Мадикен (сборник) (илл. Демидова)

«Ах, как всё прекрасно!» – думает Мадикен. Как она счастлива! Потому что Лисабет лежит рядом, потому что её сестрёнка здесь, в Юнибаккене, а не где-то там во власти подлого работорговца.

Мадикен крепко обнимает маленькую Лисабет:

– Лисабет! Ты никогда, никогда не покидай меня!

– Нет, – обещает Лисабет. – Никогда я не расстанусь с тобой. Главное, что мы с тобой в конце концов опять встретились.

Весеннее небо за окном понемногу меркнет. Темно стало по углам детской, но это ведь привычная темнота, и им тут хорошо.

– Мадикен, – говорит Лисабет, прижимаясь к Мадикен озябшими ножками, – расскажи мне про привидения, убийц и про войну!

Мадикен и Пимс из Юнибаккена

Мадикен чувствует, как в ней играет жизнь

Едва проснувшись утром, Мадикен сразу вспомнила, какой сегодня будет необыкновенный день. Таких особенных, весёлых дней не так уж много бывает в году. Сегодня ночью, в канун Дня святой Вальборг [16] , люди празднуют встречу весны, и на Ярмарочном поле зажгут Майский костёр. А ещё Мадикен вспомнила, что ей сегодня обещали купить новые сандалии и что не надо идти в школу. Одним словом, именно этот день надо бы отметить в календаре красным цветом – так считает Мадикен.

16

День святой Вальборг – последний день апреля, праздник встречи весны. Святая Вальборг (710–779) – дочь английского короля, уехавшая с христианскими миссионерами в Германию, где стала аббатисой основанного ею монастыря в Швабии. Почиталась также в Швеции. Слыла покровительницей полей, отсюда и традиция зажигать костры в день её поминовения. У германцев ночь на 1 мая была в древности, по народным языческим поверьям, праздником ведьм в горах Гарца. Поскольку он совпадал с Днём святой Вальборг, которую именовали в Германии Вальпургией, праздник ведьм получил название Вальпургиевой ночи.

За окном на берёзе заливаются трелями скворцы, в своём любимом углу возле печки Лисабет заколачивает молотком гвозди в полено, в ванной плещется и насвистывает папа, за дверью скребётся Сассо, чтобы его впустили, а внизу на кухне Альва мелет кофе, и скрежет кофейной мельницы разносится по всему дому. Ну как в таком доме не проснуться! Да и кому охота теперь спать? Только не Мадикен! Мадикен не терпится скорее начать новый день, ей, как дяде Нильсону, хочется, чтобы жизнь играла в каждой жилочке!

Дядя Нильсон, если он весёлый и бодрый, любит говорить: «Эх, как во мне сегодня бродит жизнь, так и играет в каждой жилочке!» Когда же он хмурый, тогда вроде бы и жизни нет.

«Вот и я так же!» – думает Мадикен.

Сейчас жизнь в ней не просто играет, а бьёт ключом, и Мадикен спрыгивает с кровати.

– С ума сойти, Мадикен! – говорит Лисабет. – Уж я тут стучу, стучу, а ты всё спишь да спишь! Ты всё на свете проспишь, даже… – Лисабет задумывается, чем бы таким поразить сестру, и заканчивает: – Даже если придёт каннибал!

Лисабет всегда просыпается раньше всех. А Мадикен может сегодня отсыпаться, раз уж ей не идти в школу. Так сказала мама. И ещё мама сказала, чтобы Лисабет не будила сестру. Но мама ведь не говорила, что нельзя заколачивать гвозди, поэтому Лисабет взяла полено и принялась за работу.

Мадикен отворяет дверь, и Сассо влетает в детскую, крутясь, точно клубок шерсти: поиграйте, мол, со мною! Лисабет выпускает из рук молоток и начинает возню с ним. В пуделе, как видно, жизнь всегда играет не переставая!

– А ты напрасно думаешь, что каннибала можно услышать, – объясняет Мадикен сестрёнке. Лисабет ещё многого не понимает в свои пять лет. – Каннибал крадётся по джунглям тихо-тихо. Поэтому миссионеру [17] его и не заметить. Каннибал так неожиданно прыгнет на него и хвать зубами, тот даже охнуть не успеет!

У Лисабет пробежали мурашки по спине. Какой ужас, так поступать с бедным миссионером, который никому ничего плохого не делал!

– Зато каннибала никогда не пустят в рай, – говорит Лисабет.

17

Миссионер – человек, посылаемый церковью, чтобы проповедовать свою религию среди иноверцев.

– Это уж точно! Можешь голову дать на отсечение, что не пустят! – подтверждает Мадикен.

Лисабет согласно кивает. Но вдруг задумывается:

– Нет, пожалуй, он, злодей, всё-таки туда попадёт! Тут уж ничего не поделаешь!

– Куда попадёт? – спрашивает Мадикен.

– Да в рай! У него ведь в брюхе миссионер, а миссионер-то уж непременно попадёт в рай! Вот и подумай сама!

– Да, действительно! – соглашается Мадикен.

И обе девочки решают, что пролезать в рай таким нечестным способом было бы просто нахальством со стороны каннибала.

– Ничего, ещё посмотрим, что будет, когда Бог про это узнает! – грозится Мадикен.

– Вылетит из рая как миленький! Что, выкусил, каннибал? – говорит Лисабет.

Но больше девочки не вспоминают о каннибале. В такой особенный день у них другие заботы.

Когда они прибежали на кухню, папа кончал завтракать.

– А где мама? – интересуется прежде всего Мадикен.

– Лежит в постели, – говорит папа.

Если сегодня мама будет целый день лежать с головной болью, для Мадикен это означает конец всем её радостям. Ведь мама сама обещала, что пойдёт с Мадикен покупать сандалии. И вдруг пожалуйста – голова разболелась! Разве так можно?

– Да нет же! – говорит папа. – Мама просто не в настроении и решила себя немножко пожалеть.

Мадикен с облегчением вздыхает. Такое уже бывало. Сейчас мама себя немножко пожалеет, и всё пройдёт, это у неё ненадолго.

Альва стоит у плиты и помешивает молочный суп. Но тут она оборачивается и осуждающе смотрит на папу:

– Скажете тоже! Вам ли не знать, что по утрам хозяйке часто бывало нехорошо!

Папа соглашается с Альвой. Он всегда жалеет маму, и, когда девочки поели супу, он идет с ними наверх в спальню. Они останавливаются у дверей маминой спальни.

– Сейчас узнаем, как там дела, – говорит папа и начинает петь песенку, которую он всегда поёт маме, когда она себя жалеет:

За что такая немилость?Уж не я ли виноват?

А мама лежит на кровати, бледная и грустная. Когда трое гостей появились на пороге спальни, она и вовсе спряталась, закрыв лицо простынёй. Мама даже смотреть на них не хочет. Мадикен готова броситься к маме, чтобы её обнять, но боится её потревожить.

– Я только хотел сказать:

За что такая немилость?Уж не я ли виноват? –

ласково, нежно поёт папа.

Тут мама отбрасывает с лица простыню и хохочет:

– А как же иначе! Кто же ещё виноват, как не ты, и ты сам хорошо это знаешь. О немилости нет и речи, я действительно чувствую себя неважно. Впрочем, нет ничего удивительного…

– Бедняжечка! – говорит папа. – Давай уж лучше я тебя пожалею, а то куда это годится – закрылась одна и сама себя жалеешь!

– Спасибо за доброе утешение, – говорит мама.