Лютый гость

– Ну, ладно, ладно, – не стал спорить посетитель, прекрасно зная, что добрая аббатиса лукавит. – Я здесь, собственно, не за тем, чтобы говорить о чиновниках.

– Да уж понимаю. Речь идет о том душевнобольном парнишке, что напал на своих родителей?

– Именно о нем! Представляю, как это было ужасно! К тому же он еще и подворовывал в магазинах. Тащил по большей части всякое барахло, но случалось, что и спиртное…

– Вот как?

– Именно так, матушка.

– Выходит, он – малолетний алкоголик?

– Не то чтобы… Он, скорее, не от мира сего, если вы понимаете, о чем я. В общем, всего помаленьку – и социальных, и психических проблем. Ну, что скажете?

– Что я тут могу сказать, господин Хофер? Только то, что скоро наш монастырь превратится в приют для уродов и извергов всех мастей, прости меня, Господи!

Довольный, что стал свидетелем несвойственного слугам Божьим сквернословия, приезжий крякнул и заулыбался:

– Ну что ж, давайте приступим к оформлению? Я привез все бумаги.

С этими словами Хофер, занимающий должность районного инспектора по делам детства и юношества, подхватил свой оставленный в стороне портфель и вопросительно посмотрел на Теофану.

– Ох, простите, господин Хофер! Со всеми этими похоронными делами становишься такой рассеянной. Конечно же, давайте пройдем ко мне в кабинет и все это зарегистрируем!

Предложив посетителю разместиться в видавшем виды кресле напротив себя, аббатиса извлекла из огромного стенного шкафа пустую папку, которой предстояло теперь наполниться материалами о новом воспитаннике. Мгновенно преобразившись из жрицы в крючкотворку, Теофана приступила к своим бюрократическим обязанностям. Такова уж природа современного общества-маскарада: от каждого своего члена требует оно искусства быстрой смены масок, а главное – их наличия. Компетенция в какой-либо одной функции не считается уж достаточной, и умение преображаться в полную свою противоположность перестало быть отличительной особенностью мифических оборотней. Уже не приходится удивляться, обнаружив за пазухой деспота членский билет благотворительного общества, в складках монашеской сутаны – диплом бухгалтера, а в широком рукаве врачебного халата – секиру ката. Что там сказочное превращение избалованной княжеской дочки в летучую мышь, в которое с легкой руки сестры Эпифании так верят глупые мальчишки! В современном мире мы ежедневно сталкиваемся с преображениями куда более разительными и непредсказуемыми, чем эта безобидная выходка!

– Что-то я не вижу среди бумаг выписки из психиатрической лечебницы. Или вам не дали ее в Панкофене?

– Ох, простите, запамятовал! Я сунул ее за пазуху и… вот, пожалуйста!

С этими словами Хофер извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его аббатисе. Та, наморщив лоб, начала внимательно изучать документ. Через некоторое время она выразительно хмыкнула и перевела взгляд на социального работника.

– Тут написано, что он страдает сомнамбулизмом. Стало быть, ходит во сне?

– Раз там так написано… Мне, матушка, недосуг было вникать в эти нюансы, у меня другая работа.

– Да, да, конечно… Но все-таки, прежде чем подбирать своим подопечным учреждение, неплохо бы убедиться, что оно соответствует потребностям ребенка. У меня здесь нет возможности караулить его по ночам и следить, чтобы он не свалился в какую-нибудь яму, когда начнет шарахаться по темным коридорам.

– А что, у вас тут много ям, госпожа Теофана? – мужчина начал испытывать нетерпение, стараясь, впрочем, его не показывать. От прозорливой настоятельницы это не укрылось.

– Не нужно нервничать, господин Хофер. Речь идет о ребенке, которого вы оформляете на наше попечение, и не след решать его судьбу огульно. А что до ям… Это, как вы помните, довольно старая крепость, и некоторые ее части не только не приведены в порядок, но просто заброшены. Поэтому нет ничего удивительного в том, что нам здесь приходится быть осторожными при передвижении, особенно в темное время суток.

Пристыженный социальный работник поспешил извиниться и заверить Теофану, что, конечно же, полностью с нею согласен и просто не подумал обо всем этом. Но он, к сожалению, лишь рядовой служащий и не принимает участия в решениях о распределении. Посему, ежели матушке угодно, она может связаться с его начальником и выразить тому свое негодование, а пока…

Теофана властным жестом остановила поток красноречия Хофера, понимая, что все это – пустые слова и ни с каким начальником у нее связаться не получится. Она была умным человеком и знала, что ворчание и выражение недовольства ровным счетом ничего ей не принесут. Это было бы сродни пререканию с правительством рейха двадцать лет назад.

– В этом плане изменилось не так уж и много, – подумала она вслух.

– В каком плане, матушка?

– Ах, забудьте!

Заполнив несколько формуляров, под которыми Хофер поставил уверенную, но неразборчивую чиновничью подпись-закорючку, матушка Теофана убрала папку в шкаф и изобразила на лице усталую улыбку человека, выполняющего свой долг несмотря ни на какие трудности.

– Ну, что ж, господин Хофер, а не взглянуть ли нам теперь на нашего нового воспитанника? Надеюсь, вы хорошо обращались с ним в пути?

– Что вы, что вы, дорогая настоятельница! – обрадованно подскочил приезжий. – Как можно сомневаться? Да тут и пути-то всего ничего… Мальчик в машине.

– Угу.

Демонстрируя невиданные сердоболие и участие, аббатиса самолично проследовала за социальным работником к небольшому фургону, украшавшему своими темнозелеными облупленными боками ближайший от ворот угол монастырского двора. С начавшимся экономическим бумом количество автомобилей заметно выросло, и даже церковные власти – самые консервативные и не терпящие новшеств – вынуждены были признать необходимость такой банальной вещи, как места для парковки. Орден Петры-Виргинии не остался в стороне, и обитель Вальденбург получила собственную расчищенную бульдозером площадку для этой цели. На этой-то площадке и дремал сейчас фургон социальной службы. Одно из колес автомобиля было мокрым, из чего следовало, что водитель исполнил указание Хофера никуда не отлучаться и справил малую нужду в непосредственной близости от своего рабочего места.

Угодливо забежав вперед, Хофер распахнул перед настоятельницей дверцу фургона, жестом предлагая заглянуть внутрь. Та, стараясь держать спину прямой, слегка наклонилась и вгляделась в царящий там полумрак.

На заднем сиденье, вжавшись в угол и зачем-то крепко сжимая на груди лацканы старенького засаленного пиджачишки с чужого плеча, сидело самое тощее, невзрачное и несчастное существо, которое Теофане приходилось видеть с конца Первой мировой войны. Но если тогда подобная измученность была следствием голода и разорения, то сегодня жизнь должна была как-то особенно изощренно поглумиться над человеческим сыном, чтобы довести его до такого состояния. Парнишка напоминал изломанную в нескольких местах жердь с торчащими в разные стороны сучками локтей, коленей и острого подбородка, сразу под которым, как показалось Теофане, ходил вверх и вниз такой же острый кадык. У нее мелькнула мысль, что в тринадцатилетнем возрасте еще не должно быть никакого кадыка и он, должно быть, заметен лишь на фоне общей истощенности подростка.

Стоял конец апреля. Несмотря на грозящий пойти дождь, было довольно тепло, но все же не настолько, чтобы вспотеть. Волосы же парнишки прилипли ко лбу и щекам и, взглянув на аббатису, он быстро промокнул глаза рукавом своего замызганного пиджака, слово их застилал пот. А может, слезы? С чего бы это?

Всем своим видом вновь прибывший напомнил настоятельнице тощую бездомную собаку – загнанную в угол, перепуганную и изголодавшуюся, зыркающую по сторонам страшными глазами и готовую в любой момент вцепиться вам в глотку. Впрочем, добрая Теофана могла все это себе навоображать.

Рядом с мальчиком на сиденье лежала холщовая сумка, в полутьме фургона казавшаяся черной. В сумке, судя по очертаниям, находилось что-то, размерами не превосходящее пару трусов да майку. Это и были немудреные пожитки мальчугана, его, так сказать, приданое из отчего дома (позднее окажется, что и это драное барахло он получил в милость от Красного Креста, пока лежал в больнице). Не отпуская лацкан пиджака, он время от времени кусал ноготь большого пальца правой руки, для чего ему приходилось наклонять набок голову и демонстрировать настоятельнице свою тощую (и наверняка немытую) шею.