Мадемуазель Шанель

— У вас, должно быть, хорошие связи, — наконец заметила я.

Я полезла в свою вышитую бисером сумочку, чтобы достать портсигар. Потом подняла глаза: он уже протягивал зажигалку. От Картье, как и моя. Щелкнул, улыбаясь, дал мне прикурить, в то время как я не сводила с него глаз.

— Наверное, вы знакомы со многими влиятельными людьми, — продолжала я.

Я прощупывала его, и он это прекрасно понимал. Видно было по глазам, в которых плясали огоньки, озорные и любопытные, словно приглашая продолжать нашу игру.

Он снова наклонился ко мне поближе:

— Я, например, знаю, что рейхсмаршал Геринг — морфинист, и здешний управляющий вынужден был поставить в его номер огромную новую ванну, потому что тот считает, будто горячие ванны притупляют действие его порока.

Я чуть не ахнула вслух. Глядя через мое плечо на жирного командующего люфтваффе, фон Динклаге снова наклонился ко мне.

— Но ванна уж точно никак не излечит его от страсти к бриллиантам и дамским платьям, что так удачно обнаружила мадам Корриган, — прошептал он совсем тихо, словно делился со мной какой-то важной государственной тайной. — Он, видите ли, выселил ее, а сам занял ее номер, и ей, чтобы хоть как-то прожить, приходится продавать ему кое-что из своей бесценной коллекции платьев. Геринг обожает в них наряжаться и, накинув на плечи прозрачный шелк, вальсировать со своими мальчиками.

Мне пришлось наклонить голову и прижать пальцы к губам, чтобы удержаться от смеха. Шпатц снова откинулся на спинку стула и с довольным видом улыбнулся.

— Наверное, все это не столь уж важно, — сказал он, поднимая бокал. — Тем не менее достаточно забавно, вы согласны?

Забавно, что и говорить. Впервые с тех пор, как нацисты вторглись в нашу страну, жуткий мрак оккупации несколько рассеялся, когда этот ужас свелся к курьезному образу Геринга, который кружится по комнатам в женском платье и с диадемой Лоры Мей Корриган на голове.

— Все мы люди, — прибавил Шпатц, словно читая мои мысли, мне даже стало не по себе. — Пока власть в наших руках. Но, — пожал он плечами, — кто скажет, надолго ли? Те из нас, кто между молотом и наковальней, мадемуазель… М-да, история показывает, что все мы должны учиться как-то выживать.

Я кивнула, а что еще оставалось делать?

— Да, — сказала я, — должны. Во всяком случае, я уж точно намерена выжить.

Шпатц самодовольно хмыкнул.

— У вас-то, думаю, все получится, — с обаятельной улыбкой промурлыкал он. — Ну так вот. Я выдал вам одну военную тайну. А теперь ваша очередь. Расскажите, например, зачем вы вернулись в Париж? Обещаю, это останется строго entre-nous. [47] Я человек чести. Мое слово — для меня все.

47

Между нами (фр.).

— Правда? — Я прикурила еще одну сигарету. — Ну что ж… Я действительно приехала не просто так. Я разыскиваю одного человека. Это мой племянник, если быть совсем точной. И если вы предлагаете мне дружбу, называйте меня Коко.

10

Шпатц жил не в отеле «Риц». В своей небрежной манере, когда все, что он говорит, кажется менее серьезным, чем есть на самом деле, он сообщил, что на улице Перголез у него квартира — трофей, который он получил в результате недавнего романа. «С весьма привлекательной и богатой парижанкой, которая, — прибавил он, озорно подмигнув мне, — не на все сто процентов арийской крови». Его любовница со своим любезным муженьком решила на всякий случай покинуть Париж, поручив свою квартиру его заботам.

Шпатц оказался гораздо более опытным обольстителем, чем пристало мужчине. Я чувствовала, что его интерес ко мне был искренним, как и предложение помощи, но у него на уме явно было кое-что еще, некая иная цель. Он дал мне это ясно понять, когда вечер уже подходил к концу и, настояв на оплате моего счета, он провожал меня до холла, где немецкие офицеры общались со своими спутницами, курили и попивали мятный аперитив.

— Хотите, я загляну к вам завтра, когда наведу кое-какие справки? — спросил он, когда мы закурили по послеобеденной сигарете.

Я старалась не хмуриться при виде Арлетти, развалившейся на кушетке возле окна и с обожанием глядевшей на своего юного офицера, который забавлял ее какими-то байками. Другие дамы были заняты тем же самым, их надушенные пальчики легко касались рук кавалеров в военной форме, обещая многое притворно застенчивыми, жеманными взглядами сквозь ресницы, густо намазанные тушью. Как сказала Арлетти, жизнь должна войти в нормальное русло, если, конечно, распростертые объятия для нацистов можно назвать нормальным явлением.

— Нет, завтра я занята, — ответила я. — Надо присмотреть за магазином, а потом хочу навестить кое-кого из друзей.

Чтобы как-то смягчить отказ, я одарила его ослепительной и ни к чему не обязывающей улыбкой. Его общество мне понравилось даже больше, чем я могла сама себе в этом признаться, но у меня не было намерений предоставлять ему возможности для дальнейшего сближения, пока он не выполнит своего обещания и не узнает, где Андре и что с ним.

— Вы же знаете телефон и гостиницы, и магазина, — прибавила я. — Звоните, если что узнаете.

— Но вечером вы все-таки не заняты?

Ну надо же, какой упорный! И говорит опять в своей непринужденной, если не сказать развязной манере, не видно, что он хоть сколько-нибудь обескуражен.

Я помолчала, погасила окурок в ближайшей пепельнице.

— Кто знает, что может случиться завтра?

Я протянула ему руку. Если бы он наклонился и поцеловал кончики моих пальцев или задержал мою руку в своей, я бы с благодарностью приняла информацию, которую он мог разнюхать у своих начальников, но не более того. Меня так просто не соблазнить. Подумаешь, какой-то атташе со связями захотел прибавить и меня к своему наверняка впечатляющему списку побед.

Но, к моему замешательству, Шпатц просто пожал мне руку.

— Доброй ночи, Коко, — сказал он, повернулся и ушел, а я осталась на месте, несколько озадаченная.

Да, он меня очень удивил. Теперь такое со мной случалось нечасто.

* * *

Спала я на этот раз лучше, чем прежде, с тех пор как немцы захватили страну и заняли город, — все благодаря инъекции. Мне давно уже вполне хватало небольшой дозы лауданума, которая со временем даже становилась все меньше. Проснулась я посвежевшая, без той мрачной неразберихи в голове, к которой уже успела привыкнуть, и мне сразу пришло в голову, что с этой зависимостью пора кончать. Невеселые мысли про лежащего в горячей ванне Геринга только укрепили решимость. Тем более что неизвестно, можно ли в оккупированном городе достать седативные препараты, а к услугам спекулянтов черного рынка прибегать не хотелось.

Едва я успела одеться, зазвонил телефон. Трубку я сняла не сразу, подумала, это, наверное, Шпатц — хочет воспользоваться своим преимуществом. Если так, пусть оставит записку внизу, у администратора, поскольку я сомневалась, что он успел обнаружить хоть что-то за такой короткий срок. Трезвон прекратился, но потом телефон затрещал снова, и я подняла трубку.

— Дорогая, — послышался в трубке голос Миси, — у тебя еще остались наши голубые капли?

Она снова говорила так, словно задыхалась, голос был совершенно безумный. Я все поняла. Из Парижа она не уехала. Изолированная в одном доме с Жожо и его язвительным юмором, глядя, как немцев в городе становится все больше, она стала употреблять наркотик чуть ли не круглосуточно и очень страдала, когда начинались ломки.