое зернышко таланта – прорастало.

Театральный режиссер заинтересован в творческом росте труппы. Он росткам помогает стать талантами. Кто поможет молодому актеру в кино? На Западе у каждого Дэймона и Питта есть умелый импресарио. А у нас и теперь научились раскручивать «звезд» только в шоу-бизнесе – причем ставка не на оригинальность, а на штамп, не на талант, а на внешнюю броскость. Актер кино не имел такой поддержки тогда, не имеет ее и сейчас.

И вот всесоюзно знаменитая Гурченко играет безымянных эпизодических «шансонетку», «буфетчицу», «майора милиции»… Каждая такая роль – один-два съемочных дня. Остальное – молчание. Так продолжалось четыре года. Больничную тишину, воцарившуюся теперь в ее судьбе, первым нарушил не критик и не режиссер: представители этих славных профессий блуждали по иным галактикам в поисках новых звезд. Молчание нарушил собрат по ремеслу. Журнал «Советский экран», выходивший тогда миллионными тиражами, напечатал статью Эраста Гарина. Замечательный мастер, воспитанник легендарной «Фабрики эксцентрического актера» и сам живая легенда нашего кино, своими подслеповатыми глазами первый разглядел главное, на чем замешено дарование молодой актрисы. Он написал о том, что в искусстве всегда дефицитно и чего нельзя упускать так близоруко и бестолково.