Людовик XIV

В течение всех этих лет гугенотская экспатриация в Голландии изобретает сотни поводов для организации нового крестового похода и достижения победы, которая будет, конечно, обеспечена народу Господа над филистимлянами, мадианитянами и другими презренными врагами. Один лишь пастор Жюрье среди многих других работ публикует «Исполнение пророчеств, или Будущее освобождение церкви» (1686), «Апология в пользу свершения пророчеств» (1687), «Продолжение исполнения пророчеств» (1687), «Предсказания падения империй, в которых сплетены воедино многие любопытные наблюдения, касающиеся религии и современных дел» (1688), «Разбор пасквиля, направленного против религии, против государства и против английской революции»

В Европе, где элита говорит по-французски и 40% жителей которой являются протестантами, эти оскорбительные суждения имеют широкий резонанс. А для того, кто будет считать сравнение Людовика XIV с Навуходоносором чрезмерным, разорение Пфальца будет, увы, своего рода подтверждением этого сравнения. Французы, начиная с 26 ноября 1688 года, даты, когда Людовик XIV отдает приказ стереть с лица земли Мангейм, и до 23 мая 1693 года, того дня, когда маршал де Лорж захватывает и разрушает Гейдельбергский замок, проводя военные операции между Рейном и Неккаром, оправдывают эту запятнанную репутацию нации, которая была так широко отражена во вражеских памфлетах. Без сомнения, король Франции для всякого пфальцского протестанта может быть сравним только с Антихристом. Почти все протестанты Европы, которые не заходят так далеко в своих сравнениях, осуждают жестокость Людовика XIV. Как всегда, когда страха совсем нет, достигается эффект, противоположный тому, на который рассчитывает Лувуа. Вместо того чтобы терроризировать империю, опустошение Пфальца объединяет ее против Франции. Руины Гейдельбергского замка, которые еще и сегодня вызывают антифранцузские настроения, показывают, что в этой психологической войне была совершена грубая тактическая ошибка, битва была проиграна, несмотря на видимость победы.

И напрасно Людовик XIV заказывает 27 мая 1693 года молебен в соборе Парижской Богоматери. Наихристианнейший король только что совершил одну из самых больших ошибок за все свое долгое царствование. В 1693 году Европа считала, что уже забыты ужасы Тридцатилетней войны. И они были забыты в силу того, что Франция несла прогресс, демонстрировала достижения цивилизации. И вот страна с цивилизованными нравами, страна, воспитавшая добропорядочных людей, разумно и взвешенно подходящая к реальности, страна, короля которой называют старшим сыном Церкви и царствование которого совпадает с расцветом Контрреформы, отбрасывает на полвека назад цивилизованные нормы ведения войны под тем предлогом, что она защищает свои северо-восточные границы, разоряет маленькое, мирное государство, потому что, скажем, супруга брата того же короля Франции захотела вдруг там царствовать. Разоренные поля и почерневшие от пожара руины дают представление о степени преступления. Но допущенная ошибка еще больше, чем совершенное преступление. Жестокие эксцессы французских войск затмили все преувеличения протестантской политики.

…Католики Франции поддерживают своего короля

Ни Людовика XIV, ни архиепископа Арле де Шанваллона не тревожит то, что надо скорее служить не благодарственный молебен, а панихиду по поводу разгрома Гейдельбергского замка. В соборе Парижской Богоматери все время слышны звуки органа по поводу служения молебнов. Этот торжественный гимн звучит поочередно то по поводу взятия Филипсбурга Монсеньором (ноябрь 1688 года), то по поводу взятия Ата (июнь 1690 года), то по поводу побед герцога Люксембургского при Флерюсе (июль 1690 года) и по поводу побед де Турвиля при Бевезье (тот же месяц), за которыми следует победа Катинй при Стаффарде (август 1690 года). В апреле 1690 года проходит церемония, посвященная взятию этим же Катинй Вильфранша, Ниццы и Монтальбана; другой молебен служат по поводу взятия Монса Людовиком XIV. В январе 1692 года большой молебен посвящен взятию Монмельяна маршалом Катинй. В июле 1692 года еще один молебен благодарения за взятие Намюра королем. В августе раздаются песнопения в соборе по поводу празднования победы при Стенкерке маршала Люксембургского, украсившего знаменами врага собор Парижской Богоматери. В мае 1693 года служат благодарственный молебен по случаю печальной Гейдельбергской военной операции; в июне благодарят Господа за взятие маршалом де Ноайем Росаса у испанцев; в августе — за то, что герцог Люксембургский разбил наголову герцога Оранского при Неервиндене. В октябре первый молебен служат по поводу годовщины победы де Катинй в Марсале, второй молебен отмечает взятие Шарлеруа маршалом Люксембургским. Успехи маршала де Ноайя будут праздноваться в течение всего 1694 года: в соборе Парижской Богоматери в июне воздается хвала Господу за успешную битву при Тере и за взятие Паламоса, в июле празднуется падение Жероны. И здесь еще речь идет лишь о главных религиозных празднованиях в соборах, посвященных военным успехам.

Французское духовенство, должным образом морально подкрепленное декларацией Четырех положений от 1682 года и полностью поддерживающее и одобряющее отмену Нантского эдикта (1685), не то сообщество, которое дрогнет, усомнится или потеряет, хотя бы даже на мгновение, веру в правоту свершающихся дел и в победу французского оружия. Одной из причин, вызвавших войну Аугсбургской лиги, была отмена Нантского эдикта. Поэтому французское духовенство поддерживает своего короля. Для такого, как Бюрне, Вильгельм Оранский, конечно, является новым Иисусом Навином; а для иерархов французской Церкви Людовик XIV является скорее новым Давидом. Можно было бы привести десятки примеров, свидетельствующих о солидарности наихристианнейшего короля и его народа (pars catholica — католической части) и о том, как духовенство направляет этот народ. Приведем два достаточно ярких примера. Оба относятся к 1693 году, ужасному году великого голода. Первый приведен епископом Нимским.

Выступая перед штатами Лангедока, Эспри Флешье в своей речи говорит о единстве трона, алтаря и народа, которое существует в данное время. «Религия, — утверждает он, — это основа соблюдения субординации и порядка; она сдерживает своей добротой власть королей, она, взывая к их совести, обеспечивает верность подданных, она воспитывает добровольное подчинение своему королю в людях, отдающих ему свое сердце, а в королях — необходимую зависимость от Господа, она представляет самим образом монархов величие и силу Господа, а в смирении и послушании подданных — сам образ Иисуса Христа, одних она учит добротой снизойти, а других путем полного доверия приподняться до самого трона. Из этого духовного единения рождается порядок и всеобщее счастье»^{39}.

Вторым примером может послужить проповедь отца Бурдалу, прочитанная по поводу окончания рождественского поста 1693 года и посвященная миру. Оратор восклицает: «Da расет, Domine» («Дай, Господи, мир людям твоим»). Но Господь, покровительствующий установлению мира, является тем же Господом, который покровительствует войскам. Вот почему, если Людовик должен быть миролюбивым, его духовник не внушает ему никакого пацифизма. Мира желают ему, королевству и всем христианам, но речь идет о мире, который для нас будет достигнут в результате победы, о мире, которого для нас добился победами тот, кто восстановил во Франции религиозное единство. «Ибо, — говорит еще Бурдалу, — нисколько не забывая о святости моей должности и не страшась того, что меня будут обвинять в том, что я возношу неправдивую хвалу вам, Ваше Величество, я должен, как проповедник Евангелия, благословлять небо, когда вижу, Сир, в вашем лице короля-завоевателя и самого большого завоевателя из всех королей, который тем не менее всю свою славу употребляет для того, чтоб быть сегодня признанным королем-миролюбцем и прославленным среди всех королей мира. Я должен в присутствии всей христианской аудитории вознести Господу благодарственную молитву, когда я вижу в лице Вашего Величества славного и непобедимого монарха, все помыслы которого направлены на то, чтобы умиротворить Европу, все усилия которого прилагаются для того, чтобы трудиться во имя этого или способствовать этому, все честолюбие которого подчинено тому, чтобы преуспеть в этом, и который благодаря всему этому на земле воплощает видимый образ Того, отличительное свойство которого, по Священному Писанию, быть богом войны и богом мира»^{16}. Прошло всего лишь семь с половиной месяцев с тех пор, как были осквернены могилы Пфальцских курфюрстов.

Для французского католика, от маркизы де Ментенон до простого работника, от епископа до простых приходских священников, от литераторов до самых жалких «кроканов», Вильгельм III воплощает только зло, ересь, ненависть, противостоять ему кажется священным долгом, где цель оправдывает средства. Принц Оранский в общем-то попал в собственную ловушку. Он, проповедовавший крестовый поход против папистов, сам теперь служит мишенью для проповедников папского крестового похода против протестантов. Осведомленные люди обличают его сомнительные нравы. Духовенство и светские лица изобличают его коварство по отношению к Якову II. В 1690 году Лабрюйер не разделяет эпический и библейский пафос почтенного отца Бюрне по поводу английской экспедиции. Вот как неприязненно он описывает вкратце оранжистскую революцию:

«Какой-то человек говорит: “Я пересеку море, я лишу своего отца его владений, я выгоню его и его жену, его наследника из его земель и государства; и как сказал, так и сделал”. Было бы естественным, если бы все христианские принцы заклеймили узурпатора, показали бы себя солидарными по отношению к жертве. Но произошло все так, как будто большинство из них сказало принцу Оранскому: “Пересекайте море, лишайте всего вашего отца, покажите всему миру, что можно выгнать короля из его королевства так же, как обычного дворянина из его замка или фермера с арендуемой им фермы; что нет больше разницы между простыми людьми и нами; нам надоело это различие: расскажите всему миру, что народы, которых Господь положил к нашим ногам, могут нас покинуть, предать, выдать, сами могут отдаться иностранцу; и что им надо меньше бояться нас, чем нам их и их силы”»^{48}.

В начале 1689 года повсюду, при дворе и в Париже, повторяются слова, приписываемые принцу Оранскому, направленные против Людовика XIV: «Я погибну или сожгу его Версаль!» «В этом высказывании, — комментирует маркиз де Сурш, — столько наглости, на которую мог быть способен только он один». На следующий год во время сражения при Бойне Вильгельма задело пушечное ядро. Этот факт, связанный с новостью (реальной) о смерти маршала Шомберга и со страстным желанием французского католического населения, чтобы новость оказалась правдой, порождает в Париже 27 июля слухи об исчезновении принца Оранского. Так никто никогда и не узнал, кто автор этой ложной информации, но «уже с полуночи начали зажигать иллюминацию, пускать фейерверки, всячески проявлять радость, как проявляли бы ее при рождении короля»^{97}. И даже набожная маркиза де Ментенон испытывает если не ненависть, то, по крайней мере, отвращение к Вильгельму III. Она напишет мадам де Фонтен 3 января 1696 года: «Я забыла вам сказать, что принцесса Оранская умерла от ветрянки; если бы подобная вещь случилась с ее мужем, не думаю, что я забыла бы вам об этом сообщить»^{66}.

Нашла коса на камень. Против «Антихриста» выступил еще больший «Антихрист».

Аббат де Фенелон обращает на себя внимание

Несмотря на всеобщую национальную неприязнь по отношению к Вильгельму Оранскому, образовалась небольшая партия сторонников мира, среди которых два видных представителя из окружения короля: мадам де Ментенон и герцог де Бовилье. Война очень расстраивает мадам де Ментенон. В своих письмах она пишет о мире как о страстно желаемом свершении: «Мы беспрестанно просим мира: всякий успех меня радует, если он дает надежду на мир» (18 января 1691 года). «Будем просить Господа о мире; ничего нет ужаснее войны» (24 января 1691 года), «Я надеюсь, что Господь успокоится, и мы увидим мир» (10 марта 1693 года). Но маркиза еще не по-настоящему пораженка или ярко выраженная пессимистка, каковой она станет после войны за испанское наследство. Если она и говорит постоянно с Людовиком XIV о мире, она все же выслушивает его ответы. Король ей говорит, что он не ведет войну ради удовольствия; что лучшим миром является тот мир, которому предшествует победа. В это время мадам де Ментенон пишет настоятельнице Сен-Сира, мадам де Бринон (28 августа 1693 года): «Я устала от продолжающейся войны и все бы отдала за мир. Король его заключит, как только сможет, он этого хочет, как и мы; а пока он будет вести большую войну, и его враги увидят, насколько их вводят в заблуждение, когда говорят, что войну мы не сможем долго вести; Господь будет за него против всех: он набожен, а другие приносят религию в жертву своей страсти»^{66}.