Лжец
Шрифт:
А вот и Аннемари.
На нас даже и не смотрит. Удостоив мужской полк ласкового кивка - а это дорогого стоит, - она проходит к прилавку. Не подымая глаз. Ресницы у Аннемари потрясающие - загнутые, черные. С виду она совсем еще ребенок, Аннемари. Хоть и родила Тома. Правда, облегающий свитер не оставляет сомнений в том, что перед тобой - женщина, и какая! Роза Песчаного острова. Гляди-ка, на Аннемари спортивные брюки. Почему она никогда не придет в таких брюках ко мне? Учитель, не забывай, у тебя уже плешь на макушке. Щеки у Аннемари раскраснелись - не от холода, нет, а от возни и смеха в жарко натопленной комнате. Спорим,
Аннемари ушла.
– Высший класс, - говорит один.
– Вальдшнеп, - говорит другой.
Лавочник туговат на ухо, они не обращают на него внимания.
– Томик, хочешь ко мне в гости?
– спрашиваю я громко. Мужчины, посмеиваясь, умолкают. Но Том сегодня не в настроении. К стыду своему, я принимаюсь соблазнять его леденцами. На улице Пигро совершенно шалеет: вьется около, облизывает малыша. Но сегодня Том куксится. Он поднимает рев, просится к маме и "инсенеру". Что, Томик очень любит "инсенера"?
– Да-а, уа!... И Том добивается своего.
Послушай, Пигро, ты уж в следующий раз поосторожнее. Да-да, я согласен, люди - существа сложные.
День подходит к концу. Темнеет.
На дворе посвежело. Я сижу в потемках и гляжу в сад. Клубы тумана движутся мимо окон призрачным воинством.
Аннемари сама приносит мне ужин.
– Ты здесь, Йоханнес?
– спрашивает она, стоя в дверях.
Я немного выжидаю, смакую звучание ее голоса. А потом отвечаю:
– Нет!
Зажигаю свет и опускаю жалюзи.
Аннемари усаживается напротив. Я до того привык есть в одиночестве, что иногда нахожу нескромным делать это на виду у других. Прямо как филин. Но к Аннемари это не относится. Я ужинаю, она молчит. У нее это так хорошо получается - сидеть в моей комнате и молчать.
Ресницы у Аннемари черные, губы ярко-красные, как ягоды шиповника, на ней красное коралловое ожерелье и блузка болотно-зеленого цвета. Звучит, может быть, и не очень, а смотрится весьма и весьма недурно. Брюки она переменила на юбку.
Она сидит и вертит в руках одну из моих ручек. Тонкую перьевую ручку. Старая и неказистая, ручка эта для меня, можно сказать, священна. Я никогда и никому ее не отдам, разве что завещаю. Так ее, девочка, давай ломай. Утром я разожгу ею печь. А не то посажу обломок в цветочный горшок. Если он выбросит листья и зацветет*, значит, в том, что понаписано в моих общих тетрадях, есть толика истины.
* Намек на расцветший жезл Ааронов (Числа, 17, 8).
– Ты пойдешь в воскресенье на танцы?
– спрашивает она.
– А что, будут танцы?
– В воскресенье на Мысу устраивают весенний бал. Йоханнес, ты однажды пообещал, что будешь танцевать со мной всю ночь напролет.
– Слишком поздно, Аннемари, слишком поздно. Вон у меня уже и плешь на макушке.
– Нет, кроме шуток, тебе обязательно надо пойти. И тогда...
– Тогда что?
– Ну-у... ты бы познакомился с Харри. Он тебе понравится, я уверена. Он ведь скоро уезжает.
–
Так вот как его зовут, этого инженера. А я-то называл его Александром.– Почему Александром?
– А кто его знает. Но погоди, моя девочка, у тебя же есть с кем танцевать!
– Йоханнес, я уверена, Харри тебе понравится.
– Я нисколько в этом не сомневаюсь, но послушай, не упляшешь ли ты часом через леса и моря?
– Что ты этим хочешь сказать?
– вскинулась она, сверкая на меня глазами. Нет, Аннемари никак не назовешь бесцветной.
– Ты хочешь сказать, что я уеду отсюда вместе с инженером? С Харри? Ты это хочешь сказать?
– У меня далеко не такая буйная фантазия, моя девочка. Но если ты допляшешь до материка, передай от меня привет Олуфу.
Она швырнула ручку на стол.
– Странные ты говоришь вещи!
– вырвалось у нее.
– Что ж тут странного? При всяком удобном случае я передаю привет Олуфу. Я же его друг. Может быть, единственный. Не считая тебя, разумеется.
Молчание.
Что там такое? Да это ожившая муха докучает Пигро. А он спросонок пытается ее поймать.
– Слышишь - муха, - говорит Аннемари.
– Не слышу.
– Йоханнес, когда-то у тебя была девушка, которую ты так и не смог позабыть.
– Неужели я так говорил? Кто бы это мог быть? Наверное, Осе?
– Это имя ты ни разу не упоминал.
– Извини, Аннемари, я перепутал. Видно, принял одну за другую. Это же было несколько дней назад. Целую жизнь назад.
– Я про ту, из-за которой ты очутился у нас на Песчаном острове.
– Так ведь очутился-то я здесь из-за тебя, Аннемари.
– Вечно ты шутишь. Ты же меня не знал. И мне было только шестнадцать.
– Девочка моя, слухами о Розе Песчаного острова земля полнится, я приехал, увидел тебя - и погиб. Как это ни прискорбно.
– Почему - прискорбно?
– Учителю не положено увлекаться отроковицами. Нет, ему суждено злосчастье, а счастья ввек не видать. Ну а год спустя ты явилась и представила мне Олуфа.
– Почему же ты со мной не убежал? Ты что, никогда-никогда об этом не думал?
– Только об этом и думал. Давай сбежим сейчас?
– Прямо сейчас?
– сказала она.
– Ты не можешь без шуток. Тебе непременно надо все вышучивать.
– Разве? Я вроде бы никогда не шучу. Ну а почему ты заговорила о той девушке? Ее звали Бирте, я вспомнил.
– Ты в этом уверен? В последний раз ты называл ее Бетти. Йоханнес, похоже, ты все это выдумал.
– То-то и оно, мой друг, когда выдумываешь, невозможно припомнить все, о чем рассказывал в последний раз. Вот чем плохи вымышленные истории.
– Но в эту историю я все-таки верю, - заявила она, процарапывая моей ручкой борозду на клеенке.
– Ты говорил, что получил от нее в подарок цепочку.
– В подарок? Я что, прямо так и сказал? Если уж придерживаться истины, то я попросту стянул ее.
– Дай мне поносить!
– выпалила она, вскинув на меня глаза. Взгляд ее разил наповал.
– Поносить?
– Я хочу надеть ее в воскресенье на танцы!
– Она была чертовски хороша. Ослепительна!
– Что ж, это неплохая мысль.
Муха зажужжала опять. Надо бы ее прихлопнуть. Не то наплодит миллион себе подобных. Иным летом мух на Песчаном острове видимо-невидимо.
– Так ты дашь мне ее?