Людовик XIV

Неужели Людовик был окружен только льстецами, как утверждал Фенелон? Действительно, это отродье, которое есть при всех дворах, вращалось в большом количестве и в Версале и злоупотребляло естественной склонностью короля не подозревать других во лживости. Меньше говорят — а жаль! — о тех, кто выкладывает монарху если не всю правду, то, по крайней мере, просто правду. Чтобы говорить всю правду королю безнаказанно и чтобы от этого была польза, Катонам и Альцестам нужна была дружба короля. Они прикрываются его дружбой и снисходительностью. Самые известные из них — герцог де Монтозье и маршал де Бельфон, два большие вельможи. А Вобан — человек более скромного происхождения, высказывания которого никто не записывал для потомства, был для Людовика XIV почти в течение двадцати лет' эхом целой нации, отблеском глубинной Франции. Он участвовал во Фронде и долго находился в положении второстепенного подчиненного. Он стал маршалом только в 70 лет. Тем не менее «в целом мире не было человека, который так свободно, как он, высказывал бы свое мнение королю и министрам; но он обеспечил себе право это делать, так как никогда не говорил ничего, что не было бы самым нужным для пользы государства, очень ревностным служителем которого он являлся»^{97}. Сурш забывает напомнить нам о дружбе короля, но он ее подразумевает. Монарх любит своих удачливых слуг, генералов, как правило, победителей (Тюренна, герцога Люксембургского, герцога Ванд омского, Шаторено, Виллара); санкции же по отношению к своим незадачливым слугам (Вильруа, Шамийяру) он применяет неохотно и с горечью, так много чувства он вложил в ту область, где прагматизм ради блага страны должен был бы действовать повсеместно. Отсюда следует, что Людовик XIV чаще предпочитал эффективно использовать человеческие качества, о чем свидетельствует служба Мишеля Шамийяра в течение десяти долгих лет (1699–1708). Верность является одновременно благородным качеством и удобным алиби.

Это качество является основополагающим для работы в министерстве: им объясняется существование целых министерских династий, впереди которых клан Фелипо, за ним следует клан Кольберов, а затем семейство Летелье де Лувуа. Тот же принцип распространяется при подборе придворных-сотрапезников. То, что у короля старый личный врач (Фагон), старые священники в домовой королевской церкви, старые камердинеры (Александр Бонтан), свидетельствует о том, что король не любит новых людей и хочет иметь контакт с опытными слугами^{97}. Он осыпает милостями, одаривает, раздает пенсии своим первым камердинерам, особенно Бонтанам, отцу и сыну. Старый Александр Бонтан не только первый слуга, он интендант Версаля и губернатор города Ренн. До самой своей смерти в 1701 году он — конфидент и друг Его Величества. Он знает обо всех любовных увлечениях короля больше, чем сам отец де Лашез. Ему ведомы все тайны двора: министру королевского дома интересно было бы выведать у него кое-какие секреты. От него ускользают редкие тайны, национальные или международные, касающиеся Франции: память Бонтана хранит информацию не менее значительную, чем те сведения, которыми располагает де Торси и мадам де Ментенон. От него нет никакой утечки информации (не так обстоит дело с маркизой де Ментенон). К этому его побуждает осторожность, обязывает долг, а дружба с королем его к этому принуждает.

Среди любопытной и болтливой толпы двора, откуда секреты просачиваются, передаются из уст в уста, толкуются, искажаются придворными, только три человека, как мраморные статуи, хранят молчание. Это король, канцлер Поншартрен и незаменимый Бонтан. В этом мире, где болтуны один за другим впадают в немилость, пусть даже их имена будут Вард, Бюсси-Рабютен, Лозен или Мадам Елизавета-Шарлотта, один лишь придворный сотрапезник представляет собой человека, умеющего хранить тайны, — это опять же Александр Бонтан. У нас было бы неверное представление об отношениях короля и его первого слуги, если бы мы думали, что их связывает только большая нежность друг к другу. Это были сорок лет жизни бок о бок и душа в душу, настоящий симбиоз. В августе 1686 года, когда король заболевает четырехдневной лихорадкой, Бонтан «заболевает трехдневной лихорадкой». Его хозяин, рассказывает нам маркиз де Сурш, «нежно о нем заботился в течение всей его болезни». Король окружил его еще большей заботой, когда 13 января 1701 года Бонтана хватил «апоплексический удар, короля это сильно обеспокоило, и Людовик XIV приказал, чтобы ему о Бонтане докладывали, где бы он (монарх) ни находился, даже если он будет у маркизы де Ментенон». Через четыре дня старый слуга скончался, «о нем все сожалели от мала до велика, и король произнес об этом человеке прекрасные и так редко встречающиеся слова: “Он никогда ни о ком не сказал ничего плохого и не было ни одного дня, чтобы он кого-нибудь не похвалил”»^{97}. От этой дружбы, такой неравной в социальном отношении, Людовик XIV многое выиграл. Первый камердинер короля каждый день преподносил ему уроки евангелического милосердия, заботы о ближнем и делал это лучше, чем его духовники-иезуиты и мадам де Ментенон.

Тот, кто будет составлять список друзей Людовика XIV, увидит, что среди них знатные персоны не так многочисленны, как можно было бы предположить (герцог Ванд омский, принц д'Арманьяк, де Тюренн), а вот среди администраторов друзей у него было больше (Жан-Батист Кольбер, де Лувуа, Шамийяр, маркиз де Шамле). Члены герцогских фамилий, как старинных, так и недавних, не перегружают собой страницы книги (Сент-Эньян, Лозен, маршал де Лафейяд, герцог де Ларошфуко, второй Вильруа, маршал де Виллар). Целую страницу занимают имена людей искусства (Люлли, Мансар), писателей (Мольер, Расин, Поль Пеллиссон), придворных-сотрапезников и слуг (Периньи, президент Роз, Бонтаны, Фагон, даже братья Антуаны, простые камердинеры). Эти простые люди меньше всего способны на заговоры. Король их смущает своим величием. Король любит одаривать. Но при дворе иногда случается такое же, как и в Париже, когда хозяин получает наследство от слуги, ибо дружба — это взаимная привязанность). В начале мая 1693 года де Сурш записывает: «Именно в это время знаменитый Ленотр, который был самым великим садоводом своего времени, отдал все свои картины, бронзу и фарфор королю, этот дар был оценен больше чем в сто тысяч ливров»^{97}. То, в чем Людовик отказал кардиналу Мазарини, он соблаговолил принять через 32 года от добряка Ленотра, который умрет лишь в 1700 году: многие придворные, многие парижские буржуа — можно не сомневаться в этом — долго размышляли над этим видимым противоречием.

Андре Ленотр, наверное, подтвердил бы мысль Вольтера: «Дружба великого человека — это благодеяние Господа». Со своей же стороны, король, если бы знал высказывание Шанфора, одобрил бы его: «В великих делах люди проявляют себя так, как им следует себя проявлять; в малых делах они проявляют себя такими, какими они являются».

Никто так не ошибался в этом отношении, как Виньи. В «Сен-Маре» Виньи вложил в уста герцога Буйона слова, которые герцог скажет Людовику XIV (а ему 3 года): «Когда вы будете королем, вы будете великим королем, я это предчувствую; но у вас будут только подданные и не будет друзей, так как дружба бывает только при независимости и равенстве, которые не порождаются силой». Он не понял, что Людовик, став взрослым, употребит всю свою силу, чтобы в определенных ситуациях создать такую атмосферу для равенства, в которой расцветет дружба.

Король и его врачи

У друзей короля, с которыми он был в самых близких отношениях, была особая возможность видеть и все время ощущать ту действительную простоту, которая была присуща королю в обычном человеческом общении. Но таких людей было не так много, и рассказывать об интимной жизни короля противоречило бы их понятию о правилах приличия. Большинство французов о своем монархе имели весьма поверхностное представление. Можно было бы сказать, что для них человеческие черты Людовика XIV сокрыты за образом монарха, окруженного ореолом славы. Но король охотно открывает для всех ту область — в высшей степени личностную, — которая называется здоровьем. Не будем обвинять наших предков в том, что они не стеснялись рассказывать о своих болезнях, мы же пристально следим за информацией, публикуемой в прессе, о протекании болезни и вообще о здоровье актеров — любимцев публики. Предки были менее лицемерными и называли болезни своими именами: рак — раком, колику — коликой. Королевская власть воплощена в короле-человеке (часто авторы слишком пренебрегали этим широко распространенным во Франции понятием), здоровью монархов, всем симптомам их заболевания придается действительно большое значение. Принято было, чтобы королева рожала при всех и при открытых дверях. Людовик XVI отменит эту «варварскую» традицию, не считаясь с тем, что она дорога народу [98] .

98

Это было направлено также на то, чтобы избежать подмены детей.

Людовик XIV, напротив, соблюдает все эти правила. Его придворные знают все, его врачи ничего не скрывают. Говорят о фекалиях Его Величества [99] : «Достойная тема?» Маркиз де Сурш пишет о «его поносе» (диарее). Данжо и Сурш не избавляют нас ни от каких медицинских процедур (связанных со слабительными средствами и клизмами). А эти процедуры с клизмами и слабительным удивительно часто повторяются: сначала каждый месяц, а затем каждые три недели — Фагон на этом настаивает, — и это считается нормальным режимом. А в особых случаях они повторяются еще чаще: в мае 1692 года Его Величество подвергали «промыванию», по словам мадам де Ментенон, «в течение шести дней подряд»^{66}. В те времена было редким явлением, чтобы желудки работали нормально, люди слишком много ездили верхом и не ели достаточно овощей. Первую причину можно не принимать в расчет для Людовика XIV с 1683 года. Вскоре после смерти королевы он вывихнул руку. («Этот несчастный случай показал его таким же стойким в перенесении боли, как и во всех других его подвигах, он был так же хладнокровен, как тот, который сказал: “Я же вам говорил, что вы мне сломаете ногу”»^{65}.) С тех пор он редко ездит верхом и на псовую охоту отправляется в легкой коляске.

99

«Экскременты человека, который облегчает свой живот» (Фюретьер).

Сурш рассказывает, что многие были обеспокоены тем, что в 1697 году Людовик XIV часто подвергался «промыванию», «но сам король объяснял, что он не делает достаточно упражнений и ест слишком много, а это способствует скоплению большого количества жидкости в его организме»^{97}. Вот его стиль жизни во второй половине правления: этот монарх, который так любит ходить пешком, часто вынужден совершать прогулки в коляске по своим садам в Версале; этот монарх, который является превосходным наездником, должен иногда удовлетвориться тем, что его носят или возят.

Действительно, с 1681 года Людовик XIV страдает самой аристократической болезнью — подагрой. Все об этом знают, так как король не скрывает свою немощь. Сурш записывает в мае 1682 года: «Приблизительно в это самое время у короля был легкий приступ подагры, из-за которого он несколько дней хромал. Первый приступ у него был зимой, и он не постеснялся, как делают другие, признаться, что это подагра»^{97}. Шесть лет спустя приступы стали такими сильными, что Его Величество был вынужден «передвигаться по замку Версаля в кресле на колесиках»^{97}. Позже Фагон будет подвергать его «промываниям» еще чаще, чтобы предупредить приступ подагры или избавить от него, но заметного улучшения не было.

Какое интересное зрелище для иностранных послов представляла коллекция средств передвижения короля-подагрика: кресло на колесиках для передвижения по дворцу, легкая коляска для псовой охоты на лань и оленя, коляска для прогулок по парку! Это последнее средство передвижения было богаче других оформлено: «кресло было поставлено на довольно широкую доску, а под планкой передней части было очень маленькое колесо, которое также вращалось во все стороны, как ролик, и было прикреплено к подобию руля, с помощью которого король управлял сам и ездил туда, куда хотел, а его слуги сзади подталкивали эту его машину»^{97}.

Самый сильный монарх в мире не испытывает никакого ложного стыда из-за того, что предаются гласности его недуги. Это послушный пациент. Он не сердится на своих врачей, которые не умеют правильно лечить его энтерит, не способны даже избавить его от солитера, от которого он давно страдает. Он выдерживает их бессмысленные «пытки». Как-то в апреле 1701 года с целью профилактики ему пускают кровь, беря не одну, а пять мер крови^{87}. В это время Людовику XIV уже исполнилось 62 года. Мадам Елизавета-Шарлотта, супруга Месье, записала: «Короля сильно изменило то, что он потерял все свои зубы». Можно только удивляться такому эвфемизму. Дело в том, что, вырывая его верхние коренные зубы, дантисты вырвали добрую часть его нёба^{190}.