Мадам Хаят

Спустя какое-то время меня стала терзать жажда. Я пошел на кухню попить воды. За длинным столом в одиночестве сидел совершенно седой старик в сером костюме с черным галстуком. Он только недавно переехал сюда. Он ни с кем не разговаривал, шаркал ногами, иногда заходя на кухню, чтобы выпить чашку чая и уйти. Все думали, что он сумасшедший. Он не сделал и не сказал ничего, что заставило бы так думать, но на его лице отражалось безумие. Морщины словно расплывались, текли, как акварель, не в силах воспроизвести какое-либо выражение. На его лице не оставляли следа ни чувства, ни мысли. Его глаза всегда были влажными, как будто он только что плакал.

Мы смотрели друг на друга на этой пустой кухне, я видел безумие в его лице и не знал, что он видел в моем. Но что бы он ни увидел, внезапно его черты обрели четкость, ему удалось удержать выражение, похожее на жалость.

— Проходи, садись, — сказал он.

У него был мягкий, но властный голос.

Я сел напротив него, некоторое время мы сидели молча, потом он начал говорить.

— У меня был магазин марок, — сказал он. — Раньше я продавал редкие марки. Три месяца назад поползли слухи, что на рынке ходит марка с опечаткой. Нет ничего более ценного, чем уникальная марка. Мечта филателиста — найти бракованную, единственную в своем роде марку. Однажды ко мне подошел друг-филателист, которому я очень доверял, и сказал, что нашел ту самую марку. «Я не могу ее себе позволить, купи, если у тебя есть деньги», — сказал он. Мне в руки плыло сокровище. Я продал все: свой дом, лавку, машину — все. Я купил марку, которую принес мой друг. И стал ждать. Скоро очень богатый коллекционер заинтересовался моей маркой. Он долго-долго изучал ее и сказал, что это подделка. Я сказал, что этого не может быть, я всю свою жизнь вложил в эту марку. Он предложил: «Давай спросим у специалиста», и я согласился. На следующий день он пришел со специалистом. Специалистом был мой друг, который продал мне марку. Он осмотрел ее и сказал, что это подделка. Я был так ослеплен, что не смог распознать фальшивку.

Он вынул из кармана небольшой конверт и потряс над столом. Из конверта выпала марка.

— Самая дорогая марка в мире, — сказал он. Потом спокойно добавил: — Но это подделка… Нужно найти настоящую и, если найдешь, никогда уже не терять.

— Что вы сделали со своим другом, который продал вам марку? — спросил я.

Черты его лица снова расплылись и потекли, выражение исчезло, глаза стали пустыми, как будто он больше не видел меня.

Он вложил марку в конверт, сказал: «Да так», встал и зашаркал прочь. Я не понимал, зачем он мне все это рассказал, но был впечатлен. Меня поразило не только то, что случилось с этим человеком, но и то, что человек, переступивший границу безумия, собрал все свои силы, чтобы вернуться оттуда и сказать мне что-то, что, по его мнению, могло меня утешить. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы рассказать единственную историю, которую он мог вспомнить. Наверное, я мог бы расстроиться, осознав, что нуждаюсь в милости сумасшедшего, но мне было хорошо. Кто-то уходящий из жизни обратил в милость почти все, что у него оставалось, и отдал мне. И я успокоился. Я пошел в свою комнату и лег, не включая свет. Я боялся увидеть свое лицо. Полагаю, это был суеверный страх, что взгляд в лицо человека, свернувшего со своего пути на тропу безумия, приведет и меня на ту тропу. Это были дни, когда такие заботы казались мне естественными.

Через два дня мы с Сылой купили билеты. Сыла взволнованно говорила о будущем, мне нравилось слушать ее, и я изо всех сил пытался поверить, что забуду прошлое и стану новым человеком. Мне нужно было во что-то верить и держаться за мечту, другого способа остановить смерть внутри меня не было. Мы уезжали через две недели.

Однажды ночью, возвращаясь с одной из моих многочасовых прогулок по улицам, названий которых я не помню, я, включая свет в комнате, увидел подброшенный под дверь конверт. Я медленно развернул письмо и начал читать:

Почему ты еще здесь? Да, я слежу за тобой, время от времени захожу посмотреть, не уехал ли ты. Я уезжаю завтра. Вглубь страны. Вернусь не скоро. Может, и вовсе не вернусь.

Да, я горюю. И много. Ты хотел, чтобы я грустила. Вот я и грущу. Я забыла, что это значит. Теперь вспомнила. Быть грустным — значит забыть тот факт, что Земля — кусок скалы, дрожащий каждые двадцать тысяч лет.

Когда ты счастлив, ты тоже забываешь об этом факте. Как странно, счастье и несчастье похожи друг на друга, ради того и другого надо забыть правду. Я пережила и то, и другое.

Убирайся отсюда. Забери Сылу. Мне будет приятно знать, что вы в безопасности и здоровы. Я беспокоюсь за тебя. Ты напомнил мне о страхе.

Что бы ты ни делал, кого бы ты ни любил, от меня тебе останется один момент, верно? Не забудь выбрать момент и спрятать его где-то внутри. Я все еще хочу этого.

Мой красивый, добрый Антоний…

Как Поэт, мадам Хаят выскользнула из моих рук, я не смог ее удержать. Она скользнула в пустоту и никогда больше не вернется, и я уже никогда не буду прежним.

Я узнал, что она любит меня, когда понял, что больше никогда ее не увижу. Радость, чувство победы, которые я испытал, узнав о ее любви из тайного письма, такое странное для той минуты счастье умножили мою боль, поражение и горе.

Если бы я произнес те слова, которые не смог сказать ей, все мое будущее было бы иным, нежели сегодня. Эти неизреченные, незаконченные предложения ударились о жизнь и изменили ее течение.

Если бы я сказал ей, все было бы иначе.

Но я не смог.

XIV

Лето закончилось, уступив место прозрачной прохладе осени. Прошло три месяца с тех пор, как Сыла уехала. Я не смог поехать, отказался в последний момент. Решил, что должен искать счастье там, где потерял. Наверное, я чувствовал, что, засунув все прожитое в чемодан и швырнув его в прошлое, я что-то отнимаю у своего будущего, чего-то лишаюсь навсегда и это нанесет мне непоправимый вред. Я понял, что не выдержу этой потери и не смогу жить полноценной жизнью.

Время идет. Я проживаю то, что остается от времени, — мою собственную историю, которую я ношу внутри. В этой истории накопилось много всего, о существовании чего я еще год назад и не догадывался. У всего собранного в этой короткой истории есть цена, и я плачу эту цену.

Мне трудно было сказать Сыле, что я не поеду с ней, я откладывал почти до самого конца, тысячу раз мысленно говорил с ней, но… В действительности же разговор получился очень неожиданным, шокирующим, обидным, какого я даже не предполагал.

Я сообщил ей резко и внезапно, что не поеду в Канаду, что верну свой билет. Наверное, она сначала не поняла, о чем я говорю, потом уставилась перед собой. Я увидел, как она сцепила руки и как побелели костяшки ее пальцев.

— Это из-за той женщины? — произнесла она.

Помню, я вцепился в край стола, словно вот-вот упаду, и подумал, что во всех женщинах живет ведьма, они знали то, чего не видели, разгадывали тайны и держали их при себе.

— Какая женщина? — сказал я.

— Сам знаешь, твоя старушка.

Потом она сказала нечто неожиданное:

— Думаешь, она не сможет жить без тебя?

В том, как она это сказала, проступила израненная сторона, которую, я думал, никогда не увижу. Я верил, что красота защищает женщину и делает ее неуязвимой. Но Сылу зацепило за живое. Я никогда не думал, что в моей власти причинить боль такой прекрасной женщине, как она, и чувствовал странный, невыразимый стыд, будто я тайно украл что-то, замаскировавшись под кого-то, кем я не являюсь.

На мгновение мне захотелось быть с ней честным, все рассказать, но я вспомнил, что «честность не всегда справедлива, нужно подумать, когда следует быть честным»; что честность может ранить ее больнее и что я должен дать ей возможность укрыться во лжи.

— При чем тут она, я с ней даже не вижусь…

Хоть что-то из того, что я сказал, было правдой.

Сыла посмотрела на меня, такая красивая, красивее всех, кого я когда-либо встречал. Если бы мы встретились с ней раньше, когда мой папа был жив и мы оба были богаты, все, вероятно, сложилось бы иначе. Она была женщиной, о которой я мечтал с юности. Может, мы поженились бы. Если бы кто-то и отказался от этих отношений, то, скорее всего, она. Но по непонятным мне причинам все пошло не так. Человек не всегда понимает себя и то, что он делает.