Льюис Кэрролл

Наконец первый том «Сильвии и Бруно» был закончен, и в декабре 1889 года Макмиллан выпустил его в свет. В предисловии Кэрролл так представляет замысел новой книги:

«В “Сильвии и Бруно” я стремился — не берусь судить, насколько удачно — проложить еще одну тропу. Хорошо это или плохо, но это лучшее, что было в моих силах. Эта книга написана не ради денег, не для славы, а только из желания предложить детям, которых я любил, некоторые размышления, которые окажутся нелишними в часы невинных развлечений, составляющих суть Детства; а также в надежде предоставить им, да и другим тоже, некоторые мысли, которые, смею надеяться, не совсем гармонируют с размеренными ритмами Жизни».

Выразив надежду, что он не совсем истощил терпение читателей, Кэрролл пользуется возможностью рассказать о других своих планах. «Быть может, мне в последний раз удается обратиться к такому множеству друзей, — замечает он. — И если мне не удастся закончить начатое (ибо годы мелькают слишком быстро), другие смогут продолжить мой труд!» Он подробно описывает свои замыслы:

«Прежде всего, детская Библия. Это должны быть только подлинные события и тщательно подобранные выдержки для детского чтения и соответствующие иллюстрации. Главный принцип отбора, который я признаю, заключается в том, что религия должна предстать перед ребенком как откровение любви. Не стоит томить и мучить детский ум историями преступлений и наказаний (кстати, исходя из этого принципа, я опускаю предание о потопе). Подбор иллюстраций не вызовет особых затруднений; новые просто не потребуются, ибо существуют сотни превосходных иллюстраций, срок авторского права на которые давно истек, и для их качественного воспроизведения можно воспользоваться фотоцинкографией или каким-либо аналогичным процессом. Книга должна иметь удобный формат и, разумеется, привлекательный переплет — красочный, сочный, четкий, броский — и, главное, картинки, как можно больше картинок!»

Здесь слышится голос не только священнослужителя, но и писателя, искушенного в издательском деле.

Он размышляет также о «Шекспире для девочек» — издании, в котором «всё, что не совсем подходит для воспитания девочек и девушек в возрасте, скажем, от 10 до 17 лет», должно быть удалено:

«Помимо неукоснительного изъятия того, что неприемлемо с точки зрения морали и благопристойности, я склонен исключать и всё, что трудно для понимания или просто неинтересно юным читателям. Книга, получившаяся в итоге всего этого, может показаться несколько фрагментарной, но зато это будет подлинное сокровище для всех британских барышень, обладающих поэтическим вкусом».

Ни одно из существующих изданий «Шекспира для будуара», адаптированных Баудлером и Чемберсом, Брэндемом и Канделлом, не кажется ему достаточно «вычищенным». В особенности его возмущает издание Томаса Баудлера, составителя «Семейного Шекспира» (1818). Баудлер вошел в историю английской литературы своими одиозными трудами (помимо Шекспира, он подверг той же операции Гиббона). В английском языке по сей день существует производный от его имени глагол to bowdlerize— выхолащивать, выбрасывая или заменяя в тексте нежелательные места. Он сделал чудовищные сокращения в шекспировских текстах, вырезая из них всё, что, по его словам, «джентльмен не может читать вслух в присутствии дам». Однако Кэрролл признавался: «Пролистывая его книгу, я испытываю чувство глубокого изумления, сравнивая то, что он оставил, с тем, что вырезал!» В начале XIX столетия требования к тому, что джентльмену можно читать в присутствии дам, были значительно менее строги, чем в конце века; вероятно, этим объясняется удивление Кэрролла.

В параллель с замыслом «Шекспира для девушек» Кэрролл предполагал издать для заучивания наизусть книгу выбранных мест из Библии и отдельно — из светской литературы. Эти выдержки, считал он, можно будет повторять про себя и в молодости, когда почему-либо «прочесть их по книге затруднительно или даже невозможно», и в старости, когда «зрение слабеет и человек слепнет, а самое главное — когда болезнь не позволяет нам читать или заниматься какими-нибудь другими делами». Писатель не оставлял этих замыслов до конца своих дней, но осуществить их ему так и не удалось.

Кэрролл продолжает напряженно трудиться над вторым томом «Сильвии и Бруно», надеясь закончить его к концу 1891 года, о чем сообщает одной из своих юных корреспонденток в письме от 31 марта 1890-го:

«…Тебе повезло — у тебя есть время, чтобы читать Данте, и я готов тебе от души позавидовать: я его никогда не читал, всё же я уверен, что Divina Commedia [152] — одна из величайших книг в мире, хоть я и не уверен в том, что чтение ее действует возвышающе и облагораживает нашу жизнь или что оно доставляет величайшее поэтическое наслаждение. На этот вопрос ты вскоре сможешь ответить сама; не думаю, что у меня (по крайней мере, в этой жизни) будет возможность ее прочитать: моя жизнь кажется мне раздерганной на мелкие кусочки — так много всего я хочу сделать. С чего начать — решить нелегко. Одну работу, во всяком случае, нужно закончить в этом году. Это мне ясно, а она потребует месяцы напряженного труда: это второй том “Сильвии и Бруно”. Я твердо решил, если буду жив и здоров, выпустить ее к следующему Рождеству.

152

«Божественная комедия» {um.).

Когда дело идет к шестидесяти, было бы легкомысленно рассчитывать, что у тебя впереди годы и годы труда…»

Второй том — «Сильвия и Бруно. Завершение» — вышел лишь в 1893 году. По желанию автора роман еще в первом томе был представлен публике как «книга для детей», однако оба тома разительно отличались от сказок об Алисе. И хотя Сильвия и Бруно играют в книге немалую роль, занимая добрую половину текста, для автора не менее важны были и другие главы, в которых действуют взрослые. Обе части объединяет пожилой рассказчик, знакомый нам по сказке, опубликованной в 1867 году. Порой он впадает в странное состояние, которое Кэрролл называет eerie.Обычно это слово связывают с чувством неопределенного страха или даже ужаса перед чем-то неведомым, сверхъестественным, с предчувствием беды; но Кэрролл, как явствует из текста романа, толкует его по-иному — для него это скорее не связанное со страхом ощущение другого, неведомого мира, находящегося где-то рядом.

Приведем одну из записей Кэрролла с размышлениями над состояниями человеческого сознания:

«Я предположил наличие у человека способности к разному физическому состоянию в зависимости от степени сознания, а именно:

а) обычное состояние, когда присутствие фей не осознается;

б) состояние “жути”, когда, осознавая всё происходящее, человек одновременно осознаёт присутствие фей;

в) состояние своего рода транса, когда человек, вернее его нематериальная сущность, не осознавая окружающего и будучи погруженной в сон, перемещается в действительном мире или в Волшебной стране и осознает присутствие фей».

Вряд ли в данном случае Кэрролл имел в виду «настоящих» фей, то есть сверхъестественных существ; скорее так он обозначает встречи с чем-то необычным, необъяснимым и связанное с ними особое состояние, которое не раз испытывал сам. Вспомним его настойчивый ответ на все вопросы о смысле услышанной им последней строки «Охоты на Снарка»: «Я не знаю». Конечно, вряд ли следует прямо прилагать эти наблюдения Кэрролла к его роману. «В “Сильвии и Бруно” эта теория ничего не объяснит, — замечает Джон Падни, — но как истолкование духовного мира поэта (и не в последнюю очередь его собственного) она относится к числу наиболее проницательных наблюдений Кэрролла». [153] Что до рассказчика, в котором читатель угадывает черты самого автора, то на всём протяжении романа он часто перемещается между состояниями, описанными Кэрроллом, однако полностью свободен от ощущения страха. К тому же заметим, что персонажи иного мира, который видит рассказчик в состоянии транса или «дремы», за исключением Сильвии и Бруно, совсем не похожи на фей.

153

Перевод этой и следующей цитаты В. Харитонова и Е. Сквайрз.

Было в книге и второе предисловие, в котором Кэрролл счел нужным, руководствуясь логикой, править орфографию. Так, например, он объясняет собственное употребление апострофов, которое считал единственно правильным, невзирая на то, что оно отличалось от общепринятого. «Критики возражали против некоторых усовершенствований орфографии, как например ca’n’tи wo’n’t.В ответ я могу только выразить свое твердое убеждение, что их обычное употребление неправильно.Что касается ca’n’t, никто не станет спорить, что во всех словах, оканчивающихся на n’t, эти буквы служат сокращением от not, и, конечно, было бы нелепо предполагать, что в этом единственном случае notпредставлено одной лишь буквой t!По сути can’tявляется правильным сокращением от сап it, подобно is’tот is it.В слове же wo’n’tпервый апостроф необходим, так как слово wouldсокращено здесь до wo».

Здесь Кэрролл предстает перед нами в роли логика и педанта, настойчиво защищающего свою точку зрения. Заметим, что его доводы вполне оправданны и убедительны, хотя и ведут к излишней громоздкости орфографических форм. Такие ситуации были для него не внове.

Роман начинается с того, что рассказчик, пожилой человек со слабым сердцем, едет в небольшой городок Эльфстаун (многозначительное название), где живет его молодой друг, врач Артур Форестер, чтобы отдохнуть и укрепить здоровье. В поезде он незаметно для себя засыпает, а вернее, впадает в дрему, которую называет «странной» (eerie),и снова встречается с братом и сестрой из Страны эльфов, описанной им в сказке «Месть Бруно». Он попадает в их королевство Чужестранию (Outland).Это происходит в весьма драматичный момент, когда, воспользовавшись отсутствием доброго Короля, отца Сильвии и Бруно, его коварный брат захватывает власть в свои руки. Затем следует подробное описание всяческих событий и приключений, происходящих в сказочной стране, которые описывает рассказчик, втайне от злодея-узурпатора проникающий туда и продолжающий видеться со своими маленькими друзьями. Впрочем, вскоре выясняется, что и они зачастую пробираются в Эльфстаун — то как крошечные эльфы, которых видит только рассказчик, то как обыкновенные дети.