Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

Она внимательно посмотрела на молодого человека и рассмеялась.

— Ну, тогда до встречи… где-нибудь…

А вечером Гали, естественно, оказалась в мастерской Храпова. Несмотря на разницу в возрасте, она прежде всего увидела в нем сорви-голову, озорника, баловня судьбы, не отягощенного никакими узами, кроме дружеских и любовных. То, что Виктор говорил о товарищеских отношениях между ними, тут же было исправлено, сходу.

Он овладел Гали прямо в коридоре мастерской, открыв дверь огромного шкафа, чтобы стало немного просторнее. Она держалась за шею художника, обвив его ногами. А за спиной колыхались какие-то шубы, кожаные пальто, но это не имело значения. Она получила ни с чем не сравнимое удовольствие… С таким человеком, и в самом деле, близкие отношения начинать нужно было именно так. Как оказалось, Храпов изысканно повторил «подвиг» Андрея Белого, описанный в каких-то дамских мемуарах.

— Считай, что мы с тобой теперь познакомились по-настоящему, — смеялся он, открывая бутылку шампанского. — Я не жадный и не ревнивый.

— Я восхищена, — ответила Гали, нисколько не покривив душой. — Только не надо шампанского, у меня с ним связаны плохие воспоминания.

— Иди, выбери сама, что захочешь, — махнул он в сторону шкафа, похожего на броневик. — Здесь все твое сегодня… И завтра тоже.

Она выбрала здоровенную бутылку шотландского виски.

— Славная лошадка Уайт-хорс, серебряная грива, белый хвост, — сверкнув глазами, пробасил Храпов. — Думаешь, что я надерусь, и ты свободна? Ошибаешься. После импортного самогона мой дружок стоит, как солдат с ружьем в карауле.

Храпов оказался любовником и авантюрным, и неутомимым, и, на редкость, искусным. Будучи необыкновенно умным, он понял, что имеет дело с родственной душой. Она догадалась, что попала в сети одного из обаятельных бабников Москвы. Это было замечательной удачей, потому что открывало двери едва ли не всех столичных салонов.

— Знаю, что ты бросишь меня и очень скоро, — говорил Храпов во время нехитрой кофейной церемонии. — Заранее вижу, как топорщат усы мои любимые конкуренты. Да ты увидишь их буквально сегодня.

— А почему не ты меня бросишь? — спросила она.

— Подрастешь — поймешь, — отмахнулся он, закуривая.

— Ты лучше всех, Виктор, — улыбнулась Гали, — ты — мой первый настоящий мужчина, да сам знаешь. Какие еще конкуренты!

— Девочка, ты только начинаешь славный путь, который будет усеян… телами. Кстати, тебя дома не потеряют?

— Теперь уж точно нет, — усмехнулась она и уставилась на Храпова, как будто увидела его впервые.

— Ты удивлена, — спросил Храпов, — что я столь откровенен с тобой? А что такого? Я — циник, но говоря точнее — киник, знаешь, что это?

— Я отягчена интеллектом, — улыбнулась Гали, — не в такой степени, как ты, но две-три сотни книг и несколько альбомов по живописи я все же освоила.

— Обиделась, моя радость, — сокрушенно произнес Храпов.

— Да что ты, Виктор, — отмахнулась Гали, — после того, что ты со мной делал сегодня ночью… Кстати, что это было?

— Господи, как ты улыбаешься, — он смотрел на нее одновременно и ласково, и хищно. — Я должен написать вот это…

— А ты хороший художник? — спросила Гали.

— Черт его знает, — махнул рукой Храпов, — я отличный рисовальщик…

— Что это значит? — удивилась Гали.

— В принципе — все, — ответил он. — Я могу нарисовать идеальный круг. Карандашом, не отрываясь, как циркулем…

— Я поняла, — быстро ответила Гали, почему-то смутившись.

Может быть, впервые и явно она столкнулась с тем, что называлось даром, который дается ни за что, ни про что… А спросила Виктора — хороший ли он художник — просто так, нужно же было сказать что-то серьезное. Ведь из множества людей, с которыми она сталкивалась, было не так уж много тех, кто делал свое дело по-настоящему превосходно. Себя Гали заранее относила к «немногим».

Но то, что Виктор — очень хороший художник, она поняла сразу, увидев его работы.

Утром, выбираясь из постели, Гали сначала встала на корточки, выгнула спину, чтобы как-то прийти в себя, и тут же увидела несколько чудесных эскизов именно в той стороне, куда случайно посмотрела. Обнаженные женские фигуры точно парили в воздухе, как бы прикрываясь тончайшим туманом, но не скрываясь в нем полностью.

Эти мгновенные штрихи, из которых составлялось целое, не имели никакого, казалось, отношения к тому, что было предметом изображения — изящное женское ухо, маленькая крепкая грудь, бесстыдно раздвинутые ноги с темным треугольником курчавых волос.

— Вот это, — она показала в сторону эскизов, так понравившихся ей, — ты сделал недавно?

— Тебе понравилось? — с некоторым недоумением спросил он.

— Это гениально, — ответила Гали, — но ведь они или она — не столь красивы…

— Да ничего, — ответил Виктор, — для меня натура не имеет значения. Настоящей красоты в мире не так много… — он посмотрел на Гали. — А к этим, — он махнул рукой, — ты не ревнуй. Помнишь, у Гогена есть картина с таким названием?

— Да, помню, — ответила Гали. — Там такая дама с плоским коричневым лицом, у нее нос картошкой. А что, ты мне за ночь сплющил мой великолепный нос?

— Да нет, — Храпов всмотрелся в лицо Гали, точно впервые видел ее. — Ничего я не сплющил. А вот ты напомнила мне о том, что время летит стрелой.

— Ты про что? — простодушно спросила она. — Я здесь, вот она я… ты ведь любишь меня.

— Да, — крайне серьезно ответил он, — это не обсуждается. Черт, я и не думал вчера, куда вляпался. Я скажу тебе одну вещь, пока не забыл: никогда не связывайся с такими, как я. Понятно?

— Почему?

— Я же говорил, что мы с тобой похожи… Ну, смекай, моя радость.

— Я о чем-то догадываюсь, но смутно.

— Ну и правильно, что смутно. Темны воды.

Храпов с самого начала поставил себя так, что никаких шансов управлять этим человеком Гали не имела. Это немного обидело ее, ведь вместе с Храповым в ее жизнь пришло нечто необыкновенное — приближение зрелости, о которой она думала с радостью, трепетом и инстинктивным страхом рано состариться. Откуда взялись такие мысли? Может быть, это уроки Софьи Григорьевны, может быть что-то другое… Верно, стены арбатской коммуналки были пропитаны каким-то духом, делающим блеклыми и молодость, и блеск, и прелесть… А вот с этим Гали согласиться не могла никак.

Подружка ее, Варвара, как-то обмолвилась, в очередной раз восхищаясь фигурой Гали:

— На твоем месте я обдирала бы московских художников, как липку. Понимаю, что натурщицей быть противно, но для тебя — это семечки… как я думаю. Двадцать минут унижения и полный карман…

— Мелочи, — фыркнула Гали. — Они же бедные, как церковные мыши.

— Не все, — парировала подруга. — Хочешь, сосватаем тебе богатенького творца?

— Только молодого, — съязвила Гали, — старые греховодники меня интересуют мало. Разве что в виде исключения. Она тут же вспомнила про Хмельницкого.