Мачты и трюмы Российского флота

– Ладно. Делай как знаешь, но через 18 часов я должен быть здоров.

Я понял, что логику старого морского волка мне постичь невозможно, а победить ее не позволяло количество металла на его погонах.

– Понял вас. Но одно условие я все же выдам. С вашего разрешения...

– Давай.

– На ноги я вас поставлю за указанный вами срок только в том случае, если вы подчинитесь любому моему медицинскому диктату.

– Согласен.

Через десять минут я в сопровождении фельдшера стоял в каюте страждущего военмора.

– Прежде всего надо поставить мощные банки. Раздевайтесь и ложитесь.

Натужно кряхтя, комбриг исполнил указания лейтенанта и беспрекословно взгромоздил свое тело на кровать, заставив последнюю взвыть всеми своими фибрами. Когда вспыхнуло пламя яркого факела, комбриг, опасливо покосившись на него, тихим голосом пробормотал:

– Ты, док, только не обожги меня. А то бывали случаи... Меня... А то бывали случаи...

– Спокойно-о-о!..

Не успел смолкнуть последний звук этого заверения, как огромная капля горящего эфира, сорвавшись с факела, шлепнулась на массивную спину объекта медицинской агрессии. Капранг взревел раненым вепрем, вскочил с легкостью газели и произнес страстнопламенную речь, обращенную к растерявшемуся эскулапу. В переводе она звучала по-военному кратко:

– Ты не прав, Василий!

С трудом заставив больного улечься обратно в постель, я продолжил экзекуцию. После банок больному пришлось заглотить горсть патентованных фирменных и страшно дефицитных таблеток, называющихся в простонародье “аспирином”. В данном случае лечебное действие снадобья состояло не только в жаропонижающем эффекте ацетилсалициловой кислоты и в ее потогонной способности, но и в психологическом эффекте от слов “фирма” и “патент”. К тому же, еще и “дефицит”. И любой начальник на флоте верит, что уж ему лично его личный доктор никогда не пропишет банальную клизму из красной резины, а обязательно сделает клистир из поливинилхлорида с блямбой “Мэйд ин Джапан”. Чудаки!

На завершающем этапе лечения я принес в каюту к больному “медведя по-совгавански”. Рецепт прост. Стакан спирта, крепостью 96, 2 градуса, смешанный с произвольным количеством красного и черного перца, взятого со стола в кают-компании. Главное, чтобы мысль на лице светилась, да металл был в голосе эскулапа. Доверчивые военморы, каждый из которых считает себя способным запросто заменить врача в любой ситуации, выпьют и съедят любую гадость, предварительно заметив, что подобный метод лечения они читали в манускриптах по тибетской или филиппинской медицине.

Догадавшись по запаху о главном составляющем предложенной микстуры, комбриг подобрел лицом, помягчел голосом.

– Слыш-ка! А много не будет? А то бывали случаи...

– Никак нет. Доза рассчитана на килограмм веса. Как в детском саду.

– Ладно! Верую, док.

Доза и впрямь была рассчитана правильно, однако только в пересчете на спиритус вини. А вот перца я переборщил. Даже привыкший ко всем гастрономическим передрягам комбриг (о чем ходили легенды), хлебнув две трети стакана, задохнулся и, вытаращив глаза, начал судорожно хватать ртом воздух, загребая его ладонью, – жест, означающий немедленную потребность в холодной воде, которая ему и была услужливо подана. Переводя дух, комбриг взъярился так, что забыл все слова из богатого русского языка, оставив в обиходе лишь слова из великого. Удобоваримо для читателя монолог военмора-страдальца звучал примерно так:

– Ты... что... отравить... меня... хочешь? Я тебя... я тебе...

– Извините, но ведь я выполняю ваши приказания по вводу вашей же матчасти в строй, – несколько ошалело плеснул свое алиби врачеватель.

– Что? Да я... Пей сам остатки! Пей, кому говорю! Приказываю!

– Есть.

Приказание было исполнено беспрекословно и точно. И здесь я понял, что не все методы лечения, несмотря на их эффективность, приемлемы на практике. Картина с судорожным хватанием воздуха повторилась. Только теперь уже на глазах подобревшего начальника, который в награду за лечение, услужливо поднес мне стакан холодной воды. Утром комбриг был совершенно здоров, а я поощрен тем,что не наказан.

Переход продолжался. Размеренность корабельной жизни вырабатывала в людях определенный набор условных рефлексов, предохраняя психику от срывов и лишних стрессовых ситуаций. Вовремя укладывала человека в койку и поднимала его на ноги; вовремя плескала в желудок порцию пищеварительных ферментов, призывая к столу; по расписанию выдергивала на политические занятия, объем которых не выходил за рамки статей в КВС (журнал “Коммунист вооруженных сил”), создавая в коре головного мозга отрицательный, слабо пульсирующий фон.

Море начинало баловать. Я лежал в каюте и думал, насколько часто случайное стечение обстоятельств поворачивает жизненные планы индивидуума на противоположные курсовые углы и, несмотря ни на что, гонит человека к глубинам и мелям бытия. Действительно, можно поверить в судьбу и рок. Фатализм сплошной.

С седьмого класса деревенской восьмилетки я шлифовал свои знания бессистемно, как и все учащиеся школы. Никаких планов на будущее не имел и довольствовался тем, что жизнь иногда подсовывала пряники в виде самовольной отлучки из дома в кино в колхозный клуб, или удачного набега на соседский сад. И всем был доволен.

Лето 1968 года внесло определенную сумятицу в чувства и дало информацию к размышлению. К сестре моей, Елене, начал женихаться молодой моряк из соседней деревни. Аркадий Арсентьевич. В черной шикарной фуражке с золотым, чуть позеленевшим крабом, форменной тужурке, опять же, со слегка позеленевшим золотым шитьем, он казался мне, никогда не видевшему моря, олицетворением романтики и мужества, морского благородства и свойственного только морякам непоказного превосходства бывальщины над деревенской обыденностью. Красочные рассказы, иллюстрированные множеством фотографий, красивые заграничные безделушки и плащи “болонья”, бывшие тогда в дефиците, сыграли свою коварную роль в моей жизни. Отныне на вопрос “кем ты хочешь быть”, ответ следовал лишь один:

– Моряком.

Однако, родители воспринимали это заявление со свойственной патриархальщине снисходительностью. И после окончания восьмилетки, повелением родительского указа я направлен был в городской поселок Желудок (не путать с желудком) для сдачи конкурсных экзаменов на поступление в медицинское училище. Однако в сочинении, которое было предложено к написанию абитуриентам, я намеренно сделал в каждом слове по ошибке, удивив своей дремучестью видавших чудеса лингвистики, орфографии и синтаксиса преподавателей. Получив единицу и навсегда записав себя в непревзойденные интриганы и авантюристы, несостоявшийся фельдшер на попутном тракторе с прицепом прикатил домой к вящему неудовлетворению родителей. Позеленевшее золотое шитье на погонах второго механика теплохода “Морской” класса “река-море” начало свою коварную работу. К тому же, родившись под созвездием Козерога, я однажды прочитал в гороскопе: “Мужчине, родившемуся в период с 21 декабря по 21 января, присущ дух бродяги, дух моряка, дух авантюриста”. И мудрость древних астрологов укрепила меня в решении во что бы то ни стало – быть моряком. А уж объявив всем своим знакомым девчонкам об этом решении и повторяя навязчивую идею ежедневно всем и каждому вслух, не стать моряком я уже не мог, как не могла не сгореть Воронья слободка в городе Черноморске.

– Хирургу сочно прибыть в амбулаторию.

Такая команда может означать только одно – с кем-то случилась беда. Через несколько секунд моему взору предстал моряк с наложенным на правое плечо жгутом и разорванной на две части кистью. Рядом хлопал крыльями начальник медицинской службы.

– Ах, ах! Я не знаю, как вы справитесь! (Это ко мне). Ах, ах! Анатомия кисти очень сложна! Ах, ах! Травматизм... Ах, ах! Инвалид! Ах, ах! Ленинград! Ах, ох!

Операционная был развернута быстро, и я приступил к своей первой в море сложнейшей операции. Только специалист может понять, насколько непросто шить из лоскутьев сухожилий и сосудов, если к тому же палуба уходит из-под ног. Через четыре часа ювелирной работы кисть моряка была восстановлена. Пострадавший занял свое место в корабельном лазарете. Что же произошло?