Мадонна будущего. Повести

— Мне казалось, это никак не вытекает из твоего опыта.

— О, в таком случае будем считать, — возразила она с раздражением, — все интересное я познаю исключительно из твоего. Только меня занимает другое. Я хочу этих людей спасать.

— Вот как, — отозвался молодой человек таким тоном, будто эта мысль и его не миновала. — Можно и спасать. Вопрос в том, будут ли тебе за это платить.

— Бидел-Маффет мне заплатит, — вдруг заявила Мод.

— В точку, — засмеялся ее собеседник. — Я как раз ожидаю, что он не сегодня, так завтра — прямо или косвенно — уделит мне что-нибудь от щедрот своих.

— И ты возьмешь у него деньги, чтобы утопить беднягу поглубже? Ты ведь прекрасно знаешь, что губишь его. Ты не хочешь его спасать, а потому потеряешь.

— Ну, а ты что стала бы в данном случае за эти деньги делать? — спросил Байт.

Мод надолго задумалась.

— Напросилась бы на встречу с ним — должна же я сначала, как говорит английская пословица, поймать того зайца, которого собираюсь зажарить. А потом села бы писать. Необычайный по смелости, созданный рукою вдохновенного мастера рассказ о том, в какой переплет попал мой герой и как жаждет из него выбраться, умоляя оставить его в покое. Я так это представлю, чтобы и подумать нельзя было иначе. А потом разослала бы экземпляры по всем редакциям. Остальное произошло бы само собой. Ты, конечно, не можешь действовать подобным образом — ты будешь бить на другое. Правда, я допускаю, что на мое послание, поскольку оно мое, могут и вовсе не взглянуть или, взглянув, отправить в мусорную корзину. Но мне надо довести дело до конца, и я сделаю это уже тем, что коснусь его, а коснувшись, разорву порочный круг. Вот такая у меня линия: я пресекаю безобразие тем, что его касаюсь.

Ее приятель, вытянув во всю длину ноги и закинув сцепленные в пальцах руки за голову, снисходительно слушал.

— Так-так. Может, чем мне возиться с Бидел-Маффетом, лучше сразу устроить тебе свидание с ним?

— Не раньше, чем ты пошлешь его на все четыре стороны.

— Значит, ты хочешь сначала с ним встретиться?

— Это единственный путь… что-то для него сделать. Тебе следовало бы, если уж на то пошло, отбить ему телеграмму: пусть, пока со мной не встретится, не раскрывает рта.

— Что ж, отобью, — проговорил наконец Байт. — Только, знаешь, мы лишимся великолепного зрелища — его борьбы, совершенно тщетной, с собственной судьбой. Потрясающий спектакль! Второго такого не было и не будет! — Он слегка повернулся, опираясь на локоть, — молодой человек на лоне природы, велосипедист из ближайшего пригорода. Он вполне мог бы сойти за меланхолика Жака, обозревающего далекую лесную поляну, тогда как Мод, в шляпке-матроске и в новой — элегантности ради — батистовой блузке, длинноногая, длиннорукая, с угловатыми движениями, в высшей степени напоминала мальчишескую по виду Розалинду. Обратив к ней лицо, он почти просительно обронил: — Ты и впрямь хочешь, чтобы я пожертвовал Бидел-Маффетом?

— Конечно. Все лучше, чем принести в жертву его.

Он ничего не сказал на это; приподнявшись на локте, целиком ушел в созерцание парка. И вдруг, вновь обернувшись к ней, спросил:

— Пойдешь за меня?

— За тебя?..

— Ну да: будь моей доброй женушкой-женой. На радость и на горе. Я, честное слово, — с неподдельной искренностью объяснил он, — не знал, что тебя так прижало.

— Со мной вовсе не так уж скверно, — ответила Мод.

— Не так скверно, чтобы связать свою жизнь с моей?

— Не так скверно, чтобы докладывать тебе об этом, — тем более что и ни к чему.

Он откинулся, опустил голову, улегся поудобнее:

— Слишком ты гордая — гордость тебя заела, вот в чем беда, — ну а я слишком глуп.

— Вот уж нет, — угрюмо возразила она. — Ты не глупый.

— Только жестокий, хитрый, коварный, злой, подлый? — Он проскандировал каждое слово, словно перечислял одни достоинства.

— Я ведь тоже не глупа, — продолжала Мод. — Просто такие уж мы злосчастные — знаем, что есть что.

— Да, не спорю, знаем. Почему же ты хочешь, чтобы мы усыпляли себя чепухой? Жили, словно ничего не знаем.

Она не сразу нашлась с ответом. Потом сказала:

— Неплохо, когда и нас знают.

— Опять не спорю. На свете много всего — одно лучше другого. Потому-то, — добавил молодой человек, — я и спросил тебя о том самом.

— Не потому. Ты спросил, потому что считаешь: я чувствую себя никчемной неудачницей.

— Вот как? И при этом не перестаю уверять тебя, что стоит немного подождать, и все придет к тебе в мгновение ока? Мне обидно за тебя! Да, обидно, — продолжал приводить свои неопровержимые аргументы Байт. — Разве это доказывает, что я действую из низких побуждений или тебе во вред?

Мод пропустила его вопрос мимо ушей и тут же задала свой:

— Ты ведь считаешь, мы вправе жить за счет других?

— Тех, кто попадается на нашу удочку? Да, дружище, пока не сумеем выплыть.

— В таком случае, — заявила она после секундной паузы, — я, если мы поженимся, свяжу тебя по рукам и ногам. Ты и шагу не сможешь ступить. Все твои дела рассыплются в прах. А так как сама я ничего такого не умею, куда мы с тобой залетим?

— Ну, разве непременно надо залетать в крайности и прибегать к вывертам?

— Так ты и сам вывернутый, — парировала она. — У тебя и самого — впрочем, как у всей вашей братии, — только «удовольствия» на уме.

— И что с того? — возразил он. — Удовольствие — это успех, а успех — удовольствие.

— Какой афоризм! Вставь куда-нибудь. Только если это так, — добавила она, — я рада, что я неудачница.

Долгое время они сидели рядом в молчании — молчании, которое прервал он:

— Кстати, о Мортимере Маршале… а его как ты предполагаешь спасать?

Этой переменой предмета беседы, которую он совершил необыкновенно легко, словно речь шла о чем-то постороннем, Говард, видимо, стремился развеять то последнее, что, возможно, еще оставалось от его предложения руки и сердца. Предложение это, однако, прозвучало чересчур фамильярно, чтобы запомниться надолго, и вместе с тем не настолько вульгарно, чтобы совсем забыться. В нем не было должной формы, и, пожалуй, именно поэтому от него тем паче сохранялся в дружеской атмосфере слабый отзвук, который, несомненно, сказался на том, как сочла нужным ответить Мод:

— Знаешь, по-моему, он будет вовсе не таким уж плохим другом. Я хочу сказать, при его неуемном аппетите что-то все-таки можно сделать. А ко мне он не питает зла — скорее наоборот.

— Ох, дорогая! — воскликнул Говард. — Не опускайся на этот уровень! Ради всего святого.

Но она не унималась:

— Он льнет ко мне. Ты же видел. И ведь кошмар — то, как он способен «подать» себя.

Байт не шелохнулся; потом, словно в памяти всплыл обставленный сплошным чиппендейлом клуб, проговорил: