М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

«…И наставники, и преподаватели были до того изумительные, что нынче таких уж на версту к учебным заведениям не подпускают. Один был взят из придворных певчих и определен воспитателем; другой, немец, не имел носа; третий, француз, имел медаль за взятие в 1814 году Парижа и тем не менее декламировал: „a tous les coeurs bien nes que la patrie est chere!“; четвертый, тоже француз, страдал какоюто такою болезнью, что ему было велено спать в вицмундире, не раздеваясь. Профессором российской словесности был Петр Петрович Георгиевский, человек удивительно добрый, но в то же время удивительно бездарный. Как на грех комуто из воспитанников посчастливилось узнать, что жена Георгиевского называет его ласкательными именами: Пепа, Пепочка, Пепон и т. д. Этого достаточно было, чтоб изданные Георгиевским „Руководства“, пространное и краткое, получили своеобразую кличку: большое и малое Пепино свинство. Иначе не называли этих учебников даже солиднейшие из воспитанников, которые впоследствии сделались министрами, сенаторами и посланниками. Профессором всеобщей истории был пресловутый Кайданов, которого „Учебник“ начинался словами: „Сие мое сочинение есть извлечение“ и т. д. Натурально, эту фразу переложили на музыку с очень непристойным мотивом и в рекреационное время любили ее распевать (в том числе и будущие министры и даже, кажется, народного просвещения). Но еще более любили петь посвящение бывшему попечителю Казанского университета Мусину-Пушкину, предпосланное курсу политической экономии Горлова. Разумеется, начальство зорко следило за этими поступками и особенно отличавшихся певцов сажало в карцер… Вообще, тогдашняя педагогика была во всех смыслах мрачная: и в смысле физическом, и в смысле умственном» [13] .

13

«Письма к тетеньке», «Отеч. Записки» 1882 г., № 2, стр. 541–512. Цитата приводится по журнальному тексту в виду ее большей полноты по сравнению с текстом отдельных изданий

Не менее замечательно и еще одно резюмирующее место из последнего «Письма к тетеньке», которое тоже следует привести для окончательной характеристики лицея эпохи Салтыкова. «Для нас нанимали целую уйму Вральманов, Цыфиркиных, Кутейкиных (конечно, несколько усовершенствованных), а общее руководство, вместо Еремеевны, возлагали на холопа высшей школы. Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями (был один год, например, когда я одновременно обучался одиннадцати „наукам“ и в том числе „Пепину свинству“…), а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний. Сведения доходили до нас коротенькие, бессвязные, почти бессмысленные. Они не анализировались, а механически зазубривались, так что будущая их судьба вполне зависела от богатства или бедности памяти учащегося. Ни о каком фонде, могущем послужить отправным пунктом для будущего, и речи быть не могло. Повторяю: это было не знание, а составная часть привилегии, которая проводила в жизнь резкую черту; над чертой значились мы с вами, люди досужие, правящие; под чертой стояло одно только слово: мужик… Мужик! ведь это до того позорное, что достаточно одного сравнения с ним, чтобы заставить правящего младенца сгореть со стыда» [14] .

14

«Письма к тетеньке», «Отеч. Записки» 1882 г., № 5, стр. 242, Цитата по журнальному тексту, отличающемуся от основного

Эти воспоминания говорят сами за себя: ясно, что ни средняя школа, ни лицей не могли посеять в душе Салтыкова никаких зерен, которые могли бы дать ростки по выходе его из-за школьных стен. А между тем всходы новых чувств и мыслей сказались в Салтыкове в ближайшее же время по окончании им лицея. Всходами этими были те идеи «утопического социализма», которые тогда, в начале сороковых годов, только что проникли в Россию и провозвестником которых был в то время Белинский. Недаром о сильном влиянии Белинского говорит сам Салтыков в своей автобиографической записке.

Весною 1844 года Салтыков окончил лицей и осенью того же года поступил на службу. Ему нечем было бы вспомнить лицей в плане «литературных воспоминаний» (воспоминания эти рассеяны отдельными отрывками в целом ряде его позднейших произведений), если бы не характерная глава из этих школьных лет его жизни: та «страсть к стихотворному парению», которая обуяла его в лицее и результатом которой был целый ряд напечатанных тогда же его стихотворении. Этой главой мы и заключим знакомство с юношескими годами Салтыкова.

III

«Первыми печатными произведениями» Салтыков впоследствии считал свои повести 1847–1848 гг.; но сам же он указал для будущих библиографов на еще более ранние и действительно первые печатные свои произведения — ряд стихотворений, помещенных им в петербургских журналах 1841–1845 гг. Стихотворения эти были уже после смерти Салтыкова разысканы и перечислены (с небольшими ошибками) в статье К. Арсеньева [15] ; здесь перечислю их не в порядке появления в печати, а в порядке написания, — как можно судить об этом по всюду проставленным самим автором датам. До нас дошло всего десять следующих стихотворений:

15

К. Арсеньев, «Материалы для биографии M. Е. Салтыкова»; напечатано в т. IX «Сочинений» Салтыкова, вышедших после смерти автора в 1889–1890 гг. В дальнейших ссылках на эту статью она будет обозначаться словом «Материалы»

1. Л и р а. — 1841 г.

«Библиотека для Чтения» 1841 г., т. XLV, стр. 105.

2. Р ы б а ч к е («Из Гейне»). 1841 г.

«Современник» 1844 г., т. XXXV, стр. 100.

3. Д в е ж и з н и. 1842 г.

«Библиотека для Чтения» 1842 г., т. L, стр. 10.

4. И з Б а й р о н а («Разбит мой талисман…»). 1842 г.

«Современник» 1844 г., т. XXXV, стр. 105.

5. И з Б а й р о н а («Когда печаль моя…»). 1842 г.

«Современник» 1845 г., т. XXXIX, стр. 306.

6. В е ч е р. 1842 г.

«Современник» 1845 г., т. XXXVII, стр. 377.

7. З и м н я я э л е г и я. 1843 г.

«Современник» 1845 г., т. XXXVII, стр. 119.

8. М у з ы к а. — 1813 г.

«Современник» 1845 г., т. XXXIX, стр. 212.

9. Н а ш в е к. — 1844 г. (февраль).

«Современник» 1844 г., т. XXXIV, стр. 231.

10. В е с н а. 1844 г. (март).

«Современник» 1844 г., т. XXXIV, стр. 341.

Рассматривая эту таблицу и сравнивая даты написания этих стихотворений со временем их появления в печати, можно притти к следующим двум заключениям. Первое: время написания и появления в печати — очень разнятся между собой; если бы мы захотели построить эту таблицу по датам появления стихов в печати, то их пришлось бы расположить в совершенно ином порядке, а именно: 1, 3, 9, 10, 2, 4, 7, 6, 8 и 5. Второе: все эти стихотворения относятся к лицейским годам Салтыкова, при чем большинство падает еще на 1842 год, а последнее написано за несколько месяцев до окончания Салтыковым курса. Тот факт, что почти все эти стихотворения подписаны полной фамилией Салтыкова («Салтыков» или «М. Салтыков»), показывает, что автор их в то время относился еще серьезно к своей стихотворной деятельности и, быть может, действительно считал себя, согласно лицейской традиции, одним из наследников Пушкина…

Из автобиографии Салтыкова мы знаем, когда начал он писать первые стихи и как относилось к этим попыткам творчества лицейское начальство. Сохранилась еще и другая, более ранняя автобиографическая записка Салтыкова, написанная им еще в 1857 году; в ней мы находим несколько характерных строк, посвященных воспоминаниям об этом периоде стихотворства.«…Начал писать еще в лицее, где за страсть свою к стихотворству претерпевал многие гонения, так что должен был укрывать свои стихотворные детища в сапоге, дабы не подвергнуть их хищничеству господ воспитателей, не имевших большого сочувствия к словесным упражнениям» [16] . Красочный рассказ об этом лицейском периоде стихотворчества и о начальственном гонении мы находим в девЯ-том (по журнальному тексту — шестом) «Письме к тетеньке». Рассказывая «тетеньке» о том, что он, учась в «чистокровнейшем» привилегированном заведении, частенько сиживал в карцере, Салтыков иронически продолжает:

16

По автографу, находящемуся в рукописном отделении Публичной Библиотеки. См. также «Отчет Имп. Публичной Библиотеки за 1871 г.» (Спб. 1872 г., стр. 59) и «Русскую Старину. 1891 г., № 2, стр. 484. Автобиографическая записка эта несомненно написана до середины 1858 г., так как из произведений своих Салтыков упоминает в ней только о „Губернских очерках“, а служебное положение свое определяет, как „чиновник особых поручений при министре внутренних дел“, чем он был с 6 ноября 1857 по 6 марта 1858 г.

«Многие будущие министры (заведение было с тем и основано, чтоб быть рассадником министров) сиживали в этом карцере; а так как обо мне как-то сразу сделалось зараньше известным, что я министром не буду, то, натурально, я попадал туда чаще других. И угадайте, за что? — за стихи! В отрочестве я имел неудержимую страсть к стихотворному парению, а школьное начальство находило эту страсть предосудительною. Сижу, бывало, в классе и ничего не вижу и не слышу, всё стихи сочиняю. Отвечаю невпопад, а когда, бывало, мне скажут: „станьте в угол носом!“ — я, словно сонный, спрашиваю: „а? что?“. Долгое время начальство ничего не понимало, а может быть даже думало, что я обдумываю какую-нибудь крамолу, но наконец-таки меня поймали. И с тех нор начали ловить неустанно. Тщетно я прятал стихи в рукав куртки, в голенище сапога — везде их находили. Пробовал я, в виде смягчающего обстоятельства, перелагать в стихи псалмы, но и этого начальство не одобрило. Поймают один раз — в угол носом! поймают в другой — без обеда! поймают в третий — в карцер! Вот, голубушка, с которых пор начался мой литературный мартиролог» [17] .

17

«Письма к тетеньке», «Сочинения» M. E. Салтыкова (1889–1890 гг.), т. VI, стр. 294, и «Отеч. Записки» 1882 г., № 2, стр. 510. — Цитаты из произведений Салтыкова всюду делаются ниже или по журнальному тексту (в случае характерных отличий его), или по тексту первого девятитомного собрания его сочинений 1889–1890 гг., единственного более или менее удовлетворительного по тексту

Так писал Салтыков уже через сорок лет после своего «стихотворного парения», относясь к юношеским попыткам своим стать наследником Пушкина сугубо иронически. Но можно указать, что это ироническое отношение к собственному поэтическому творчеству ясно сказалось у Салтыкова не только через сорок лет, но и через четыре года после появления в печати его стихов. В повести «Противоречия», появившейся в печати в конце 1847 года, есть характерные места, касающиеся «поэтического творчества» несомненно pro domo sua. Когда один из эпизодических персонажей повести, «престрашный сантиментал» Гуров, рекомендует своему отцу героя повести «как собрата своего по Аполлону», то герой, от имени которого ведется повествование, сообщает: «такая неожиданная рекомендация, признаюсь, несколько смутила меня, потому что, как вам известно, я довольно давно уже не предаюсь никакому разврату»… На возражение, что «поэзия — это, так сказать, ядро, центр нашей жизни, это, изволите видеть, душа; без поэзии мы — простые смертные; без нее у души нашей нет крыльев возлететь к своей первобытной отчизне…», автор иронически отвечает, «что не всем же летать на небо, что тут одни избранные, а мне, как простому смертному, ничего более не остается, как пресмыкаться по земле». В конце этой же повести некий литератор Петя Мараев, отличавшийся «ароматом светскости» (несомненный выпад против Ивана Панаева, редактора «Современника»), читает свое стихотворение, которое автор приблизительно передает следующим образом:

«Там река шумит, ветер воет и небо облаками кроет; мы сидим с тобой оба; у тебя кудри так развеваются, и полная грудь твоя поднимается, и ланиты покрыты пурпуром стыдливости… А там река шумит, ветер воет и небо облаками кроет» [18] .

Это «стихотворение», независимо от творчества Ивана Панаева, является лучшей пародией на стихи самого Салтыкова. Стихи его, почти полностью перепечатанные в «Материалах» К. Арсеньева — произведении совершенно детские, показывающие в их авторе полное отсутствие всякого поэтического таланта. Все они написаны под явственным влиянием ряда поэтов тридцатых и сороковых годов, и если разбирать эти стихи в хронологическом порядке, то явно скажется влияние Бенедиктова, Майкова и Губера, не говоря о перепевах из Лермонтова. Первое же стихотворение «Лира» (1841 г.) повторяет собою напыщенный и приподнятый стиль, Бенедиктова:

18

«Противоречия», «Отеч. Записки» 1847 г., т. LV, стр. 44 и 94