Мадемуазель Шанель

Повинуясь внезапному порыву, я шагнула к нему и поцеловала в щеку. От него пахло потом и табаком, а еще неиссякаемым оптимизмом юности. Он сразу покраснел.

— Ваша мать была права, — прошептала я.

* * *

— Нужно предъявить аусвайс, — повторил немецкий часовой, преграждая мне дорогу в гостиницу. — Пропуск, — добавил он на ломаном французском.

За его спиной, в холле, виднелись силуэты офицеров в немецкой форме и нескольких гражданских. Я изо всех сил напрягала зрение, чтобы увидеть хоть кого-нибудь из знакомых. Часовой уже начал оттеснять меня, как вдруг я увидела метрдотеля, который приходил ко мне в номер, чтобы сообщить о вторжении немцев. Сейчас он смотрел в мою сторону. Узнав меня, он застыл на месте, а его обычно непроницаемое лицо сморщилось.

Я пережила страшное мгновение: неужели он сделает вид, что не заметил меня? Но вот метрдотель быстро зашагал к выходу.

— Это наша почетная гостья, мадемуазель Коко Шанель, — обратился он к часовому. — Прошу вас, пропустите ее.

Немец, которому, похоже, не было еще и двадцати, воинственно расправил плечи:

— У нее нет пропуска. Она должна сначала обратиться в комендатуру.

— Вот прямо так, с ног до головы грязная? — резко возразила я.

Метрдотель согласно кивнул:

— Да-да, я обо всем позабочусь, все будет сделано, я вам обещаю.

И он схватился за ручку моего чемодана. Насквозь мокрая от пота, немытая, измученная от многодневной дороги, с подгибающимися от усталости ногами, я прошла мимо часового и не смогла не бросить взгляд на пистолет в кобуре у него на поясе. До последней секунды я боялась, что он меня все-таки не пропустит, как и ту престарелую пару у Орлеанских ворот, но юнец явно растерялся, не знал, что делать, и метрдотель ловко воспользовался его нерешительностью, подхватил меня под локоток и аккуратно подтолкнул внутрь.

— Боже мой, — пробормотала я, когда он уже вел меня к стойке администратора. — Неужели они все здесь такие?

— Да-да, — кивнул он, — везде нужен аусвайс. Я позабочусь об этом, мадемуазель, не беспокойтесь. Для нас вы всегда желанная гостья. Ваши вещи в целости и сохранности, я отправил их в камеру хранения. Прикажете прислать их в ваш номер? — Он ужом вертелся за стойкой, выбирая ключ. Наконец вручил, но, оказалось, совсем не от моего номера. Он поймал мой недоуменный взгляд. — Увы, мадемуазель, боюсь, ваш номер занят, хотя и не был зарезервирован. Всю вашу мебель я приказал перевезти в вашу квартиру над ателье. Могу предложить вам номер поменьше на третьем этаже, окна выходят на улицу Камбон, совсем рядом с ателье, если вы не возражаете.

— Нет, конечно. Благодарю вас.

Мне было все равно. Комната или чердак, главное, чтобы была ванна и водопровод, остальное не важно. Метрдотель нажал кнопку звонка. Тут же явился коридорный, чтобы сопровождать меня в номер.

— Ваши вещи будут доставлены сию минуту, — заверил метрдотель. — Желаю приятного пребывания в отеле «Риц», мадемуазель.

Он говорил так, как всегда, уверенным, ровным голосом, что свидетельствовало о его профессионализме, но я видела, что взгляд его так и скачет в сторону немецких офицеров, и мне был понятен этот невысказанный сигнал. Надо вести себя как можно более скромно, не высовываться, и дай бог мне способности делать это.

Номер оказался крошечным по сравнению с моими просторными апартаментами, но здесь имелась крепкая кровать, знаменитый встроенный шкаф — основатель отеля приказал установить их в каждом номере — и отделанная плиткой смежная ванная комната.

Я сбросила грязный наряд, блаженно погрузилась в горячую, окутанную паром ванну и наслаждалась, пока не надоело, а потом улеглась в постель и уснула крепким сном. Проснувшись, позвонила, чтобы принесли чай, облачилась в роскошный белый халат, позвонила Мисе, чтобы сообщить о своем возвращении в Париж. Она подошла к аппарату не сразу. А когда сняла трубку, мне показалось, что я слышу ее тяжелое дыхание. Помехи на линии были столь сильными, что я едва разбирала, что она говорит.

— Я в Париже! — кричала я в трубку. — Остановилась в «Рице»!

— В «Рице»? — Помехи заглушили несколько ее слов, но не смысл: интонация была возмущенная. — Но почему… Там полно нацистов… Ты должна… Мы с Жожо… Настаиваю!

— Какая тебе разница, где я остановилась? — резко ответила я. — Все отели заняты.

Меньше всего мне хотелось жить с ней и с ее Жожо в этом вечно переполненном людьми доме на улице Риволи, страдать, выслушивая их бесконечные ссоры, и испытывать волчий голод. После смерти любовницы Жожо вернулся к Мисе, но я сомневалась в том, что их воссоединение протянется долго и не оставит за собой неприятных последствий. Кроме того, если я хочу узнать что-нибудь об Андре, мне надо быть в гуще событий, а судя по знакам различия и наградам, которыми были увешаны немецкие шишки, встреченные мной в холле отеля, «Риц» был как раз таким местом, лучше не придумаешь.

— Это не патриотично! — Мися так и кипела от злости. — Жить в одном доме с захватчиками! Ты должна немедленно переехать к нам!

Я опасалась, что линия прослушивается, поэтому ответила кратко:

— Я уже здесь устроилась. Заплатила вперед, а кроме того, должна приглядывать за ателье. Через пару дней встретимся и поговорим. — И повесила трубку.

Я очень разозлилась, впрочем, так было всегда: даже в самые трудные времена Мися не желала прислушиваться к голосу разума. Чтобы успокоиться, я занялась чемоданами и сундуками. Все оказалось на месте. Мои шприцы и флаконы с успокоительным хранились в потайном отделении под сложенным нижним бельем. Ничего не тронули. Я выбрала черное вечернее платье, одно из самых скромных, нитку жемчуга, радуясь как ребенок, что мои вещи снова со мной. Сегодня мне просто необходимо произвести впечатление, и лучше всего выглядеть, как всегда, безукоризненно элегантной.

Нынче вечером я буду обедать у всех на виду: пусть Париж знает, что Коко Шанель вернулась домой.

* * *

Ресторан отеля был, как обычно, полон, хотя на этот раз за столиками сидели не обычные завсегдатаи: богатые постояльцы, бедные писатели, которые спят со скучающими женами аристократов, или капризные, вечно чем-то недовольные жители, давно поселившиеся где-нибудь поблизости. Впрочем, кое-кого я узнала и любезно улыбнулась им, проходя к своему столику: наследница огромного состояния, уже успевшая развестись с мужем, американка Лора Мей Корриган, которая уже несколько лет занимает здесь многокомнатный номер, французская киноактриса и моя постоянная клиентка Арлетти и еще несколько элегантных дам со своими спутниками. Но больше всего было немцев в прекрасно сшитых костюмах и даже в смокингах, с прилизанными бриллиантином волосами и в дорогой обуви, начищенной до такого блеска, что хоть смотрись в них, как в зеркало; их румяные, довольные лица вторили торжествующему блеску в глазах.

— Мадемуазель будет обедать одна? — спросил официант, наполняя бокал водой и кладя передо мной вечернее меню с позолоченными краями.

Я кивнула в ответ, развернула крахмальную салфетку с монограммой отеля, положила ее на колени и незаметно оглядела зал. Как могло так все измениться за столь короткое время, просто поразительно, хотя внешне как будто все оставалось как прежде: тихая мелодия скрипки где-то на заднем плане, звон тонких бокалов, звяканье серебряных или фарфоровых тарелок, официанты в черных костюмах, бесшумно снующие между столиками и разносящие на подносах деликатесы. Устрицы на льду, стейк с кровью с pomme-frites и бобами, омары, крабы и другие fruits de mer [46] — все прославленные фирменные блюда, благодаря которым ресторан отеля «Риц» считался одним из самых престижных мест, где можно хорошо пообедать.

46

Дары моря (фр.).

Я заказала коктейль из креветок и луковый суп. Во время обратного путешествия я питалась кое-как, ела шоколадные батончики и гнилые апельсины, которые нам удавалось добыть по дороге, и платье на мне сейчас висело как на вешалке. Но странное дело, у меня почему-то не было аппетита. В голове звучали обвинения Миси, со злостью брошенные в мой адрес: «Это не патриотично! Жить вместе с захватчиками!» Я даже начала сомневаться, права ли я, решив остаться здесь. Возможно, лучше было бы, или, по крайней мере, благоразумнее — упаковать вещи и переехать на улицу Риволи. Наверняка я там буду несчастна, зато ни один человек не станет меня упрекать в равнодушии к несчастному положению нашего народа и в том, что я вожу компанию с шайкой нацистов.