Мачты и трюмы Российского флота

– Снять смазку!

Залп.

– Пристрелять репер!

Залп.

И вдруг, после первых двух залпов, на всех обрушился страшной силы удар, заключенный в команде, прозвучавшей из динамика голосом командира эскадры:

– Затопить погреба!

Каждый моряк знает ужасный, страшный в своей беспощадности смысл этих слов. Это значит, что где-то по какой-то причине может взорваться тысяча тонн боезапаса, оставив от крейсера и его экипажа лишь облако пара над поверхностью поглотившего обломки океана. Это значит, что командир принял на себя страшный груз ответственности за жизни тех, кто утонет в погребах, своей жизнью защитив жизнь товарищей. Это значит, что чувство вины перед погибшими всю жизнь будут нести оставшиеся в живых.

Врачи сразу же бросились на свои боевые посты, приготовив все для проведения реанимационных мероприятий. Однако первой мыслью в моем сознании была не мысль о деревне, в которой родился, не картины детства перед глазами, а гораздо более прозаическая: как встать к гладкой поверхности, чтобы сила взрыва, которая неизбежно будет размазывать тело по переборке, все же не ломала кости о выступающие части механизмов. Несмотря на то, что в подавляющем большинстве случаев в мгновения смертельной опасности (если не быть к ней морально подготовленным) инстинкт самосохранения (один из двух китов, на котором держится существование всего живого: второй кит – инстинкт продолжения рода) диктует человеку наиболее оптимальный вариант поведения в создавшейся обстановке, иногда (и довольно часто!) чувство страха полностью расстраивает стройную систему наследственной самозащиты. Человека охватывает животный ужас, делающий его неспособным ни к одному разумному поступку, неспособным к принятию даже самого простого решения.

А здесь надо было действовать, и притом, решительно и правильно. На принятие решения отводились секунды. И надо признать, что ни один из офицеров или матросов не произнес ни звука, как-либо выразившего то внутреннее состояние, в котором находились все. Только бледность лиц, да капельки пота на лбу.

А через пять минут начался ад. Те, кому на войне приходилось заниматься оказанием медицинской помощи в корабельных условиях большому количеству раненых, могут представить, как в небольшие помещения корабельного медицинского пункта одномоментно в течение не более десяти минут поступает около пятидесяти пораженных в бессознательном состоянии, плюс двое носильщиков на каждого из них, плюс энное количество любознательных, плюс... Эх!

Крейсер возвратился на базу с приспущенным флагом. Ни статей, ни стихов, ни песен... Первой на пирс по трапу шмыгнула поэтесса...

То, что произошло, и причины, событие породившие, огласке преданы быть не могут. Командир корабля был снят с должности приказом министра, заместитель по политической части получил выговор в том же приказе.

“Тридцать восемь парней Без вины, без войны Жизнь отдали, чтоб жили другие”.

Кстати, о командире. Пройдя через все ступени флотской иерархии, от командира группы до “основной фигуры на флоте”, то есть до командира корабля, он, как принято говорить, был типичным представителем флотской интеллигенции. Двухметрового роста, атлетического сложения, украшенный надраенной до блеска лысиной, при полном отсутствии того, что выражается емким морским определением “все, что выше колен – военно-морская грудь”, подвижный, резкий в движениях, способный быстро ориентироваться в сложнейших ситуациях и, что самое главное, не боящийся ответственности за принимаемые решения. Флотский телеграф донес, что в бытность свою старпомом на крейсере, он мог в течение двух минут “провернуть” крейсер с носа в корму, чем заслужил прочный авторитет среди моряков и звание “моторный”. Судьба прочила ему звание адмирала. И заслуженно. Ведь бывают и незаслуженные адмиралы из так называемых, “обреченных на повышение”. Была бы “лапа” помощней. Как, например, ансамбль песни и пляски Тихоокеанского флота при всем напряжении творческих сил никогда не смог бы достичь высот “народного коллектива”, если бы во время посещения флота очень высокопоставленным лицом не догадался бы исполнить песню “Малая земля”. С этого момента он стал обреченным на званйе “народного”. Так бывает и с присвоением звания адмирала.

Валерий Михайлович (так звали командира) имел счастье лично организовывать на своем корабле прием кавалера ордена “Победа” мирного времени, что, естественно, резко повышало шансы на беспрепятственное преодоление всех служебных барьеров при его движении вверх. Но судьба распорядилась иначе. После трагического ЧП на крейсере фамилия командира исчезла со страниц газет параллельно с исчезновением его фамилии со стендов, освещающих пребывание Л.И. Брежнева на Тихоокеанском флоте. Грамотнейший моряк, на формирование которого ушла не одна тысяча государственных средств, стал не нужен флоту и морю. Однако, к нему мы еще вернемся.

Глава 18 СОВЕТСКАЯ ГАВАНЬ

Рейдовые сборы закончились. Корабли, выплюнув сотни снарядов и десятки ракет, накопив ржавчину, измотав своих слуг розгами тревог на конюшне моря, рассасывались по своим базам.

Знаменитому “Пожарскому” в телеграмме было велено отправиться в Советскую Гавань. Росчерком руководящего пера мне предоставлялась возможность посетить вожделенные места, освоенные когда-то Невельским, и столь бдительно охраняемые флотскими кадровиками.

Встреча с новыми местами меня волновала, так как, во-первых, хотелось узнать какая новая задница из многих в жизни уготована судьбой на пути к славе, а во-вторых, слишком много восторженных отзывов об этой Палестине было услышано мной из уст офицеров, бывавших там уже не один раз. Первое, на что нужно обратить внимание, как явствовало из инструктажа, проводимого бывалыми совгаванцами с офицерами, впервые идущими туда, – это женщины. Исключительно хлебосольные, да к тому же и дисциплинированные. Были бы деньги. Это – из организации досуга. Что же касается службы, то и здесь имеются свои особенности, выразить которые не составило труда для корабельного неизвестного и поэтому народного в будущем поэта:

Тихо струится вода в гальюне, Служба в Совгавани нравится мне.

Этот поэтический топаз должен был означать в переводе на обычный язык с флотского, что удалившись за тысячу миль от недремлющего начальственного ока, вполне позволительно организации досуга посвятить больше времени, чем на него отпускается суточным планом боевой и политической подготовки. В голове моей навязчивой галлюцинацией звучали нерукотворные строки Жванецкого: “Ты – женщина! Поэтому должна: раз – лежать! и два – тихо!” М-м-да... Все же инструктажи играют свою положительную роль в жизни военморов.

Из Владивостока вышли в сплошном тумане. Тихо шипела вода по бортам. Чайки, захлебнувшись газообразной водой атмосферы, простуженно хрипели, выражая недовольство существующим в природе положением вещей. Крейсер ежеминутно утробно-глухим надрывным ревом предупреждал встречные корабли об опасности возможного столкновения. В каютах тускло горели белые плафоны, наполненные дохлыми тараканами, да уютно гудела вентиляция. Дежурная смена бдительно несла ходовую вахту. Свободные от вахты офицеры, удобно расположившись на баночках, койках и сейфах, вливали в себя очередные литры заваренного по особому флотскому рецепту чая, рассказывали друг другу очередные были-небылицы, содержание которых варьировалось в зависимости от настроения рассказчика.

В разгар интимности разговора меня вызвал к себе комбриг Барабаш. Ожидая нагоняй (любой вызов к начальству на флоте расценивается именно так), я, расправив и пригладив фалды парадного фрака, прибыл в салон флагмана. В каюте, тяжело расплывшись в кресле, сидел капитан первого ранга с явными признаками простуды. К тому же цвет его лица и припухлость носа явно свидетельствовали о попытках больного победить недуг народными средствами.

– Товарищ комбриг! Лейтенант Иванов прибыл по вашему приказанию.

– Садись, док. Я вызвал тебя затем, что считаю твою теоретическую подготовку в медицине свежей, а потому основательной. Ты не успел еще все забыть, – выдал старший морской начальник свою руководящую мысль хриплым командным басом. – Я вот немного приболел. Ломает все кости. Займись-ка мной основательно. Но учти, что завтра утром я должен быть уже совершенно здоров. На лечение тебе 18 часов. Как?

– Дело в том, товарищ комбриг, что любое простудное заболевание лечится никак не меньше трех суток. Основательность моих знаний вы уже учли, так что срок, установленный вами, несколько маловат.